Ирина Дедюхова - Время гарпий
— А зачем вы здесь? — прямо спросил ее Мылин.
— Я здесь давно, с того момента, как только вы здесь появились, — объяснила сиделка. — А когда время идет, то и цели меняются. Вначале у меня была одна цель, потом другая, а сейчас я для начала хочу понять, не изменились ли у вас самого цель вашего пребывания?
— Мне можно быть с вами откровенным? — спросил ее Мылин, чувствуя, как давно ему надо было поговорить с кем-то по-русски, исключая Дашу, Аллу Давыдовну и пресс-секретаря Никифорову, приезжавшую заверить его, что для гастролей в Лондоне ему снимают квартиру в центре, но «пока все не кончится», ему надо «держаться подальше» от Каролины.
— Абсолютно, — безмятежно откликнулась сиделка, подавая ему котлету с пюре.
— Вы, наверно, от родственников Игнатенко, хотите попросить меня сказать следователям, что никакого химического ожога не было! — догадался Мылин. — Сразу же хочу заявить, что это совершенно напрасная миссия.
— Я не от родственников Игнатенко, — заверила она его. — Хотя имею определенное отношение к вашему знакомому Николаю и его юной ученице Ангелине Вороновой. Однако сразу же скажу, что поскольку вы когда-то были действительно выдающимся танцовщиком, наших отношений это не касается. У нас с вами куда более давнее знакомство, не правда ли?
Мылин снял повязку и посмотрел в ее лицо. Он вспомнил какой-то давний сон, приснившийся ему в детстве, когда у него болело горло, была высокая температура, а мама сказала, что больше никогда не отпустит его на каток.
Он поднял глаза на Эвриале и спросил: «А почему все-таки он, а не я?»
— Думаю, ты сам отлично знаешь ответ, — пожала плечами Эвриале, передавая ему тарелку и ложку. — Все-таки я ищу земное вместилище музам, тем, которые вдохновляют других на свершения. А ты живешь немного иначе, верно? Ты же знаешь, у скольких людей ты отнимешь желание жить, творить, кого-то любить и верить в справедливость, — одним решением сделать из Каролины звезду, наперекор Ангелине Вороновой. В конце концов, это навсегда уничтожить эти желания и у тебя самого. То есть, твое желание исполнится! Вот я как раз сейчас и хотела бы поинтересоваться, не передумал ли ты в своем стремлении попробовать яблоки гесперид, добытые чужими руками?
— Вы думаете, я бы сам не смог позволить себе эти процедуры? — спросил он.
— Наверно, смог бы, — утвердительно кивнула Эвриале. — Ты бы и девушку смог бы пригласить в отель на свои средства, но… это такой закон природы. Попробовав однажды легких денег, не оплаченных трудом, ты уже никогда не сможешь от них отказаться.
— Прошлую кассу, собранную членами профсоюза, очистил тенор Гордей, так его никто не искал больше пяти лет, — фыркнул Мылин. — Только сейчас нашли для приличия, а так и не искали. Или вы думаете, что Игнатенко прорывается к кассе не с той же целью? Да непонятно, где сейчас все деньги, если я тут, а Игнатенко в тюрьме. Я слышал такой слух, будто эту кассу руководитель балетной труппы отдал адвокату Игнатенко, а та утверждает, будто защищает его бесплатно.
— Что ты хочешь этим сказать? Что есть и более вороватые члены в нашем обществе? Конечно! — улыбнулась Эвриале. — Но разве это оправдание для тебя? Нет! Однако это прямой ответ на твой вопрос, почему Мельпоменой стал Николай, а не ты. Потому что ты нашел себе оправдание, а он никогда их не искал. Он никогда не изменял ни одного движения в балетах, никогда не изменял себе.
— Вы сейчас пришли с моим ужином, чтобы причинить мне дополнительную боль? — спросил он, доедая последний кусок котлеты.
— О, конечно! — рассмеялась Эвриале красивым мелодичным смехом. — И нанести последний удар по твоему самолюбию! Вовсе нет. Как я уже сказала, явилась потому, что ты был мои самым любимым кандидатом на роль Мельпомены.
— А сейчас вы во мне разочаровались, — риторически спросил он.
— Есть немного, скрывать не стану, — кивнула она. — Но дело осложняется тем, что сейчас Каллиопа, царица муз, рвется на всех парах к счастливому концу. Зная ее с детства, догадываюсь, что и мочой тебе плеснули только потому, что… это очень странная Каллиопа. Всегда предпочитала иметь дело с другими, не стану скрывать. И кроме того, она женщина, которую долго и незаслуженно оскорбляли… Поэтому мне стало очень страшно за тебя! Я здесь появилась, чтобы сохранить тебе зрение, но вижу, что этого особо не требуется, хотя меня беспокоит донорский материал, использовавшийся для операций. Ты ведь стал видеть немного иначе?
— Ассистент, который говорит по-русски, сказал, что такое иногда бывает, — пояснил Мылин. — Там отеки после операций давят на зрительный нерв. Вот мне сейчас, например, кажется, что у вас на голове гадюки, и они прислушиваются к нашему разговору и шипят между собой.
— Знаешь, такая галлюцинация затрагивает не только зрительный нерв, но и органы слуха, — хмыкнула Эвриале. — И слишком подозрительно близко все походит на литературные источники… И это меня откровенно не радует. Знаешь, почему Каллиопа — единственная муза в золотой короне? Ты думаешь, она — царица других девяти муз? Она их бремя, тяжкая ноша! Поэты, музыканты, актеры и исполнители — вы имеете краткий промежуток настоящего, вы творите только для живых. А все, что остается на «суд потомков» — это уж из ее арсенала.
— Насколько я понял, вы имеете в виду «мадам Огурцову», — поджал Мылин и без того узкие губы. — Я почитал, что она пишет в Интернете. Даже Антону Борисовичу про нее прозрачно намекал.
— Там и намекать было излишне, они ее пытаются уничтожить очень давно, — вздохнула Эвриале.
— Нет, как только подобные головы можно венчать золотой короной… как такое вообще может в голову прийти! — не унимался Мылин. — Ведь это беспредельщица какая-то! И собрать возле себя она может только оборзевших идиоток…
— А здесь выбираю не только я, а часы Сфейно, — улыбнулась Эвриале. — Флакон Мельпомены светился и возле тебя, но свет быстро погас, хотя ты стал замечательным премьером. Ты был чудесным артистом! А у Николая этот свет горит до сих пор, ничуть не становясь слабее. Каллиопа царствует среди Каллиоп прежних времен, в веках храня Прекрасное Слово. Именно она решает, кто из прежних Каллиоп будет жить в памяти ее современников. И с одной стороны, всегда немного страшновато, когда ты становишься частью ее истории, а с другой… жизнь пройдет напрасно, если она решит, что ты — недостоин упоминания в ее романе.
— А вам самой не приходило в голову, что она — просто сумасшедшая?
Это на моем языке называется немного иначе — «одержимая». Поверь, надо иметь достаточно серьезный уровень одержимости, чтобы написать роман, сочинить симфонию, оперу или балет. Что ж вы, такие нормальные, ни одной оперы серьезной после себя не оставили? Ни симфонии приличной, не говоря о балетах. Впрочем, ты не видел по-настоящему одержимых Каллиоп. Кстати, хочу заметить, что как раз эту Каллиопу проверяли в психушке. Мне кажется, это уже стало приметой вашего времени. И в самом начале, до того, как к ней явилась прокурорша, изображавшая психиатра, ее заставили пройти достаточно серьезные психологические тесты. Уровень IQ, равный 182, у женщины после полостной операции под общим наркозом, лично меня бы вполне удовлетворил. Кроме того, у нее была отмечена абсолютная зрительная память и особые свойства абстрактного мышления. Ваши эксперты вряд ли могли понять, зачем они нужны, обзывая это «лабильностью психики» и тому подобными терминами. Но поверь, без такой «лабильности» очень сложно… переформатировать пространство.
— И эта сумасшедшая будет переформатировать мое пространство? — вопросительно поднял брови Мылин. — Должен вас с ней разочаровать, у нас с ней пространства абсолютно различны. Если наша прокуратура не может очистить пространство от подобных ненормальных, то я сделаю все, чтобы до конца жизни находиться с ней в параллельных пространствах.
— Ты живешь в ее пространстве, потому что говоришь и мыслишь в языковой среде, которая ей полностью подчиняется. Ни у артистов, ни у музыкантов нет такого за спиной! — жестко заявила Эвриале. — Сделай примечание в своем удаленном пространстве, что у нее на руках — решения нескольких судов о ее полной вменяемости с отказами в ходатайствах прокуратуры о помещении ее в психиатрический стационар. А ты представляешь, вопреки какому давлению судьи вынуждены были дать такие решения? Ты понимаешь, что ни одному человеку в окружающем тебя мире не удалось бы уйти от психушки, помести его в такие условия? И ушла она вполне литературным методом, сделав из достаточно жуткого мероприятия — обычный фарс, над которым смеялись не только ее читатели, но и все коллеги — судей, прокуроров и психиатров. Вот и прикинь, какие у тебя шансы самому не попасть в психушку, если нынешняя Каллиопа, с подобным негативным опытом за плечами, напишет для тебя персональный счастливый конец?
