Так говорила женщина - Каффка Маргит

В перепачканной чернильными пятнами гостиной — она же учебная комната и помещение для физических экспериментов, — в компании пыльных энциклопедий, колб с отбитыми краями и жизнерадостного старого скелета, замотанного в старые платки, девушек часто посещали странные, глубокие, но при этом негармоничные идеи насчет столь же глубокой и негармоничной жизни, и, взлетая в клубах сигаретного дыма и аромата духов, эти рваные и печальные девичьи мысли парили, словно сталкиваясь в воздухе, и рассыпались искрами — оставаясь, несмотря на все усилия, тонкими и субъективными — как и вся женская жизнь. Их было шестеро — из тех, кого нужда, амбиции, талант или несчастье пригнали в город со всех концов страны: учиться, учиться, учиться. Все эти двадцати-двадцатипятилетние девушки выбрались сюда не обычным путем, поднимаясь по стандартным ступеням учебных программ, но исполнившись внезапной решимости, с пробелами в знаниях, безо всякого регулярного образования; они с самоубийственным нетерпением желали всего и сразу и готовы были посвятить новой идее все без остатка. И пока они, развалясь, сидели в небрежных и слегка наигранных живописных позах на крышках парт и столах, все их черты — и общие, и характерные для каждой в отдельности — почти явственно парили над девичьими головами. Нимб характера ни с чем не спутаешь, его отчетливо видно над головами.

Божи, очаровательная блондинка, девушка-куколка с волосами, собранными в пучок, расположилась посредине — в красном платье в стиле ампир она была похожа на махровый мак на коротком стебле. Девушка лежала на пыльном столе, положив голову на колени Марии. Мария — девушка с серьезным лицом, худенькая, как тростинка, — была года на три старше подруги. Эти двое знали друг друга еще по монастырской школе. Еще тогда между ними возникла странная, но устойчивая связь — о чем-то подобном может вспомнить любая молодая женщина, счастливая юная мать, сразу после монастыря пошедшая под венец. В сердцах детей, покинувших родной дом, соединяются фанатичная преданность и тайная догадка, стремление идеализировать подругу и жажда чувств — кто знает, что из этого породило подобный обычай, но он универсален и непреложен, он — главный движущий элемент жизни в каплевидном внутреннем мире обитательниц дортуаров. Суть его в том, что каждая девочка выбирает себе «кумира» среди будущих послушниц или старших воспитанниц и окружает идеал восхищенным обожанием рыцарского оруженосца, проявляет самопожертвование будущей влюбленной женщины, но не решается приблизиться к предмету поклонения, даже заговорить боится. «Девушка-кумир», в свою очередь, остается «бессердечной и холодной», но ни за что не разрушит благоговейного преклонения перед собой панибратским похлопыванием по плечу или дружеским словом. Чисто женское свойство.

На тот момент белокурая Божи именно так «обожала» серьезную Марию. Потом они разъехались по домам, к состоятельным родителям, и протанцевали в качестве девушек на выданье несколько бальных сезонов. Ничего не зная друг о друге, обе одновременно решили вернуться к учебе, когда Мария отослала обратно кольцо уже второму жениху, а у Божи умерли родители, и переезжать к опекуну в неприветливый мрачный дом в степях девушке совсем не хотелось. Здесь, в городе, девушки встретились и, громко рассмеявшись, заключили друг друга в объятия.

С той поры Мария с серьезной, почти материнской нежностью охраняет этого капризного упрямого котенка.

Теперь же девушки сидели посредине. Кроме них еще две отличались новой манерой держаться в своих платьях-«реформ» [19] — милые, тщательно убранные головки склонились почти до колен. Одна — Эржебет, смуглая, полнотелая и цветущая, на ней великолепно сидело черное, застегнутое до шеи платье-сюртук, а вторая — Шара, красивая еврейка со змеиной пластикой. Последняя сидела чуть поодаль и, перегнувшись через стол, опытным взглядом медички и проницательным женским взором изучала изящную лодыжку Божи в черном чулке, расслабленно выглядывавшую из-под красных оборок. Божи заговорила:

— Послушайте, — начала она, — я им не завидую. Этим несчастным девушкам, которые просто «девушки» и ничего иного из себя не представляют. Положение, может, и прелестное, поэтическое, но очень уж печальное, например, в период сплошных любовных разочарований. Мы в этой ситуации вытаскиваем свои записи, отгораживаемся ими от мира, отвлекаем себя, пока кризис не пройдет. Но вы только подумайте, они, бедняжки, вынуждены только фигурки фарфоровые в гостиных протирать, да вставки кружевные крючком вывязывать.

— Это ты где такой мудрости набралась? — поинтересовалась Эржебет.

— У тети был журфикс — и там был ее племянник, — ответила Божи.

— Перестань. Я сегодня так жалела, так жалела одну девушку — совершенно мне не знакомую. О ней кузен рассказал. Этот сумасброд великовозрастный уже несколько лет пытается завоевать ее внимание, а тут внезапно понял, что не любит ее, не любит и все. И прекратил с ней всякое общение. Уж я столько пыталась воззвать к его разуму, ей-богу, все свое красноречие употребила — меня до такой степени только свои личные дела обычно интересуют. Как мне хотелось эту девушку обнять и приласкать.

— Слушай, — Мария встревоженно погладила Божи по волосам, — по-моему, этот юноша — вредный человек.

— Вовсе нет, — возразила подруга, — не вредный. Мышление у него слегка декадентское, ветреный, капризный (голос ее становился все тише, взгляд — задумчивей), но тут он бессилен. Он никогда не лгал. Той девушке он не соврал, правду сказал. Что поделаешь, если чувство прошло. И потом (на этих словах Божи уткнулась глупенькой очаровательной головкой в руки Марии), сегодня ей сказал, завтра мне.

— Я давно знаю, что ты в него влюблена, — пробормотала Эржебет, — и он тебя любит. Не понимаю только, что вы все умничаете. Он — состоявшийся человек, у тебя есть состояние, здесь тебе не место. Ты рождена стать замужней дамой — с подушечками, в уютном гнездышке, окруженной красивыми вещами, и чтоб тебе милые прозвища придумывали.

— А, ничего такого, все это неправда! Мы друг друга никогда в этом смысле не могли заинтересовать. Не создаем друг у друга иллюзий, когда мы вместе — это сплошные насмешки, пустые разговоры и философствование. Если и бываем друг с другом честны и просты — перед тем, как лампу зажечь, каждый из нас до такой степени боится издевательского, циничного смеха другого, что мы стараемся опередить друг друга, главное — рассмеяться первым. Подталкиваем друг друга к кощунству и непотребству, а это нехорошо. Мы и любовь уже обсудили — со всех точек зрения: медицинской, общественной, воспитательной. Фу!

Стало тихо. Только Мария негромко прошептала:

— Дурочка, дурочка ты моя!

— Это звучит смешно! — вынесла вердикт Эржебет. — Видите, вот почему я говорю, что мы нездоровые, извращенные души. Рабочие пчелы, в которых вдруг проснулось благородство королевы улья. Любая девчонка-цыплятница из моей деревни справилась бы с этим делом ловчее Божи.

— А ты? — поинтересовалась Шара.

— Что... я?

— Почему ты не вышла замуж за того профессора с умным лицом, который летом тебе предложение сделал?

— Это совсем другое дело! Не хочу во всем сестру Маришку винить, но не без этого. Первая любовь юной барышни — и ей от этого счастье, такая скромная маленькая хозяюшка. Летом и я сумела бы такой стать, но для этого все равно другой человек нужен, чтоб я ради него была готова. А теперь — да мы и не сможем уже так: радостно хлопотать, сновать между столом и печкой целыми днями, когда ничего не происходит.

Шара подала голос:

— Мы отравлены этой жизнью, всеми этими теориями, буквами. Поверь, мы точно так же охотимся за удовольствиями, за насыщенными и волнующими прелестями жизни, как и весь сумасшедший гигантский город за стенами дортуара. Только мы черпаем знания из книг и ремесла. Я же вижу — вы все живете со всеми возможными героями и героинями мировой литературы, на все смотрите особым взглядом — и это причиняет боль. А бедную Фанни после каждого серьезного случая в клинике трясет в лихорадке, и я ночами не сплю, когда эти проклятые червячки на желатине вдруг начинают себя вести как-то не так.