Амели Нотомб - Страх и трепет
«Милая моя Снежная Буря, если я могу так легко доставить тебе блаженство, не стесняйся, обрушивай на меня свои колючие хлопья, свои острые, как кремни, ледышки, свои тучи, тяжелые от ярости, я согласна быть бездомной сиротой, потерявшейся в горах, на которую твои тучи изливают свою злобу, я не буду прятать лицо от шквала твоих ледяных брызг, мне это совсем не трудно, и до чего же приятно наблюдать, с каким наслаждением ты сечешь мою кожу оскорблениями, но все твои пули летят мимо цели, дорогая Снежная Буря, я не позволила завязать себе глаза и бесстрашно стою перед твоей расстрельной командой, потому что столь долго ждала минуты, когда увижу наконец удовлетворение в твоих глазах».
Думаю, она уже достигла вершины блаженства, потому что ее следующий вопрос был задан явно для проформы:
— И что же вы теперь собираетесь делать?
Я вовсе не хотела говорить ей о книгах, которые уже писала в ту пору. Поэтому ответила первое, что пришло в голову:
— Может быть, буду преподавать французский.
Моя начальница презрительно рассмеялась:
— Вы! Преподавать! Неужели вы полагаете, что способны преподавать?!
Чертова Снежная Буря, ты, видно, расстреляла все патроны и хочешь, чтобы я тебе их подбросила. Нет, я не клюну на эту наживку и не скажу, что у меня диплом преподавателя.
Я опустила голову:
— Вы правы, я еще не до конца осознала ограниченность своих возможностей.
— Да, я вижу. Но с какой же работой вы все-таки могли бы справиться?
Что ж, доведу тебя еще раз до блаженного экстаза.
Согласно древнему японскому этикету, подданные обязаны обращаться к императору, испытывая «страх и трепет». Меня всегда приводило в восторг это требование, которое с замечательной наглядностью выполняют актеры в самурайских фильмах, обращаясь к своим военачальникам дрожащим от почтения голосом.
Я решила изобразить «страх и трепет» и начала дрожать. С ужасом заглядывая в глаза молодой красавицы, я пролепетала:
— Как вы думаете, а мусор я смогу убирать?
— Да, — ответила она чересчур поспешно.
И глубоко вдохнула.
Я выиграла.
После этого я должна была заявить о своем уходе господину Сайто. Он тоже назначил мне встречу в пустом кабинете, но, в отличие от Фубуки, когда я уселась перед ним, ему стало явно не по себе.
— Срок моего контракта подходит к концу. И, к моему великому сожалению, я вынуждена заявить, что отказываюсь от его продления.
Лицо господина Сайто задергалось от тика. Поскольку я не понимала, что означает эта мимика, я продолжила уже отработанный номер:
— Компания «Юмимото» предоставила мне безграничные возможности для проявления моих способностей. И я буду ей за это вечно благодарна. Увы, я не смогла оправдать оказанную мне честь.
Теперь уже задергалось не только лицо, но и все маленькое тщедушное тельце господина Сайто. Моя речь его ужасно смутила.
— Амели-сан…
Глаза его растерянно шарили по углам комнаты, словно в поисках нужного слова. Мне стало его жаль:
— Сайто-сан?
— Я… мы… я очень сожалею. Мне бы хотелось, чтобы все сложилось иначе.
Чтобы японец искренне извинялся — такое случается не чаще одного раза в сто лет. Меня потрясло, что господин Сайто решился ради меня на такое унижение. Тем более что это не по его вине меня опускали все ниже и ниже.
— Не огорчайтесь. Все сложилось как нельзя лучше. И за время работы на вашем предприятии я многому научилась.
Можно сказать, это была правда.
— У вас есть какие-то планы? — спросил он с доброй и смущенной улыбкой.
— Не беспокойтесь за меня. Мне есть чем заняться.
Бедный господин Сайто! Мне еще пришлось утешать его. Хотя в профессиональном отношении он сумел подняться на определенную ступень, он все равно оставался похожим на тысячи других японцев — рабом и одновременно не самым ретивым палачом системы, которую он, конечно же, в душе порицал, но из-за своей слабости и недостатка воображения не мог осуждать вслух.
Теперь подошла очередь господина Омоти. Я умирала от страха при одной мысли, что мне придется остаться с ним наедине в его кабинете. Но все мои страхи оказались напрасны: вице-президент пребывал в самом благодушном настроении. Увидев меня, он воскликнул:
— Амели-сан!
Он произнес это с неподражаемой интонацией, как умеют только японцы, когда признают факт существования человека, называя вслух его имя.
Рот у него был при этом чем-то забит. По звучанию его голоса я попыталась определить, что же он ест. Должно быть, он жевал что-то вязкое и тестообразное, и ему было трудно разжать зубы и пошевелить языком. Ему мешала не карамель, прилипшая к небу. Это что-то было гораздо жирнее, чем жевательная резинка. И плотнее, чем маршмеллоу. Загадка, да и только.
Я затянула свою молитву, которую уже выучила наизусть:
— Срок моего контракта подходит к концу. И, к моему великому сожалению, я вынуждена заявить, что отказываюсь от его продления.
Лакомство, которое уплетал вице-президент, лежало у него на коленях, и мне его загораживал стол. Жирные пальцы отправили в рот новую порцию сладостной пищи, и он принялся жевать. Но я даже не успела разглядеть цвет.
Толстяк, видимо, заметил мое любопытство и выложил свое лакомство на стол, передо мной. К моему великому удивлению, это оказался светло-зеленый шоколад. Придав почтительное выражение своему взгляду и голосу, я спросила:
— Это шоколад с Марса?
Он зашелся от хохота. И, всхлипывая от смеха, стал судорожно повторять:
— Касэй-но тёкорэтто! Касэй-но тёкорэтто!
Что означало: «Шоколад с Марса! Шоколад с Марса!»
Таким странным образом этот толстяк встретил мое заявление об отставке. Его веселость, да еще при избытке холестерина, пробудила во мне тревогу. Я опасалась, как бы у него не случился сердечный приступ.
Как я объясню это руководителям компании? «Я пришла, чтобы заявить об уходе, и это убило его». Никто в компании «Юмимото» не поверит подобному объяснению: у меня была такая репутация, что известие о том, что я увольняюсь, должно было всех только радовать.
Никто также не поверит, что он умер от зеленого шоколада. От кусочка шоколада, пусть даже хлорофиллового цвета, умереть невозможно. Версия преднамеренного убийства покажется более правдоподобной. Да и отсутствие мотивов мне будет отрицать очень трудно.
Так что если господин Омоти отдаст сейчас концы, я буду выглядеть идеальной убийцей. И мне ничего не оставалось, как надеяться, что с ним этого не случится.
Я уже открыла рот, чтобы пропеть второй куплет своей песни и тем самым унять безумный приступ хохота, как вдруг толстяк произнес:
— Это белый шоколад с зеленой дыней, такой делают только на Хоккайдо. Божественный! В нем полностью сохранен вкус японской зеленой дыни. Попробуйте!
— Нет, спасибо.
Я любила японские дыни, но белый шоколад с зеленой дыней меня не соблазнял.
Не знаю почему, но мой отказ вызвал раздражение у вице-президента. Он повторил свое предложение уже в форме вежливого приказа:
— Мэсиагаттэ кудасай.
Что означало: «Отведайте, пожалуйста».
Я снова отказалась.
Он потребовал уже в другой, менее вежливой форме:
— Табэтэ.
То есть «Ешьте».
Я отказалась.
Он завопил:
— Табэро!
Что значило: «Жри!»
Я отказалась.
Теперь он уже зашелся не от смеха, а от злобы:
— Пока ваш контракт не истек, вы обязаны мне подчиняться!
— Какая вам разница, попробую я этот шоколад или нет?
— Нахалка! Вы еще осмеливаетесь задавать мне вопросы! Вы обязаны не спрашивать, а подчиняться.
— А чем я рискую, если не подчинюсь? Вы меня вышвырните за дверь? Это меня вполне устроит.
Сказав это, я тут же поняла, что несколько зарвалась. Достаточно было взглянуть на господина Омоти, чтобы понять: дружественные бельгийско-японские отношения явно находятся под угрозой.
Теперь его инфаркт был просто неминуем. И я решила пойти на примирение:
— Извините меня.
Он набрал побольше воздуха и заорал:
— Жри!
Это было наказание за мою несговорчивость. Кто бы мог подумать, что кусочек зеленого шоколада вдруг обретет значимость важной уступки в области международной политики?
Я протянула руку к плитке, думая при этом, что вот так, наверное, происходило искушение и в райском саду. Еве вовсе не хотелось пробовать яблоко, но жирный змей, движимый необъяснимым садизмом, принудил ее отведать этот плод ради собственного удовольствия.
Я отломила зеленый квадратик и положила в рот. Меня пугал сам цвет этого шоколада. Но когда я разжевала его, то вкус, к моему стыду, оказался не так уж плох.
— Восхитительно, — произнесла я через силу.
— Ха-ха! Ну что, нравится шоколад с планеты Марс?
Пузан торжествовал. Японо-бельгийские отношения снова не омрачала ни одна тучка.
