Николай Горбачев - Звездное тяготение
– Прямо шар? И что же он?…
– Да, шар, огненный клубок, в котором напряжение сотни тысяч вольт и температура, близкая к солнечной… Ничто живое, никакие ракеты, спутники не устоят против этого разящего огненного кинжала. В той же "Аэлите", когда пошли корабли Тускуба… Помните? "Навстречу им из темноты улиц взвился огненный шар, второй, третий. Это стреляли круглыми молниями машины повстанцев".
– Кинжал? – уставил на Уфимушкина расширенные глаза механик. – Это не кинжал, а черная смерть, "кара олум". Они – думают, а у нас – нет? – спросил он возбужденно.
– Видно, и у нас думают.
– Конечно, – примирительно произнес Сергей, – многое еще не скоро найдет практическое применение. Яичко может остаться в курочке. Точно! Да и найдет ли в далеком будущем – жирный вопрос.
Уфимушкин глубокомысленно изрек:
– От дерзкой, смелой мысли до открытия всего один шаг. Аксиома. Хотя этот шаг часто бывает ой каким долгим и трудным!
После его слов все как-то примолкли: каждому стал понятен действительно нелегкий удел ученого. А разговор о сокровенных тайнах природы приоткрыл им бездонные глубины, перед которыми обычного человека невольно берет оторопь.
Долгов уже не раз поглядывал на массивные – во всю руку – "кировские" часы: отведенные пять минут давно истекли, но он, наверное, первый раз не решался оборвать перерыв.
– Ясно! – негромко нарушил молчание Сергей. – Но оружие, основанное на свойствах антигравитации, "прожекторы антиматерии" – как все это далеко! Хотя и заманчиво. Столкновение частиц материи и антиматерии – штучка почище термоядерной бомбы! Поджигателям такое во сне снится – слюнки пускают. – Нестеров вдруг погрустнел, укоризненно, сырым голосом сказал: – Вот так, Андрей, а ты про свой обехаэс…
Рубцов угрюмо отвернулся, засопел молча. Нестеров опять раскинулся на спину, но только на секунду. Подхватился пружинисто, лицо сияло, ноздри напряглись, в глазах – зеленоватое пламя, точно у туземца, совершающего религиозный ритуал.
– А вот, Вениамин, какая у тебя… ну святая, что ли, мечта в жизни?
– Закончить диссертацию… – неуверенно, захваченный врасплох протянул Уфимушкин, дотрагиваясь пальцами до оправы очков. – И главное… чтоб воплотить, как говорят, ее в металл.
– А у меня все та же дорога! Никуда от нее, как нищий от сумы. Эх, чтоб по боку все контактные сети – столбы, подвески, провода… Вместо этого над путями – всего тоненький невидимый пучок электромагнитной энергии. Из него энергия прямо в электровоз – и мчись! И экономно, и в военном отношении порядок! – Сергей весело подмигнул, подтолкнул шлем на затылок – светлая челка высыпалась на лоб.
– Чего ж так, Нестеров? – отозвался сержант Долгов, придавливая каблуком окурок. – Тогда уж без пучка, а прямо конденсировать энергию из атмосферы.
– Можно! Точно!
– От загибальщик! – повеселел Рубцов. – Пироги Нестерову с неба…
– А только выступал против фантазии.
– Этого у него хватает.
Долгов отвернул рукав комбинезона – решился:
– Закончить перерыв.
Поднимались с земли, отряхивались от сосновых колючих иголок, травы,
– Все ничего, – в раздумье проговорил Уфимушкин, пристраивая очки, – только вот глаза, боюсь, разобьются.
– Очки? – обернулся Сергей. – Подумать можно, как помочь горю.
– По местам! – негромко, но твердо отрезал Долгов.
Все начиналось сначала…
А утром, перед построением на развод, Нестеров с шутливой торжественностью извлек из кармана комбинезона узенькую тесемку:
– Рядовому Уфимушкину согласно прошению, поданному личным составом расчета старшине батареи Малому, выделено допобмундирование – тесьма белая, обыкновенная, для крепления очков к ушам.
Уфимушкин секунду непонимающе, растерянно смотрел на ухмыляющегося солдата и вдруг просветлел:
– Благодарю… Идея. Как говорится, и я был спасен Аполлоном.
Сергей тут же, под наши шутки, помог привязать очки, и они, будто приклеенные, больше при тряске не соскальзывали с переносья Уфимушкина.
И окончание занятий в те дни не приносило нам облегчения: потом в парке дотемна приводили в порядок установку. Мыли, чистили всю ее, драили лоток, вылизывали механизмы, штоки подъемников. После ужина еле дожидались желанного сигнала трубы – "Отбоя" и спали мертвецким сном.
Обстановка приглушила мысли о Наде, не было даже минуты думать о чем-то постороннем, и я в первый раз за все месяцы службы (хотя недавно еще костил в душе "гималайского медведя") был доволен, что Долгов вытягивал из нас жилы, не давал ни вздохнуть, ни охнуть – это уводило от неприятных мыслей.
Проходила вторая неделя с того самого вечера, когда потерпел фиаско, и мне казалось, что пройдет еще немного времени – и окончательно забуду об этом случае: время или совсем сотрет его или отложит в дальних закоулках памяти как забавную историю. Над нею после можно будет еще и посмеяться, стоит только выставить ее чуть-чуть в ином свете: мол, невинный эксперимент, исход которого заведомо таким и предполагался… Человеку свойственно оправдывать любые свои поступки, важно только найти нужный угол зрения! Слышал, будто и преступник смотрит на свои темные деяния совершенно иначе, чем все окружающие. Особенно когда он не разоблачен, свободно гуляет со всеми под одним солнцем, дышит тем же воздухом.
Но разве знал, что судьба уже исподволь занесла надо мной меч правосудия?
В субботу после занятий, как всегда, драили установку. От нее растекался волнами горячий жар, смешанный с запахом горелой солярки и масла. Точно живое, загнанное существо, она дышала еще своей железной утробой, медленно утихомириваясь. Их, этих установок, было немало – они выстроились под навесом в ровную цепочку и, казалось, умолкли только на минуту: сейчас снова начнут греметь и грохотать, перемалывать все.
Забравшись наверх, я с остервенением тер паклей блестящие, точно лезвия ножей, направляющие. Долгова возле установки не было – он отправился на разведку по парку. Опять нас обстукали крутиковцы: им объявили благодарность. А нам в этот день не повезло: неудачно заняли позицию, потом опростоволосились, чуть не помяли ракету при заряжании, а могло случиться и хуже… Долгов закусил удила, не смотрел ни на кого из нас, хотя виноват-то был больше Рубцов, а потом и я. Прошляпили, просмотрели "посторонний предмет" на лотке – его ухитрился положить капитан Савоненков. Он же и остановил заряжание в последний момент, иначе неизвестно, что бы произошло. После на разборе сделал вывод: "Не отработан в расчете вопрос выбора позиции, допускаются нарушения в выполнении боевых операций, не производится тщательный осмотр перед заряжанием…" Долгов тогда аж посерел, будто ведро крови потерял, слова вымолвить не мог, – еще не видели его таким.
Теперь, пользуясь его отсутствием, солдаты переговаривались, даже сдержанно смеялись. Я в разговор не вступал – было неприятно, не мог смотреть на ребят. От напряжения, пелены, застилавшей глаза, плохо различал лезвие направляющей, которое тер и тер паклей. Перед глазами медленно растекались, плыли радужные круги. Тяжелый удушливый зной гнездился под низкой дощатой крышей парка, спину будто вымазали густым клейстером – к ней прилипли и майка и гимнастерка.
В обычный разговор вдруг вплелись острые нотки: начинал разгораться спор между Нестеровым и Рубцовым. Смещенный окончательно с наводчиков, Рубцов не мог примириться с этим. Наши с ним отношения совсем расклеились – этот упрямец не простит мне. Понял это из разговора, который состоялся с ним на второй день после моего назначения наводчиком.
Я торопился в парк: после уборки в столовой запоздал, не успел вместе со всеми. Меня занимали думы о новых обязанностях, неожиданно свалившихся на меня. Они мне нравились. Наводить ракету на цель, понимать, что эта громадина подвластна всецело тебе, послушна твоим рукам, сжимающим прохладный металл маховиков, – было лестно и радостно. Да, от тебя, Гошка Кольцов, немало зависит – послать ракету в цель или в "молоко". Пусть называешься вторым, первый – Нестеров, но дело твое самое сложное и важное. Понимай, что к чему! И поставили не Нестерова или Уфимушкина, этих "стариков", а тебя… Интересно, как бы отнеслась ко всему Надя, если бы узнала? Обрадовалась? Чувствительная – поняла бы. Впрочем, при чем тут она. А Ийка? Даже не улыбнулась бы – от улыбки морщины на лице появляются. Просто поджала бы губы, скосила глаза: "Ну и что?" Однако и сам не очень радуйся – еще неизвестно, чем для тебя кончится…
Я поднял глаза и увидел… Рубцова. Нас разделяло всего несколько шагов – он подходил небрежной, ковыляющей походкой, губы кривились в натянутой улыбке. "Сейчас вот…" – неприятно отдалось под сердцем. Невольно оглянулся: на дорожке да и вокруг никого не было.
Остановившись, он сдвинул пилотку на затылок, будто от жары, улыбка по-прежнему кривила, растягивала губы, а на глазах серел оловянный налет.
