Рыба моя рыба - Маркина Анна
Варвара проснулась еще до будильника и больше не смогла сомкнуть глаз. Переплыв ледяное утро, как мутную реку, она почистила зубы, заварила кофе и стала читать про электродвигатели, зарядные станции, аккумуляторы, спрос на литий, Tesla, Ford, General Motors и растущие китайские рынки.
Вначале она купила тысячу семьсот тридцать долларов, а потом на них — 21 акцию Tesla по восемьдесят два доллара.
Дыхание перехватывало — то ли от спешки, то ли от предчувствия какой-то новой жизни, которая уже подкрадывалась, которая волновалась и дышала неподалеку, как теплое бирюзовое море.
— Ну, с богом, — прошептала она.
День был просторный. Впереди маячили праздники и новогодние каникулы с огоньками гирлянд и шампанским.
К вечеру, когда она закончила c оценками и посмотрела на график, акции выросли на полтора процента. К Новому Году доросли до ста тридцати долларов. С развода у нее почти не водилось свободных денег — все, что было, откладывалось на ремонт. И вот…
В ней начала шириться надежда, похожая на взмывающий воздушный шар. И как будто с этого шара она наконец увидела огромную жизнь, которая состояла не только из исчерканных тетрадей, жалостливого хрумканья снега по дороге в школу и чужих детей.
Варвара даже продала одну акцию, чтобы эту другую, свежую жизнь приблизить: купила платье в синий горошек с розовым поясом, замшевые сапожки с золотыми пряжками, которые были хороши, но неуместны в талой столичной зиме, шелковый шарфик с вангоговскими подсолнухами и пирожные из кондитерской, в которую никогда раньше не заходила.
На Рождество Варвара взяла в кредит сто тысяч. И добавила в портфель еще 12 акций.
— Когда-нибудь тебе перестанет везти, — сказала ей соседка, зашедшая на пирожные. — Ладно свои деньги, но кредитные… — И она так посмотрела, как смотрят на пропащих людей и умалишенных.
Раньше Варвара пропустила бы это мимо ушей, но не теперь. Она выпалила обидно и многозначительно:
— Мое-то только растет, а вот твое давно уже торгуется ниже рынка.
Соседка вылетела из квартиры и хлопнула дверью.
В феврале Варвара не поехала отдыхать. Биржевой график ушел в боковик. А в Турции держались рыхлые пятнадцать градусов и холодное море.
Вечерами она садилась за анализ трендов, помечала уровни поддержки и сопротивления, вглядывалась в фигуры на графике, строила каналы роста и собирала новости про электрокары, Tesla и Илона Маска. Потом наспех проверяла школьные тетради.
Она по-прежнему вставала в хмурые шесть часов, выводила круглые хвостики букв на доске, запускала стрелы аллюзий в учеников, но вместе с надеждой на перемену, в жизнь ворвалась какая-то новая легкость. Каблуки ее замшевых сапожек теперь быстро постукивали по коридору, а учитель химии после встречи еще несколько минут рассеянно стоял в коридоре. Однажды он принес розово-белые тюльпаны и за обедом рассказал про южноамериканских обезьян, которые натираются многоножками, выделяющими защитные химические вещества класса бензохинонов, чтобы защититься от комаров.
В марте цена упала до ста двадцати долларов. Потом до ста десяти. Потом до ста пяти. Всюду писали, что Tesla в долгах, что акции переоценены и надо от них избавляться. Варвара неделю ходила бледная и растерянная и, в конце концов, днем в пятницу решила продать, пока ее счет не ушел в окончательный минус. Надо было закрывать кредит. Она нажала на красную кнопку в приложении и ввела код подтверждения. Руки дрожали.
В этот момент на пороге учительской появился растрепанный Зебров:
— Варвара Владимирна, я к вам! — он всучил ей что-то круглое в фольге. — Вот. Это пирог. От мамы.
— Чего тебе?.. — пробурчала она, уставившись в экран телефона.
Счет показывал — двести пятнадцать тысяч. Сумма подсвечивалась зеленым цветом, что означало — небольшой плюс. Если бы не проценты по кредиту, которые придется отдавать из своих накоплений.
— Варвара Владимирна, я заниматься хочу. Чтоб в десятый перейти, — оттарабанил Зебров.
— Что за медведь сдох? — Варвара оторвалась от экрана и припечатала горемычного ученика тяжелым взглядом.
— У меня это… отец вернулся. Я думал, что к нему поеду, работать на лесопилку. А они с мамой помирились, и он в город вернулся. Говорит: «Учись».
— Два месяца до экзамена, Леша. Не успеем. На второй год, скорее всего, останешься. Да садись уже.
— Ну хоть попробуем? — жалобно протянул он. — Не получится — так останусь.
— Ну ладно. С чем пирог-то?
— С вишней.
Варвара поставила чайник и посмотрела в окно: в ветвях березы слонялось легкое мартовское солнце, серые горы снега, наконец, дрогнули перед теплом и расплылись в улыбках коричневых ручьев.
— Точно будешь заниматься? — переспросила она.
— Да буду-буду, — прорычал Зебров набитым пирогом ртом.
В мае акции стоили уже по двести долларов за штуку, а через год выросли еще в два раза. Но она так и не рискнула их купить снова и пропустила весь рост. В конце концов удалила приложение.
Зебров пересдал неудачно и остался на второй год.
Варвара так и не поехала отдыхать, не увидела, как цветут олеандры и море тянет свою взволованную соленую песню. Но перед праздниками переклеила обои и вытолкала из дома старый диван с пятнами.
И там у мусорных баков на углу дома, где закончил жизнь горемычный диван, Варвара посмотрела на привычные московские звезды и почувствовала, как дрожит над ней теплая ночь, через которую от станции к станции едут заряженные машины, летят гигантские ракеты и приближается к огненному Марсу Илон Маск. Что он говорит? Плохо слышно через вселенную. Кажется, что-то на русском с ужасным акцентом. Может быть, зовет с собой — колонизировать планеты. Или, перекрикивая время, предупреждает, что приближается идеальный шторм — лопнут долговые пузыри и посыпятся мировые рынки… А может быть, спрашивает: сколько стоят ландыши у Бедной Лизы?
Вышивальщик
Он просыпался в девять, когда похолодевшее к осени солнце укладывалось на пустую сторону кровати. Ставил чайник на кухне, напоминавшей однопалубный корабль в игре в морской бой. Раньше бывало, они с Дятловым щелкали карандашными выстрелами в ожидании вызовов. Чайник с опаленным дном, крупинками накипи, дрейфовавшими внутри, и расплавленной крышкой доживал свой век. Норкин никак не мог заставить себя выгнать калеку из квартиры из-за ощущения какого-то с ним родства по дожитию. Хотя жизни после пятидесяти четырех оставалось не так уж и мало, Норкин уже со скукой глядел на ее остаток, как на куцый старособачий хвост, который, как ему представлялось, уныло волочился по холодной земле и совсем уже редко подскакивал от восторга.
С тех пор, как Норкина уволили из ЖЭКа и оставили заведовать домовыми трубами Дятлова, Василию жизнь окончательно разонравилась. Он и раньше не отличался щенячьим жизнелюбием: говорил мало, и в основном так, что дамские уши сворачивались в трубочку, ходил ссутулившись, но быстро ко всему привязывался — прилеплялся, как на «жидкие гвозди». И тогда из-за стены его молчания выглядывала коренастая нежность к миру.
С нежностью он наматывал лен на резьбовое соединение полотенцесушителя. С заботой снимал облупившийся радиатор, чтобы хозяева могли выкрасить стену в модный вишневый цвет. С теплым удовлетворением шерудил толстой проволокой в сливе и разбирал над тазиком сифон, изрыгавший вонючие черные комки из пищи и жира, пока соседка в красном халатике, из выреза которого полная грудь высматривала новые возможности, хлопала в ладоши и совала ему несколько сотен на «добавку к чаю». И с тихой страстью, которую уж не было возможности применить к живому существу, он шел в магазин за этой самой добавкой и вместе с Дятловым раздавливал ее в однопалубной однушке, где он уже много лет был себе и шкипером, и рулевым, и юнгой и от того потерял всякое представление о своей личности.
По воскресеньям звонила дочь. Разговоры выходили суховатые, так как Василий в основном сурово молчал и слушал; только иногда спрашивал с надеждой, не сломалось ли что в ее доме, не заметна ли какая течь, чтобы обрести предлог для встречи. Но дочь обижалась и говорила, что все у них в порядке и непонятно почему он думает о них исключительно как о рукожопах. Иногда Норкин мыслями зарывался совсем уж в обидные дали и полунамеками выяснял, не дал ли течь ее брак, нормально ли функционируют дети — делал это только из любви, из вечного ожидания возвращения дочери в родную гавань, но она еще больше обижалась и сухо прерывала разговор, сославшись на семейные дела.
