Алексей Леснянский - Гамлеты в портянках
— Сопли утри, — тихо произнёс Кузельцов, поднялся с кровати и встал так, чтобы Герца не было видно. — Не догоняю[24] я тебя. Опущу — будешь знать. Странностью своей на гражданке щеголяйте, а тут не фиг. — Кузельцов сделал едва заметное движение головой в сторону других духов. — Эти всё видели. Ты лицо потерял. Чё теперь с тобой делать?
— Потеря лица в прямом смысле, — прошептал Герц. — Вы меня — на очки, а я не пойду.
— Как вы меня все достали.
— Товарищ сержант.
— Нигде, блин, покоя нет.
— Ну товарищ сержант.
— Ладно. Но ещё раз учудишь — молись.
— Спасибо.
— Сгорел на очки, обезьяна! — громко произнёс Кузельцов, чтобы все слышали. — Мухой!
— На очки не пойду, — решительно ответил Герц.
— Маму в последнем письме приготовил, что прилетишь к ней «двухсотым» в голубом вертолёте, и бесплатно тебя похоронят?
— Никак нет!
— Ничего. Про «бесплатно» Павлушкин, твой зёма, черканёт.
Солдаты перешли от слов к делу. Кузельцов начал качественно трудиться над восстановлением достоинства Герца. Курсант должен был не орать от боли, подниматься после ударов, не просить пощады. На самом деле не так уж и много, если не хочешь прослыть чмом. Работал сержант исключительно нижними частями ладоней, чтобы рядового, погибшего при исполнении, при встрече узнала родная мать. Потому что мать — это святое.
Как только хлебнёт «дух» воинского лиха, так сразу без всякого согласия Русской Православной Церкви причислит мать к лику святых. Однако пройдёт годик-полтора, и оперится боец. Всё реже станет вспоминать он женщину, которая произвела его на свет, всё чаще станут слетать с его уст твои матери, матери твои и матери твои так.
Но мы отвлеклись. Сержант избивал рядового. Оба были довольны друг другом. Шло очищение через кровь…
— Кровь должна быть только на мне, — переживал за чистоту казармы отупевший от боли Герц и перехватывал алые капли руками, ногами, всем корпусом.
Кампания по перехвату крови с какого-то момента пошла неудачно, и Герц плюнул на это дело. По причине лёгкого сотрясения мозга плевок получился не мысленным, как бы хотелось, а натуральным и таким смачным, что автор вынужден переименовать его в харчок. Слюна, насыщенная красным цветом, плюхнулась на белую подушку Кузельцова и образовала пятно, которое начало быстро расплываться во все стороны, как улыбка наисчастливейшего человека. Казалось бы, от такой наглости подчинённого кровь командира первого отделения должна была неминуемо свернуться. Однако сержант не вышел из себя. Кузельцов остался хладнокровным, как рептилия, так как по опыту знал, что в спокойном состоянии духа удары всегда выходят гораздо сильнее и точнее.
Герц падал и вставал, опять падал и снова вставал. Это чередование длилось так долго, что Александру показалось, что теперь вся его жизнь состоит только из этих подъёмов и падений. Он даже умудрился полюбить падения, потому что здесь ему помогали со стороны, и не надо было утруждаться самому.
— ПТУР взвод — умываться! — донеслось до слуха Герца, как ему показалось, из тысячелетнего и тысячекилометрового далёка.
Автоматные затворы не передёргиваются с такой скоростью, с какой стали открываться и закрываться отделы в тумбочках, где хранились туалетные принадлежности. Движение «на себя», молниеносное вынимание мыла, щётки, пасты и толчок «от себя».
Началось соревнование по армейскому двоеборью: сначала — бег с препятствиями до умывальника, потом — бой без правил за право обладания раковинами. Олимпийским принципом «fair play» в батарее и не пахло. Пинкам, толчкам, подножкам, зуботычинам и ругательствам, запрещённым курсантам в другое время, включился зелёный свет.
Потасовки за место под краном всегда поощрялись сержантами. Подбитая боевая единица по фамилии Герц, пересекавшая сейчас казарму в гордом одиночестве, давно поняла, отчего всё это. Впереди Александра десять курсантов не справились с поворотом на умывальник из-за напиравших сзади товарищей, размазались по решётке оружейной комнаты, стекли на пол и образовали курган. Герц медленно провёл тыльной стороной ладони перед лицом. Кровавая пелена, застилавшая ему глаза, спала. На кургане из бритых черепов стоял великий завоеватель.
— Разделяй и властвуй, — с македонским акцентом произнёс узурпатор на латинском языке, а потом, как и подобает всякой выдающейся личности, с величественной медлительностью, словно советский пломбир при комнатной температуре, растаял воздухе.
— Самое удивительное, — всегда думал Герц, — что сержанты не имеют ни малейшего представления о принципе «разделяй и властвуй», но пользуются им постоянно, стравливают нас между собой. Так люди не знают, кем и когда был изобретён телефон, зато все в курсе, как по нему надо звонить.
Глава 6
Десять курсантов с лопатами, ломами, скребками и мётлами по приказу младшего сержанта Птицы построились на улице в колонну по двое. Крепкий сибирский мороз, ударивший ночью, разрядил воздух, и мириады ярких, словно вымытых с порошком звёзд, сияли на иссиня-чёрном небе. Глянцевая луна, точно пресыщенная ночной жизнью светская львица, лениво наблюдала за тем, как сорит жемчугом баснословно богатый космос, который в пьяном олигархическом припадке устроил звездопад, чтобы оживить вселенскую тусовку, под утро сонную и равнодушную ко всему.
— Нехилый мороз, — шмыгнув носом по-никулински, весело изрёк замыкавший колонну Павлушкин. — Живём, пацаны.
— Тишину поймали, — беззлобно, только для проформы произнёс Птица и вяло бросил: «Шагом марш».
Десять курсантов, отправленных на уборку территории от снега, и без Павлушкина знали, что сегодня звёзды не рассыпаны по небу в беспорядке по команде «разойдись!», а удачно сошлись над их головами ещё до подъёма в каком-нибудь Сатурне и составили им благоприятный гороскоп на утро. Ворошиловский стрелец сигарет по прозвищу Павлуха просто решил пальнуть своей радостью в воздух, чтобы дать понять львам, козерогам, скорпионам, словом, каждой твари, шагавшей, как ни странно, по паре, как того и требует колонна «по двое», что денек начался хорошо. Курсанты предвкушали впереди весёлую работу под присмотром всего лишь одного сержанта и, чем чёрт не шутит, — возможность покурить. «Духи» весело переглядывались и подмигивали друг другу. На собачий холод, отменивший зарядку в бригаде, никто из уборщиков не обращал никакого внимания. Мороз кусать-то кусал, но почему-то одного сержанта, покинувшего тёплую казарму через силу. Курсантов же мороз не кусал и даже не пощипывал, а дружески трепал их по щёкам, как добрый дядька любимых племянников, и терпимо хватал за нос, как друг-ловкач, перехитривший друзей-ротозеев. Бодро шагала колонна, чётко печатала шаг.
— Уломай[25] сержика на перекур, — тихо обратился к Павлушкину добродушный несклёпистый Бабанов.
— Так иди и уломай, — буркнул Павлушкин. — Чё всё время я да я?
— У тебя срастётся[26].
— А сам чё?
— У тебя лучше получится.
— Не факт.
— Да ладно, не прибедняйся. Чё мы тебя не знаем? Выручай, Павлуха, — слышь? У всех уши в трубочку свернулись. Позобать бы децл[27].
— Бамбуком-то[28] хоть затарились[29]? А то у меня голяк[30].
— Не первый день замужем.
— Не знаю… Попробую.
Курево было мощным рычагом воздействия. Сигарет вечно не хватало, их часто не додавали и редко позволяли курить. Для многих солдат запрет на курение был страшнее лишения пищи или сна. Фраза сержанта «из-за падения дисциплины батарея переходит на здоровый образ жизни» звучала как «именем Российской Федерации рядовой Иванов, рядовой Петров, рядовой Сидоров и т. д. по списку курильщиков приговариваются к расстрелу». Никотиновый крючок делал солдат податливее пластилина. Солдатам второго мотострелкового батальона не давали ни бросить курить, ни накуриться вдоволь; так младший командный состав повышал управляемость подчинёнными.
С виду батальон казался обыкновенным, но на самом деле подразделение потенциально являлось и рассадником подонков, и пантеоном героев одновременно; всё как бы зависело от той задачи, которые поставят сержанты за разрешение на перекур. Читателю может показаться, что автор преувеличивает. Однако если рассказать о том, к каким ухищрениям прибегали «духи», чтобы покурить без разрешения, то читатель, возможно, изменит мнение.
Решившие подымить «духи» выставляли «охранение» по всей казарме и направлялись в курилку. «Часовые» договаривались между собой о системе условных знаков вроде почёсывания в затылке, снимания нитки с плеча, хватания за бляху ремня, снимания сапога для перемотки портянки и слонялись на отведённых им участках, наблюдая за перемещением сержантов. Как только «лычки» выдвигались в опасную зону, «духи» из «охранения» по эстафете передавали сигнал об опасности в курилку. На этом игра не заканчивалась, потому что помимо «охранения» выставлялись ещё и так называемые «застрельщики» из наиболее умных и ловких курсантов, которые шли наперерез сержанту и останавливали его просьбой или вопросом; так выигрывались десятки секунд или даже минуты. Курильщики, предупреждённые об опасности, даром времени не теряли, они дымили в форточку так, что впалостью щёк после затяжек напоминали узников Бухенвальда.
