Кауи Хеммингс - Потомки
Воспитательница останавливается на верхней ступеньке лестницы, положив руку на перила, и показывает в дальний конец коридора.
Скотти бежит вперед.
— Которая? — кричит она на ходу.
— Тише! — кричу я, а воспитательница хмурится — ей не нравятся наши вопли.
Она говорит, что постучит и войдет первой на случай, если Александра или ее соседка по комнате «не одеты». Мы ждем, когда она отдышится, затем тихо идем по коридору. Я смотрю на часы. Когда Скотти наконец оказывается в конце коридора, она первая стучит в дверь, и, ей-богу, воспитательница едва сдерживается, чтобы не дать ей затрещину.
— Это не та комната, — говорит она.
В дверях появляется незнакомая девушка, и я быстро отвожу взгляд — на тот случай, если она не совсем одета.
— Извини, Юки, — говорит воспитательница. — Мы перепутали комнаты.
— В таком случае можно мне вернуться в кровать?
Я спала.
— Да, конечно. Спи.
— Спокойной ночи, — говорю я.
Нет, все-таки дисциплина здесь и в самом деле железная. Так и видятся стройные ряды кроватей, на которых, подоткнув одеяла, мирно спят девушки — все как одна.
Воспитательница стучит в дверь Александры. В ответ — тишина. Моя девочка спит, завернувшись в одеяло.
— Я ее разбужу. — говорит воспитательница и ныряет в темноту.
Скотти вытягивает шею, чтобы заглянуть в комнату сестры. Я думаю о том, что скажу Александре. Как сказать ей, что она вот-вот потеряет мать? «Потеряет»?.. Как странно это звучит. Мы теряем нашу маму. Моя жена скоро умрет.
Воспитательница возвращается и закрывает за собой дверь.
— Александра спит?
— Нет, — отвечает она.
Я жду, что воспитательница скажет дальше, но она молчит.
— Она не совсем одета?
— Хуже, — отвечает воспитательница. Ее рука лежит на дверной ручке. — Александры нет в комнате.
Мы обыскиваем ванную комнату, читальный зал, комнату для просмотра телевизора.
Воспитательница в панике. Скорее всего, ее беспокоит не столько безопасность Александры, сколько последствия ее отсутствия. Воспитательница говорит не переставая. Мне начинает казаться, что от меня что-то скрывают.
— Девочки приходят в спальный корпус к семи часам, — говорит она; мы идем по коридору в обратную сторону, направляясь к комнате подруги Алекс, чтобы разбудить ее и задать несколько вопросов. — До девяти они занимаются. Никаких игр, фильмов и пустой болтовни.
Скотти явно шокирована происходящим. При электрическом освещении красные пятна на ее ногах кажутся еще ярче. На ней футболка с надписью: «ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПЕДРО», хотя я понятия не имею о том, кто такой Педро. Ее волосы всклокочены и торчат в разные стороны, возле уха к ним что-то прилипло. В самолете она пила фруктовый пунш, и ее губы и подбородок стали цвета сырого мяса. Она напоминает зверька, погибшего под колесами автомобиля, из-за чего я чувствую смущение и тоже пытаюсь что-то доказать воспитательнице. В результате между нами начинается нечто вроде состязания — кто лучше знает, как воспитывать детей.
— Уверен, что она ушла к подружке, — говорю я. — Вы же знаете, девчонки любят поболтать.
— Они болтают только о парнях, — заявляет Скотти.
— Нет, на этот счет у нас самые строгие правила. Такое строго пресекается, — говорит воспитательница.
— Что ей теперь будет? — спрашивает Скотти. — Ей все запретят? Меня так наказывают. Запрещают смотреть телевизор, но я все равно смотрю. По цифровому видику. Эстер не знает, что такое видик.
— Я знаю, я пользуюсь видео, — говорит воспитательница.
— Эстер — наша служанка, помогала нам по хозяйству, — объясняю я.
— Она и сейчас помогает, — уточняет Скотти. — Готовит, убирает в доме и чешет мне спинку.
— Скотти, не болтай глупости, — смеясь, говорю я.
— Это не глупости.
— Где комната подруги? — спрашиваю я.
Кажется, что коридор никогда не кончится. Наконец воспитательница останавливается, стучит и входит в комнату, прикрыв за собой дверь. Мы со Скотти остаемся в коридоре. Перед нами два имени: «Ханна» и «Эмили», аккуратно выведенные фиолетовым маркером на лиловом картоне и обрамленные вырезанными из бумаги желтыми цветочками. Я узнаю запах фломастера «Крейола». Кто-то потратил уйму времени, рисуя имена и вырезая бумажные цветы, и мне становится радостно от мысли, что у Александры такие трогательные подруги. На досуге рисуют и вырезают из бумаги сложные фигуры.
Воспитательница выходит из комнаты; взглянув на нее, я понимаю, что хороших новостей мы от нее не услышим.
— Эмили там тоже нет. Давайте вернемся в комнату Александры. Возможно, она уже вернулась.
— Или ее соседка по комнате объяснит, что же все-таки происходит. — говорю я.
Соседка по комнате прячет глаза и уходит от ответа. Это продолжается довольно долго. Девушка повторяет, что, если расскажет правду, Александра ее убьет, я же уверяю ее, что она сильно преувеличивает. Бедная девушка! Как ее могли поселить вместе с Алекс? Застенчивая дурнушка с жидкими волосами и с аллергией. На ее кровати, прикрытой голубым покрывалом, множество мягких игрушек и ни одного постера или фотографии, которая могла бы рассказать о ее вкусах, увлечениях, друзьях среди подруг или достатке родителей. На этой половине комнаты все буквально кричит об одиночестве, тогда как на половине Александры чувствуется яркая, популярная личность. Стена возле ее кровати увешана постерами и фотографиями парней на мотоциклах, взлетающих над изрытой колесами землей. Я вижу компакт-диски, косметику, одежду, туфли и столько сумок, что для одной девушки явно многовато.
Мы втроем выходим на футбольное поле. Не знаю, что мы хотим там найти, и кажется, мы с воспитательницей испугались. Она набросила на рубашку легкое пальто, а я, чтобы согреться, потираю плечи. В темноте Скотти берет меня за руку. Часть площадки вся в ямах, и Скотти все время спотыкается. Трава мокрая. Края моих брюк тоже мокрые. Я смотрю на голые лодыжки Скотти. От дыхания у нее изо рта вырывается пар, потому что воздух очень холодный. Скотти смотрит на клубы пара как завороженная.
Наконец в дальнем конце поля мы замечаем два силуэта. В руках у этих двоих что-то вроде клюшек для гольфа. В небо взмывает белый мячик, слышатся восторженные крики. Моя дочь при свете луны играет в гольф со своей подругой. Мне даже становится немного жаль, что у меня никогда не было такой жизни — школа-интернат, подружки.
— Девушки! — кричит воспитательница.
Они оборачиваются к нам.
— Алекс! — зову я.
Ее волосы стали еще длиннее и спускаются ниже лопаток. Даже отсюда видно, как она хороша, — черты лица правильные и соразмерные, словно специально подобраны друг к другу.
— Папа?
— Алекс! — кричит Скотти. — Это я!
Вторая девушка хочет удрать и бросается прочь, но, пробежав всего несколько шагов, падает, не выпуская из рук клюшки. Я спешу к ней, чтобы выяснить, в чем дело. Она лежит, уткнувшись лицом в грязь и распластавшись, словно собралась загорать. Я наклоняюсь и осторожно трогаю ее за плечо. Она переворачивается на живот. Ее рот широко открыт, глаза закрыты. Тут я понимаю, что она заходится от смеха и что совершенно пьяна. Немного придя в себя, она бормочет:
— Да помогите мне подняться, чертовы сучки!
К нам подходит Александра. Чтобы не упасть со смеху, она хватается за меня:
— Что ты здесь делаешь, папа?
— Миссис Мерфи, — еле ворочая языком, бормочет ее подруга, — хотите с нами сыграть? Восемнадцать лунок, идет?
Девушек охватывает новый приступ хохота — ни одна не может выговорить ни слова. Наконец они немного успокаиваются. Александра падает на колени.
— О господи, — говорит она. — О господи.
Заражаясь весельем сестры, Скотти тоже начинает смеяться.
— Восемнадцать лунок, — давясь от смеха, говорит девица. — Восемь… надцать… колес… нет, лунок!
— Девушки! — продолжает взывать миссис Мерфи. Я не знаю, что сделать, чтобы это прекратить. Мне нужно забрать дочь и ехать в аэропорт, чтобы успеть на последний рейс на Оаху, где собрать самых близких нам людей и сообщить им страшную весть: Джоани, наша непобедимая воительница, на сей раз проиграла.
Неожиданно мне на помощь приходит Скотти.
— Алекс, — говорит она, — мама возвращается домой.
Алекс сразу замолкает и вопросительно смотрит на меня, а я смотрю в небо. Прекрасная ночь. Здесь, где нет моря городских огней, заливающего Оаху, звезды заполоняют все небо.
— Нет, — говорю я. — Нет, это не так.
— А в чем тогда дело? Ей лучше или наоборот? — спрашивает Алекс. Она стоит опершись на клюшку и презрительно усмехается.
— Я приехал забрать тебя домой, — говорю я. — Маме не лучше.
— Вот черт, пошла она на хрен!
Алекс делает несколько шагов в сторону, размахивается и швыряет клюшку куда-то в темноту. Мы смотрим, как клюшка, переворачиваясь в воздухе, улетает. Никто из нас не видит, куда она падает.
![Альфонс Доде - Малыш[рис. В.С. Саксона]](/uploads/posts/books/138467/138467.jpg)
