Аркадий Бабченко - Алхан-Юрт
Доехав до передовых позиций семёрки, машины остановились. Миномётчики высыпались из кузовов и, как муравьи облепив станины, начали расчехлять, отцеплять и устанавливать миномёты. Всё это они делали так быстро, резво, без команды, что Артём подивился – такой слаженности ему видеть ещё не приходилось. Да, неплохо их натаскал командир батареи. Артём даже ещё не успел бычок выкинуть, высасывая из него последний никотин, а миномётчики уже полдела сделали.
Через несколько секунд от них последовали доклады. Комбат минометки, сухой жилистый мужик с длинным и скуластым рубленым лицом, нервный, шустрый, сильный и жёсткий, всегда уверенный в своей правоте, убивавший легко и вроде даже с радостью, стоял около шишиги и рассматривал Алхан-Калу в бинокль. Позвал Артёма:
– Давай, связь, доложи комбату, что я к стрельбе готов. И уточни координаты. Сейчас мы этим козлам вмандячим по полной.
Артём вызвал «Пионера».
– «Пионер», я «Плита», приём! К стрельбе готов. Уточни координаты, приём.
– «Плита», я «Пионер». Стрельбу отставить. Повторяю: стрельбу отставить, возвращайтесь домой.
– Не понял тебя, повтори. Как – отставить?
– «Плита», «Плита», стрельбу отставить, сворачивайтесь.
Артём снял наушники, ничего не понимая, посмотрел на комбата минометки.
– Мы чего, ждём чего-то, товарищ капитан?
– Чего ждём?
– Приказано всё отставить. Возвращаемся домой.
– Как – домой? Ты не понял. Передай, что я прибыл на место, готов к стрельбе. Спроси, куда мне стрелять, координаты те же или новые данные?
Солдаты стояли вокруг, слушали их разговор, курили, выжидающе глядя на Артёма. Он знал, они обожали стрелять. Они чаще всех выезжали «на войну» – на усиление к другим частям – и, возвращаясь, были возбуждены, говорливы. Их минометка была как бы отдельным подразделением. Пока батальон кис в землянках во втором эшелоне, умирая со скуки, они мотались по всей Чечне, воевали, делали дело, стреляли по врагу и любили эту работу. И кичились этим. Они были вроде как сами по себе, чужие в этом батальоне, жили своей жизнью. Это было настоящее боеготовное подразделение, с жёсткой уставной дедовщиной, ни о чём не думающее, выполняющее приказы безоговорочно, видящее в своём комбате бога и полностью доверяя ему. И он им тоже полностью доверял. Он суетился, находил им жратву, устраивал бани и в конце концов сумел своим авторитетом построить в батарее армию, какой он её видел, и не пускал в батарею ни одного начальника, кроме себя, как хороших собак, приучив солдат слушаться только своих команд.
Вот и сейчас они ждали от комбата команды, не понимая, в чём задержка.
И комбат тоже ждал команды от Артёма и тоже не понимал, в чём задержка.
Артём снова вызвал «Пионера». И снова в ответ прозвучало «отставить». Артём посмотрел на комбата минометки, пожал плечами:
– Отставить.
– Я чего ему, мальчик, что ли, туда-сюда меня гонять, – комбат минометки взъелся, – то стреляй, то не стреляй!
Он вдруг замолчал, повернулся к солдатам. Лицо его потяжелело:
– Наводи! По старым координатам.
Солдаты разбежались по позициям, закрутили рукоятки наводки.
– Первый расчёт готов!
– Второй расчёт готов!
Комбат ничего не ответил. Он припал к биноклю, молча смотрел на Алхан-Калу, словно пытался различить там чехов.
С семёрки, из окопов, вылез пехотный лейтенант, подошёл к ним, стал рядом с комбатом. Тот не обернулся. Лейтенант поправил автомат, некоторое время постоял молча, тоже глядя на Алхан-Калу, потом спросил:
– Что, стрелять будете?
– Не знаю. Хочу вмандячить пару раз.
– Там наши. – Пехотный лейтенант кивнул на лесок и дальше, туда, где было болото.
– Где? – Комбат оторвался от бинокля, вопрошающе глянул на него.
– Да вон там, где лесок. Там болото дальше, там наш взвод стоит.
– Во, блин! А мне туда стрелять приказано. А дальше что, не знаешь?
– Не знаю. В Алхан-Кале чехи. А там вроде тихо пока.
– Ясно… Ну, до Алхан-Калы далековато, не добьёт. У меня всё-таки не саушки. Ясно. – Комбат повернулся к расчётам, произнёс спокойным, остывшим голосом, уже без раздражения: – Отставить! Сворачиваемся.
Пока расчёты, недовольно ворча, зачехляли «васильки» и цепляли их к шишигам, комбат с пехотным лейтенантом закурили, разговорились. Артём тоже подошёл к ним, прикурил у взводного, стал рядышком. Потёк ленивый солдатский трёп.
– А чего тут вчера было-то? – Комбат минометки сквозь струю дыма с прищуром посмотрел на взводного. – Говорят, тут комбат вчера отоварился. Не знаешь?
– Да, он хреначился тут. На чехов нарвался. Ездил как раз вот на это болото, его и обстреляли.
– А чего он туда потащился?
– А хрен его знает.
– Он нас менял, – сказал Артём, – мы с Ситниковым там с девяткой стояли, а он смену привёл.
– Ну и чего было-то? Расскажи. – Миномётчик заинтересованно глянул на Артёма.
– Да чего… Постреляли немного и разъехались. Их разведка из села шла, на нас наткнулась. Сначала снайпер обстрелял, потом из миномётов несколько раз вмазали.
– Убило кого-нибудь?
– Нет.
– Местных только, – сказал пехотный лейтенант. – Сегодня из села приходили, просили не стрелять, они их хоронить собирались. Восьмилетнюю девочку и старика. Как комбат хреначиться начал, они в подвал прятаться полезли, да не успели. Из КПВТ их завалили, – лейтенант, затягиваясь «Примой», рассказывал об этом спокойно, как о том, что яичница на завтрак подгорела, – снаряд пробил стену дома и разорвался внутри. Девочку сразу убило, а старик в больнице умер. В Назрань его возили.
Артём молча смотрел на взводного, не отрывая глаз от его спокойного лица.
Щекам вдруг стало жарко.
Он вспомнил тот бой. Как пехота залегла на полянке за насыпью. И как из села вылетели две очереди и умолкли. И как он заорал: «Вон он, сука, в этом окне!», хотя не был уверен, что там кто-то есть. Но лежать под огнём просто так было слишком страшно и слишком страшно было подниматься с земли и ждать выстрелов из села. И он заорал.
В том окне никого не было, это стало ясно после первых очередей. Чехи куснули и отскочили. Но комбат всё же приказал бэтэрам расстрелять село. Потому что боялся и хотел купить свою жизнь жизнями других. И они охотно выполнили этот приказ. Потому что тоже боялись.
Но если бы Артём не заорал: «Вот он!», комбат приказал бы расстрелять село на минуту позже, и девочка с дедом успели бы спрятаться в подвал.
Чёрт… Только этого не хватало…
Вчера он убил ребёнка.
От этого Артёму стало плохо.
И ведь ничего не сделаешь, никуда не пойдёшь, ни у кого не попросишь прощения. Он убил, и это всё, необратимо. Это – худшее, что может быть в жизни. Это даже хуже, чем потерять любимую женщину. Там ещё можно как-то извернуться, поднапрячься кишками, что-то решить, уладить, упросить, завоевать….
