Януш Гловацкий - Good night, Джези
Взять хотя бы Манхэттен. На Пятьдесят второй улице, недалеко от Бродвея, классный «Русский самовар», один из совладельцев — Барышников, но и Иосиф Бродский вложил кое-какие деньги. Поэт, Нобелевский лауреат, а свои десять процентов от кабака получал![26] В Польше бы Чеслава Милоша за такое растоптали. Немного выше, на Пятьдесят седьмой, — «Дядя Ваня», а чуть ниже — чертовски дорогая «Жар-птица», картины для которой, говорят, взяты напрокат в Эрмитаже. Ну и наконец, «Russian Tea Room», тоже на Пятьдесят седьмой, в самом центре, рядом с Карнеги-холлом. Ресторан, правда, не больно-то русский — в основном по названию, но в восьмидесятых годах был местом встреч наиболее влиятельных представителей шоу-бизнеса, то есть агентов (таких великих, как Роберт Ланц или Сэм Кон), продюсеров, актеров, сценаристов и режиссеров. Столики закреплены за постоянными клиентами, случайных людей мало. Здесь на так называемых power-lunches[27] решалось, кто и за сколько сыграет либо не сыграет на Бродвее или в фильме и т. д. Якобы однажды Милош Форман перепутал даты и на один день опоздал на встречу с продюсерами «Опасных связей» — оказалось, что фильм успели отдать кому-то другому. И Форман, поскольку уже все придумал и подготовил, снял «Вальмона», только без звезд, и успех был средний.
Сразу за дверью, у входа, стоит огромный белый медведь — чучело, но как живой; дальше столики и ложи, все выдержано в багряно-золотой гамме.
Разумеется, Джези был тут завсегдатаем, потому и раздавал поклоны и улыбки; Джоди кое-кого тоже знает. Важная персона из Киноакадемии, естественно, опаздывает, поэтому они пока пьют белое вино, а Джоди делает еще одну попытку:
— Джези, ты трус, правда трус, я давно это подозревала, но теперь окончательно убедилась. Трус, прикидывающийся смельчаком. Очень печально.
— Детка, я имею право быть кем угодно, ты сама понимаешь, что говоришь глупости.
— Хватит, может быть, вести себя как сопляк, попробуй хоть к чему-то отнестись серьезно, я знаю, при мысли о ребенке тебя трясет от страха, ты жутко боишься ответственности, но ни о какой ответственности и речи нет, я никогда ничего ни от кого…
— Вино слишком холодное, очень хорошее, но слишком холодное.
— А ты не чувствуешь, что это, возможно, твой последний шанс спастись? В детях есть что-то магическое. Ты сам ребенок из сказки, тебя со всех сторон окружали демоны, упыри, злые силы, но ты уцелел.
— На последнем съезде моих родственников в Лодзи в тысяча девятьсот сороковом году собралось шестьдесят Левинкопфов и Вайнрайхов, шум, песни, танцы, моя мама играла на пианино, было двадцать с лишним мальчиков и пятнадцать девочек, у всех у них были матери, и матери хотели, чтоб они были счастливы, — так сильно, как только матери могут. И ничего не получилось. Нет ни Левинкопфов, ни Вайнрайхов, ни матерей, ни отцов, ни детей.
— Но ты выжил и ты есть.
— Надеюсь, они мне это простят. — Джези заказал еще два бокала вина.
— А ты, случайно, не думаешь, что, возможно, именно сейчас все они за тобой наблюдают, именно сейчас смотрят, как ты себя поведешь, и дают тебе шанс?
— Нет, — он покачал головой. — Никто за мной не наблюдает. Нет ничего, кроме праха, да и того уже нет. Есть этот шум, смех, звяканье вилок и ножей и хлопки откупориваемых бутылок. А они, если где-то и есть, сейчас мне завидуют. И имеют право.
Дэниел, молодой журналист, который в эту минуту вошел в «Russian Tea Room», озирается, высматривая, к кому бы подсесть. Дело обстоит неважно: на его улыбки никто не отвечает. Внезапно глаза у него сверкнули.
— Oh, shit! — Джоди повернулась спиной и закрыла лицо руками — на секунду позже, чем следовало бы.
— Привет, Джоди. — Дэниел наклонился и чмокнул ее в щеку. — Прошу прощения, я на минутку. О Боже! — Он очень правдоподобно изобразил изумление при виде Джези. — Значит, вы реально существуете. Вы, литературный персонаж. Герой великого романа. «Войны и мира» двадцатого века.
У Дэниела длинные, черные, гладко зачесанные назад волосы, худощавое тщательно выбритое лицо и обезоруживающая улыбка кандидата в губернаторы. Он крепко пожал руку Джези, который улыбнулся с облегчением и даже приветливо, поскольку с темой ребенка было покончено.
— Вот об этом я и говорила тебе в парке, — мрачно заметила Джоди. — Дэниел — мое будущее, без тебя, fuck. — И стиснула губы.
— О чем речь? — спросил, не глядя на нее, Дэниел.
— Ни о чем. — Она пожала плечами и залпом опорожнила свой бокал. — Ни о чем таком, что могло бы тебя заинтересовать.
А Дэниел не сводил восторженного взора с Джези.
— Вы убежали из Польши, использовав поддельные рекомендации якобы от четырех партийных профессоров, с цианистым калием в кармане — на случай, если вас задержат, потому что решили покинуть коммунистическую Польшу если не живым, так мертвым… Вы — мой герой…
Но тут в «Russian Tea Room» вошел Дж. Б. Красивый, с проседью, в дорогом костюме; расстегнутая белая рубашка и калифорнийский загар; то ли ему лет семьдесят, то ли сорок — про богачей из Калифорнии никогда точно не скажешь…
Джези вскочил.
— Вот и он… Чао, Джоди, я позвоню. Приятно было с вами познакомиться. Принесите счет вон к тому столику, — бросил он официанту и двинулся навстречу Дж. Б.
Разумеется, они обнялись, похвалили костюмы и часы друг друга и уселись за столик, для них зарезервированный. Дэниел проводил их взглядом, в котором уже не было восхищения. Стоило Джези отойти на десяток шагов, как он дал волю чувствам:
— «New York Times» без зазрения совести лижет ему задницу: «свидетель Холокоста». Мало им долбаной Анны Франк… а теперь этот сукин сын из Голливуда…
— Завидуешь? — усмехнулась Джоди.
— Не в том дело. — Дэниел со злостью наблюдал, как Джези и Дж. Б. шутливо переговариваются с услужливым метрдотелем. — Я разговаривал с Нэнси. Она показала мне два письма от него, написанные по-английски, с кошмарными ошибками, старые письма, умоляющие.
— Ну и что с того? Он эмигрант.
— Это было за пару месяцев до выхода «Раскрашенной птицы». Он тогда давал анонимные объявления: «Писатель ищет переводчика». Ты слушаешь, что я говорю? «Писатель ищет переводчика» — такое вот объявление.
— Нэнси его ненавидит. — Джоди пожала плечами. — Он ее оттрахал и бросил.
— Я не об этом, — Дэниел замахал руками. — Не мог он сам написать свои книжки по-английски. Я еще не все тебе рассказал. Нэнси ответила на это объявление, встретилась с ним, и он дал ей на пробу отрывок по-польски. Она сделала тридцать страниц, отправила ему, а он ей даже не ответил… А потом она узнала свой кусок в его книге.
— Чепуха. Мне пора… — Джоди снова залпом выпила вино.
— Погоди, послушай, — Дэниел схватил ее за руку. — Он даже не заплатил за перевод. Спорим, что он — мошенник, что он нанимает людей, которые за него пишут?
— Приятель, что тебе нужно? Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Что мне нужно?.. — Он изобразил на лице благородное негодование. — Мне нужна правда, только и всего.
Джоди рассмеялась — абсолютно искренне.
— Чего смеешься?! Это Америка — пускай и скурвившаяся по милости Рейгана, но правда здесь еще в цене. Мне кажется, ты много о нем знаешь, и знаешь правду. Возможно, всю, а если только часть, то немалую…
— Отцепись от него. Джези — великий писатель. — Она встала. — Рада была с тобой повидаться. — И направилась к выходу. На секунду приостановилась около столика, за которым Джези и Дж. Б. делали заказ, и вышла.
— Очень недурна. — Дж. Б. посмотрел ей вслед. — Ты ее знаешь? Хотя ты тут их всех знаешь. Послушай, честно говоря, мы у себя, на Западном побережье, посчитали тебя… — он ненадолго прервался, поскольку официанты уставляли стол салатами и крабами и вот-вот должно было появиться специальное блюдо — «Chicken Kiev», — …честно говоря, нам показалось, что ты — просто говно.
— Спасибо за откровенность.
— Чудесный небольшой фильм, для которого ты написал сценарий, ну… как он назывался? Впрочем, неважно.
— Он назывался «Садовник».
— Допустим, отличная была работа, стоил гроши, а попал в список двадцати самых кассовых. За это тебя следовало номинировать. А мы дали маху… Но, коли уж совершаем ошибку, стараемся ее исправить.
— Это что-то новенькое. Впервые слышу.
В разговор вмешался официант.
— Белое вино или красное?
— Все равно, он слепой, — пробормотал Джези.
Дж. Б. шутка так понравилась, что он, заказывая шабли 1974 года, еще продолжал смеяться.
— Послушай. Мы хотим в этом году пригласить тебя одним из ведущих на церемонию раздачи «Оскаров», словом, будешь вручать награды, притом в двух категориях. За лучший оригинальный сценарий и лучшую адаптацию. Тебя, почти неизвестного в Эл-Эй писателя с Восточного побережья… Оценил, сукин сын? Что, язык проглотил?
