Даниэль Пайснер - В темноте
Мы смотрели из окна, не имея возможности помочь ей – хоть жестом дать ей понять, что за этим солдатом можно пойти, что все это подстроено, и через какое-то время немец просто махнул рукой. Скоро пришли грузовики, мамину кузину загрузили в кузов, и больше мы ее никогда уже не увидели… Но наш немец вернулся к нам. Он немного посидел с нами – он охранял нас, он разговаривал с отцом о том, как ему удавалось построить для нас то или иное убежище.
Вскоре после того, как несколько тысяч наших друзей и соседей – мертвых и еще живых – увезли прочь, мы услышали прямо под окном приглушенные рыдания. После «акций» всегда наступал момент, когда те, кому удалось спрятаться и избежать участи остальных, набирались храбрости выйти. Но теперь, после того как из гетто вывезли практически всех детей, я вдруг услышала эти горестные звуки буквально со всех сторон, из двора, из-за стен квартиры, с чердака и с крыши. Я выглянула в окно и увидела онемевших от горя людей с пепельно-бледными лицами. Это и есть, поняла я теперь, истинное лицо бесконечной скорби. Но после этого произошло еще кое-что. Я уже отошла от окна, когда вдруг с улицы донесся громкий хлопок. По звуку было похоже на мешок картошки, упавший на мостовую. Следом за этим хлопком послышался еще один, еще один мешок картошки. Я бросилась к окошку, чтобы посмотреть, что там творится, но меня остановила мама. Она не хотела, чтобы я увидела, как разбиваются насмерть, прыгая с крыши нашего здания, матери, лишившиеся детей.
Наш немец оставался с нами до поздней ночи – пока не закончилась «акция» и не уехали остальные солдаты. Несколько дней или недель все было тихо. Несколько дней или недель мы чувствовали себя в безопасности. Но после этого каждые несколько недель нас поджидали новые испытания.
* * *Так или иначе, но поведение моего отца во время большого парада хорошо запомнилось Йозефу Гжимеку, и оберштурмфюрер СС явно взял его на заметку. И, начиная с того момента, комендант гетто с моим отцом начали своеобразную игру, в ходе которой Гжимек старался поставить моего папу в безвыходное положение, а отец был постоянно начеку и изо всех сил пытался перехитрить своего соперника. Конечно, было ненормально, что немец, занимающий такой высокий пост, вдруг обратил внимание на рядового еврея, но папа воспринимал эту ситуацию как противостояние равных по силе противников. Они, словно шахматисты, делали ходы по очереди. Понятно, что Гжимек находился в более выгодном положении, потому что за его спиной стояла вся мощь немецкой армии, гестапо и СС.
Настолько же ясно, что папа не мог открыто перечить Гжимеку. Он своими глазами видел, к чему это приводит. Однажды, вспоминал отец, группу евреев построили в шеренгу. Им раздали швабры, метлы, лопаты и приказали заняться мытьем улиц. Через некоторое время руководивший уборкой эсэсовец приказал положить инструменты на землю и сказал, что всех повезут в Пяски. Евреи, конечно, понимали, что это значит. Один из них, врач по профессии, шагнул вперед из строя и крикнул:
– Вы – трусы! Вы боитесь наших лопат и веников! Вы способны показывать свою силу только перед безоружными!
Потом он плюнул в лицо немцу – раздались выстрелы… Остальных эсэсовцы загнали на грузовики, отвезли в Пяски и там убили.
…Время от времени доведенные до крайности евреи устраивали небольшие восстания – убивали эсэсовцев; когда это произошло в очередной раз, Гжимек приказал расстрелять полторы тысячи евреев. Полторы тысячи евреев за одного немца. Такой была цена этой маленькой революции.
Однако битва между папой и Гжимеком проходила почти незаметно. Гжимек ставил перед моим отцом невероятно сложную задачу, а отец находил способ ее выполнить. Но в каждом задании обязательно присутствовала какая-нибудь очень хитроумная закавыка, и одна из них чуть было не привела нас к гибели. Это случилось, когда Гжимек обустраивал свои апартаменты. Моего отца он назначил ответственным за ремонт. Папе были поставлены совершенно нереальные сроки выполнения работ, но он все-таки сумел уложиться в них. Однако, когда Гжимек пришел проверять качество работы, не успела высохнуть краска на перилах лестницы. Это, по мнению Гжимека, было нарушением, заслуживающим жестокого наказания, и он решил, что папу надо повесить.
Каждый день на главной площади гетто проводилось общее построение, во время которого Гжимек делал объявления. В день «проваленной» инспекции, он вытащил моего отца и его помощника из строя и сообщил, что их ждет петля. Семьи «преступников» он пообещал отправить в тюрьму. Отец знал, что Гжимек психопат, и понимал, что любыми словами только ухудшит ситуацию. Он не раз видел, как комендант расправляется с евреями, осмелившимися осложнить ему жизнь. Несмотря на это, отец больше беспокоился за семью, чем за себя, и поэтому успел в момент, когда за ним никто не наблюдал, передать другу записку с просьбой сходить к нам и сказать маме, чтобы она с нами немедленно уходила из дома. Мы так и сделали. С первого этажа мы переместились на третий, где нам помог спрятаться добрый сосед, постоянно строчивший что-то на своей швейной машинке портной.
Отца с его коллегой отвели в угол площади, к виселицам. Вскоре туда подошел Гжимек, чтобы руководить церемонией казни. Этот человек из любого события делал церемониальный акт. Позже отец сказал нам, что он не осознавал, что с ним происходит. Все было, как во сне. Ему приказали вывернуть карманы, снять ремень и раздеться. Потом он стоял обнаженным на помосте, а на шею ему надевали петлю. То же сделали и со вторым рабочим.
Мы находились на третьем этаже, и все это происходило прямо под окнами. Первым на эти приготовления обратил внимание Павел.
– Смотри, мам, – сказал он, – кого-то собираются повесить.
Он не понял, что там был наш папа.
Мама подошла к окну и сразу же узнала отца. Я тоже выглянула и моментально узнала папу. Мне хотелось закричать, но я знала, что этого делать нельзя.
Мама не хотела, чтобы мы увидели казнь.
– Не смотрите, не смотрите, не смотрите, – без конца повторяла она, словно в трансе.
Но я, конечно, смотрела. Павла мама взяла на руки и прижала лицом к груди так, чтобы он не мог повернуться к окну. Я подняла голову и увидела, что она тоже смотрит. Она не хотела смотреть, но не могла и отвернуться.
Позднее отец написал, что в тот момент чувствовал себя персонажем своего ночного кошмара. Он просто стоял и ждал исполнения приговора, но потом по какой-то необъяснимой причине Гжимек вдруг махнул рукой и сказал:
– Ладно, живите.
Он сказал это так, будто доводить процесс казни до конца было себе дороже. Он не дал никаких объяснений, а моему отцу было ни к чему дожидаться, что он передумает.
