Амели Нотомб - Ртуть
– Вы так боитесь быть красивой? Я это понимаю, хоть мне до вас и далеко. Уродство куда как удобнее: не надо ни с кем соперничать, живи себе в своем несчастье, купайся в нем, все так просто. Красота – как обещание: надо суметь его сдержать, надо быть на высоте. Это куда труднее. Пару недель назад вы говорили о чудесном даре. Но не каждый стремится получить эту милость, не каждому хочется быть избранным, видеть изумленный восторг в глазах окружающих, воплощать мечту всех и каждого и, просыпаясь по утрам, всматриваться в свое отражение в зеркале: не оставило ли на нем время своих отметин? Уродство – оно незыблемо, оно на всю жизнь. Кроме всего прочего, оно делает из вас жертву, а вам так нравится чувствовать себя мученицей…
– Я ненавижу это! – возмутилась девушка.
– Может быть, вы бы предпочли быть ни прекрасной, ни безобразной, такой, как все, незаметной, серенькой, под тем предлогом, что свобода – в посредственности. Что ж, как ни прискорбно, я вас разочарую, это не так, и вам придется смириться с печальной действительностью: вы так прекрасны, что знаток и ценитель пожелал скрыть вас от ваших собственных глаз, чтобы одному наслаждаться красотой. Ему это удавалось целых пять лет. Увы, дорогой Капитан, все хорошее когда-нибудь кончается. Отныне придется делить ваше сокровище со множеством других людей, и с самим сокровищем в том числе. Как говорится, если хочешь облагодетельствовать весь мир…[5] Хэзел, по случаю вашего дня рождения я дарю вас вашему взору.
Франсуаза крепко схватила девушку за плечи и толкнула ее к псише. Та, словно спутник, попала в поле притяжения зеркала и оказалась у него в плену: она увидела свое отражение.
В зеркале отразилась фея. В белой ночной сорочке, с длинными распущенными волосами. Ее лицо было из тех, что встречаются один-два раза на целое поколение и пленяют человеческие сердца, заставляя забыть о бедах и невзгодах. Тот, кто видел такую красоту, исцелялся от всех недугов, но им же овладевал недуг еще более тяжкий, который не в силах облегчить даже сама Смерть. Это лицо сулило спасение и обрекало на гибель.
Что же тогда почувствовала она, увидев себя такой, – этого, кроме нее самой, никто никогда не узнает.
Закрыв, лицо руками, Хэзел прошептала:
– Я была права: что может быть страшнее зеркала?
И она рухнула без сознания.
Франсуаза кинулась приводить ее в чувство:
– А ну-ка, вставайте! В обморок будете падать, когда мы выберемся отсюда.
– Что со мной? Это так невероятно. Словно меня ударили по голове.
– Да уж, потрясение действительно сильное.
– Сильней, чем вы можете себе представить. Я ведь помню себя до бомбежки – я не была… такой. Что же случилось?
– Случилось то, что вы стали взрослой.
Девушка смотрела безучастно, не веря в происходящее. Медсестра принялась размышлять вслух:
– Теперь надо обсудить план дальнейших действий. Лучше не медлить, а то проснется охрана. Идеально было бы найти какое-нибудь оружие. Где, черт возьми, оно может быть в этом доме?
Лонкур замычал сквозь кляп и подбородком указал на псише.
– Вы пытаетесь что-то мне сказать? – спросила мадемуазель Шэвень. – Что зеркало – это и есть оружие?
Он помотал головой, продолжая показывать на зеркало. Франсуаза повернула его – сзади был прикреплен пистолет. Она схватила его и удостоверилась, что он заряжен.
– Неплохая мысль – прятать опасные предметы вместе. Если вы так легко открываете нам тайники – значит, глупостей делать не собираетесь. Я выну кляп, но только попробуйте кричать, и я выстрелю не задумываясь.
И Франсуаза вынула рубашку изо рта Капитана. Он отдышался и сказал:
– Вам нечего бояться. Я на вашей стороне.
– Скажите лучше, что вы наш заложник. Не ждите, что я вам поверю. Вы держали меня взаперти, угрожали смертью…
– Тогда мне было что терять. Теперь уже нечего.
– Хэзел еще под вашим кровом.
– Да, но она все знает. Я потерял ее.
– С вас станется удерживать ее силой.
– Нет. Вопреки тому, что вы думаете, я не люблю принуждения. Все эти пять чудесных лет я удерживал Хэзел хитростью, но применять насилие, чтобы заполучить ее, – это не по мне. Я человек порядочный.
– Надо же, он еще и похваляется.
– Конечно, вы, мадемуазель, вряд ли знаете, что это такое – порядочный человек, и мне вас жаль.
– То, что вы сделали, мне кажется, не свидетельствует о большой порядочности.
– Я виноват, но это не важно: я искуплю свою вину с лихвой. Я владею колоссальным состоянием. Все до последнего су я дарю Хэзел.
– Не думаю, что деньги возместят ей пять лет жизни, украденных вами.
– Перестаньте говорить пошлости, вы просто смешны. Во-первых, она не была так уж несчастна. Во-вторых, для сироты без гроша в кармане стать хозяйкой такого богатства, да еще не получив бог знает какого мужа в придачу, – очень даже недурно.
– За кого вы ее принимаете? За продажную женщину?
– Напротив. Нет никого на свете, кого бы я любил так, как ее. Она это знает и поэтому примет мой подарок.
– Она еще должна отомстить за себя. Чего же вы ждете, черт побери? – обернулась Франсуаза к девушке. – Что вы сидите как неживая, где витают ваши мысли, теперь, когда вы, наконец, поняли, как подло и как долго вас обманывали? Помните, вы говорили мне, что Капитан что-то скрывает, что у него есть тайна, и, наверно, нешуточная? Так вот эта тайна – ваше лицо, красота которого могла бы уже пять лет воспламенять сердца людей, – но эти пять лет вы прожили удушливой атмосфере отвращения к себе самой.
Преступник перед вами, он связан по рунам и ногам.
– Что я должна сделать? – пролепетала Хэзел, продолжавшая неподвижно сидеть на полу.
– Ударьте его, надавайте пощечин, обругайте, плюньте ему в лицо!
– Зачем?
– Вам станет легче.
– Мне не станет от этого легче.
– Вы меня разочаровываете. Может, разрешите мне это сделать вместо вас? У меня просто руки чешутся потрясти его как грушу, уж я бы высказала ему все, что я о нем думаю, этому мерзкому старому пакостнику!
От этих снов девушка словно проснулась, вскочила на ноги, встала между Франсуазой и Лонкуром и взмолилась:
– Оставьте его в покое!
– Вам жаль его?
– Я обязана ему всем.
Медсестра в изумлении раскрыла рот, потом произнесла срывающийся от ярости голосом, по-прежнему целясь из пистолета в голову старика:
– Это неслыханно! Вы что, дура?
– Без него я бы пропала, – твердила свое питомица Капитана.
– Вы так говорите, потому что он дарит вам состояние? Дешево же он откупается, если хотите знать мое мнение.
– Нет, я думала о других, не имеющих цены вещах, что он дал мне.
– Ну да; тюрьму, еженедельное изнасилование, растление – признайтесь, вам самой все это нравилось? Старый свин оказался прав.
Девушка возмущенно заглотала головой:
– Вы ничего не поняли. Всё было не так.
– В конце концов, Хэзел, не вы ли мне рассказывали, как вам противно, как вас от этого воротит, чаи вы каждую ночь боитесь, что он придет к вам в постель!
– Это правда. Но все не так просто.
Франсуаза пододвинула стул и села, будто подкошенная тем, что услышала, продолжая, однако, целиться в висок Лонкура.
– Объясните же, чем так сложны ваши смехотворные переживания?
– Я только что вновь увидела свое лицо. По-вашему, это причина, чтобы быть в обиде на Капитана, – и мне действительно обидно, потому что я страдала от своего уродства. И все же этим лицом я обязана ему.
– Это что еще за вздор?
– Я ведь сказала вам: я не вполне себя узнала… Я была хороша собой, но не была так… прекрасна. Вы говорите, что я стала взрослой, но это, по-моему, не объяснение, мне ведь тогда было уже почти восемнадцать. Нет, я убеждена: это он сделал меня такой.
– Он вас прооперировал? – презрительно фыркнула медсестра.
– Нет. Он меня любил. Он так меня любил.
– Вы подросли и похудели. Он тут ни при чем.
– Тело – да, наверно, вы правы. Но не лицо. Не будь я предметом такой большой любви, от моего лица не исходил бы этот свет и не было бы этой дивной прелести в моих чертах.
– А по-моему, не просиди вы пять лет взаперти в обществе старого маразматика, не несли бы сейчас такую чушь. Возьмите дурнушку, окружите ее любовью – увидите, чего стоит ваша теория.
– Я не отрицаю, кое-какие преимущества мне даны от природы. Но именно благодаря ему проявилась моя красота. Нужно было любить так сильно, как он, чтобы родилась подобная гармония.
– Прекратите, слушать больше не хочу эту чепуху!
– А я бы, наоборот, слушал и слушал, – вмешался Лонкур, растроганно улыбаясь.
– Посмотрите на него, он просто тает от удовольствия – взорвалась Франсуаза. – Немыслимо: пять лет держал ее взаперти, и она же еще его благодарит!