Виктор Шендерович - Операция «Остров»
Вознесло же тебя, Лёник, с приятным панибратством подумал он.
Тропический закат, дотлев, не спеша отдавал тепло. Предметы меркли, костерок на песке и огни бара разгорались в темноте, медленно накрывавшей берег.
Новорижское — хрен с ним, думал Песоцкий, пускай Зуева подавится. Спокойно улететь из Бангкока, но не в Москву. Симку выбросить. На крайний случай есть телефонная книжка в лэптопе. Прыгнуть с пересадкой — куда? Париж, Венеция? Там полно русских. Нет, нужно что-нибудь тихое. Где было хорошо? Берген, рыбный ресторанчик над бухтой… На Гоа было хорошо в феврале: пустой берег, смешной высокий трехколесный мотоцикл, не случившееся детство. На улице Строителей, вот где было хорошо…
И, словно отзыв на пароль, молодая Марина возникла на дорожке между пальм. Морок снова накатил на Песоцкого, но он справился.
— Привет, — сказала Хельга.
— Привет.
Она присела рядом, и он махнул бармену.
Они пили каждый свое, сидя на подушках и глядя на костер. Потом его рука проверочно легла на ее загривок. Она потерлась об эту руку затылком. Вот кошка, подумал Песоцкий. Как все-таки хороша.
— Ничего, что я вас не развлекаю?
— Нет проблем, — ответила она.
Проблема есть, подумал он. Проблема в том, что ты не Марина… Он прикрыл глаза, и привалился к спинке лежака, и собрал внимание на кончиках пальцев. Если вот так молчать и ласкать ее, чуть отвернувшись, чтобы не дышать приторными духами, можно неплохо погаллюцинировать...
Бармен принес охапку досок и, одну за одной, осторожно положил в огонь. Жар донесся до них, и в полыхнувшем свете он увидел ее лицо. Лицо было красивым.
— Кто вы? — спросил Песоцкий.
— Женщина, — ответила она. — Мы же договорились. Просто женщина.
— Да… — Оценив ответ, он качнул головой — ни о чем и обо всем сразу.
— А вы — просто мужчина, — напомнила Хельга.
— Я — никто, — ответил Песоцкий.
Хорошо говорить цитатами: можно не думать самому.
— Если вы — никто, кто же меня будет сегодня любить?
Он чуть не ударил ее. Любить, а?
Он перевел дыхание и сказал:
— Хорошо. Я скажу вам правду. Я — большой русский начальник.
Она рассмеялась:
— Большой русский начальник — это Путин.
— А я — Путин, — ответил Песоцкий, положил ей руку на бедро и чуть сжал ладонь:
— Пошли.
Она аккуратно допила свой мартини и встала.
* * *Через час он снова вышел на берег и сел в деревянное кресло у костровища. Пустыми были берег, ночь, душа... Болела разломанная мужская гордость.
Он шел мстить за вчерашний облом, а поработал мальчиком по вызову. В женщине с родным лицом обнаружился конногвардейский темперамент и повадки полководца. Ничего не совпадало, вообще ничего… Он останавливал ее: я сам. Он пытался сам, но она все спрямляла, и смеялась, и железной рукой направляла действие в русло какого-то идиотского порнофильма. В какой-то момент Песоцкий с ужасом понял, что ожидает крика «йя, йя, даст ист фантастиш» — или как это будет по-шведски?
Наконец он озверел и выдал на-гора сеанс нешуточной агрессии — изломать ее, размазать, изнасиловать, за лицо, за горло… Сучка, как выяснилось, только этого и ждала: давай, сладкий, давай, трахни меня, трахни! За «сладкого» она немедленно получила по морде и радостно застонала.
Потом одобряюще похлопала его по попе, пару секунд полежала, отвалила Песоцкого, как колоду, и пошла в душ.
Он сидел у дотлевающего костровища в черноте очередной ночи, и стухший кусок мяса лежал у него меж ребер вместо сердца. Сколько ни взвешивал теперь Песоцкий эту историю, не было в ней ни призрака любви, ни любовного приключения — одна мерзость.
Он заказал зеленого чая, закрыл глаза и начал втягивать анус. В заднице тут же заболело: и ануса она не пощадила, ни секунды в простоте! Забыть поскорее, выкинуть из головы. Вдох-выдох, вдох-выдох, жизнь еще будет... Берген, фьорды…
Он попытался вспомнить хорошее — и безошибочно вспомнил то, что вспоминал всегда, когда его гордости требовался спасательный круг: ту первую ночь на даче у Семы. Третье десятилетие он помнил эту ночь по секундам. Как осторожно мучил девочку с родинкой у ямки на шее, удивляясь тому, как совпадает каждое его движение с ее дыханием… как она обвивала его руками и шептала в ухо нежные глупости…
Той девочки нет и не будет больше. Не будет желанной женщины с ранеными глазами за столиком в останкинском парке, не будет той, которая внезапно и длинно, словно на всю жизнь, поцеловала его в подвальчике, пахнущем хорошим кофе…
Их последняя случайная встреча встала перед глазами Песоцкого. Она шла сквозь пешеходное месиво Сретенки и разговаривала сама с собой — потяжелевшая, разом рухнувшая в другой возраст, в разряд тех, к кому обращаются: «гражданочка», «женщина, вы выходите?»… Шла, громко возражая пустыне старости, которую уже видели ее глаза.
И он отпрянул в дверь, из которой выходил.
Этот ужас пленкой крутился в мозгу, и Песоцкий знал, что не сможет остановить проклятую пленку ни в Бергене, ни на Гоа...
Все было кончено, в сущности. Если бы дали, правда, реинкарнироваться, но так, чтобы не помнить ничего, ничего… Хоть бы, правда, убил его тот кряжистый — была бы человеческая слава напоследок!
Костерок догорал, но никто не кликнул бармена, чтобы тот подложил еще старых досок. Песоцкий смотрел на мерцающий огонь и ждал, когда дотлеют угли.
* * *Сознание долго не возвращалось, и проснувшийся не торопил его. Он лежал, осторожно вплывая в последний день. Таблетка фенозепама продолжала свою работу.
Перед сном он открыл чемодан, чтобы взять аптечку, — и глаза, воровато метнувшись в сторону, проверили: ноутбук на месте!
Песоцкий лежал, совершенно выспавшийся и не имеющий никакого повода подниматься. Минуты через две он вспомнил про побег и удивился. Все-таки фенозепам — очень сильное средство!
Через полчаса он сидел на террасе, неспешно истребляя шведский стол и медленно, как пазл, составляя картину мира и души. Вокруг набирал силу день — последний день его отпуска. Тихое море, солнце с легким ветерком, хороший бар, прохладное бунгало… Что не так в жизни? Все не так. Но если немного прищуриться, то все неплохо. А если не париться, то вообще зашибись. Не париться, не грузить, не напрягаться, не брать в голову… что там еще на эту тему?
Забить. Вот именно: за-бить.
Мысль о побеге вспомнилась ему, чужая, как протез.
Линия моря, повторяемая полоской пальм, привычно заворачивала к линии горизонта. Процессия двигалась вдоль волн. Впереди шел хозяин отеля, и Песоцкий перестал жевать свой дынный ломоть: в руках у месье торжественно торчал большой трезубец. Следом шел таец-грум с другим трезубцем, еще один волок по песку тележку. Завершая картину, процессию сопровождала рыжая собака с лисьей мордой.
Выход Нептуна со свитой, успел подумать Песоцкий.
Боннар остановился и всадил трезубец в песок, и грум стряхнул что-то с острия в тележку. Песоцкий встал и с дынной тарелкой в руке вышел на ступеньки террасы. Боннар снова всадил трезубец и стряхнул в тележку.
Тележка, полная битых медуз, уже почти не ехала по песку, и бедный такелажный таец изнемогал на полуденном солнце.
Тоненькая официантка с оттопыренными ушками убирала столик по соседству. Проследив за взглядом Песоцкого, она улыбнулась.
— Нептун, царь морей, — сказал постоялец, кивнув в сторону берега.
Официантка рассмеялась. Как ее зовут, Песоцкий не вспомнил, но сразу сообразил: она, любовница месье. Тоненькая, улыбчивая, совсем юная, ушки торчком… Он представил себе ласки этой девочки, представил свой неторопливый мастер-класс, и тоска накатила: так захотелось Песоцкому, чтобы кто-нибудь снова полюбил его.
«И может быть, на мой закат печальный…»
Вслед за тоской, сиамским близнецом, проснулась зависть.
— Отлично смотрится, — сказал Песоцкий. Девушка кивнула. — И вообще, он очень хорош, не правда ли?
Быстрый взгляд был ему ответом.
— Мы давние друзья с господином Боннаром, — произнес постоялец, улыбнувшись доверительной улыбкой. — А у друзей нет секретов друг от друга.
Она смутилась и, заметая этот след, спросила:
— Вы тоже ученый?
— Что?
— Вы ученый, как господин Боннар?
— Я? Да, пожалуй, — ответил Песоцкий, тщательно протирая дынные руки влажной салфеткой.
— Тоже занимаетесь Африкой? — спросила она.
Он качнул головой:
— Нет, у меня другая специализация…
Месье, застыв у кромки моря с медузой на трезубце, смотрел в их сторону.
— Он рассказывал мне про Африку, — сказала девушка. — Так интересно!
— Да, мне он тоже много рассказывал, — кивнул гость.
— Подарил африканскую маску… Большая, така-ая страшная!
И она рассмеялась. Совсем ребенок — лягушачий ротик, большеглазая… Убираться отсюда поскорее, подумал Песоцкий.
