Амели Нотомб - Ртуть
– Хорошо еще, что моя питомица не назвала вам больше. Ваша комната не так велика.
– А я ожидала, что вы скажете: «Жить вам осталось не так много, вы вряд ли успеете все это прочесть».
– Это зависит от вас.
Он отослал своих подручных.
– Знаете, я весьма разочарован вашим сегодняшним разговором с Хэзел.
– Я не совсем понимаю, в чей вы можете меня упрекнуть.
– Именно: это было безупречно, ничего кроме изящной словесности. Синий чулок беседовал с другим таким же синим чулком. Я смертельно скучал. А ведь я подсказал вам отличные темы.
– Да? – притворно удивилась медсестра с наивным видом первопричастницы.
– Вы могли бы поговорить с ней о «Кармилле».
– Зачем?
– Вы ее прочли?
– Да. Ну и что?
Капитан возвел очи горе:
– Ах, глупая провинциальная гусыня, вы, значит, ничего не поняли?
– А что я должна была понять? – спросила Франсуаза, сделав и впрямь глуповатое лицо.
– Как же вы меня разочаровали! Отталкиваясь от «Кармиллы», вы могли бы вести с моей питомицей восхитительные беседы. А в новой партии нет ничего даже мало-мальски интересного: «Астрея» – это же надо! Хэзел, наверно, последняя, кто читает Оноре д'Юрфе! «Введение в благочестивую жизнь» святого Франциска Сальского – почему бы тогда не катехизис, если на то пошло? «О Германии» мадам де Сталь – как нарочно, выбирали из книг самые…
– Какие?
– Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?
– Нет.
– Сдается мне, скоро комната Хэзел превратится в салон жеманниц. Вы интересуетесь, сколько вам осталось жить – знайте: это во многом зависит от того, насколько интересны будут ваши диалоги с малышкой. Если мне придется месяцами слушать, как вы обсуждаете святого Франциска Сальского, учтите, мне надоест.
– О чем же, по-вашему, мы должны говорить?
– Чего-чего, а тем хватает. Вы могли бы поговорить, например, обо мне.
– Действительно, лучшей темы не найти, – улыбнулась Франсуаза.
– Вчера вы усомнились в том, что она меня любит, – почему бы вам не затронуть этот вопрос?
– Сударь, меня это не касается.
– Перестаньте ломать комедию. Поздновато изображать из себя образцовую сестру милосердия. Кстати, вот вам загадка: какая связь между вами и ртутью?
– Вы сами знаете.
– Нет, я имею в виду связь мифологическую: что у вас общего?
– Понятия не имею.
– Ртуть – металл Меркурия[4], бога-вестника. А какая у Меркурия эмблема? Кадуцей!
– Эмблема медицины.
– Да, вашей профессии. Одна и та же эмблема у вестников и у врачей. Интересно, почему?
– Иные вести исцеляют.
– А иные медсестры-вестницы так далеко зашли, что, руководствуясь мифологическими соответствиями, норовят передать весть посредством ртути-Меркурия. Жаль только, что из этого ничего не вышло.
– Этим совпадением я еще воспользуюсь.
– А я думал, вы так и замышляли.
– Вы меня переоцениваете.
– Действительно. А вы не перестаете меня разочаровывать. На первый взгляд такая умница-разумница, а копнешь поглубже – обычная тупая деревенщина. Я вас оставлю, можете читать, хотя надежд на ваши умственные способности я больше не возлагаю. Завтра день рождения Хэзел, не забудьте ее поздравить.
Франсуаза выжидала до полуночи. Когда в доме воцарилась полная тишина, она принялась за работу.
– Посмотрим, какова на деле хваленая освободительная и спасительная сила литературы, – усмехнулась она.
Мебель в пурпурной комнате была массивная и тяжелая – с места удалось сдвинуть только стол, за которым Франсуаза ела; она переставила его к стене.
В этой комнате, как и во всех помещениях в доме, было только одно окно, маленькое, расположенное под самым потолком. Франсуаза взгромоздила стул на стол, но до окошка было еще далеко. Тогда она, как и задумала, принялась за книги.
Начала она с самых больших и толстых томов, чтобы соорудить на стуле надежный фундамент, – лучше всего подошло для этой цепи полное собрание сочинений Виктора Гюго. За ним последовали сборники поэзии барокко, и Франсуаза мысленно возблагодарила Агриппу д'Обинье. На «Клелию» мадемуазель де Скюдери лег Мопассан, но строительнице даже в голову не пришло, сколь дико такое соседство. Следующими ступенями анахронической лестницы стали святой Франциск Сэльский, Ипполит Тэн, Вийон, мадам де Сталь и мадам де Лафайет (Франсуаза с удовольствием подумала, что эти две знатные дамы были бы счастливы оказаться вместе), «Письма португальской монахини», Оноре д'Юрфе, Флобер, Сервантес, «Гэндзи-моноготари», Нерваль, елизаветинские сказки леди Амелии Нортумб, «Провинциальные повести» Паскаля, Свифт и Бодлер – все, что почитала своим долгом прочесть образованная, деликатная и чувствительная барышня начала века.
Не хватало всего одного-двух томов, чтобы достать до окна. Тут Франсуаза вспомнила, что «Пармскую обитель» и «Кармиллу» она оставила в ящике комода. И книжная башни достигла наконец желаемой высоты.
«Ну вот, теперь, если вся кипа рухнет, значит, на литературу нечего надеяться», – решила медсестра.
Восхождение было рискованным. Франсуазу выручили длинные ноги и природное чувство равновесия, иначе ей бы нипочем его не осилить: вот уж поистине, в мире книг главное – твердо стоять на ногах.
Добравшись до вершины, новоявленная альпинистка примостилась на краешке подоконника и перевела дух. Сняв туфлю, она каблуком, как молотком, выбила стекло. Вынула осколки и перебросила ноги наружу.
До земли было далеко. «Что ж, пан или пропал», – подумала Франсуаза. Она воззвала к святому Эдмону Дантесу, покровителю всех беглецов, сигающих с большой высоты, – и прыгнула. Ее легкость, гибкое тело и ловкие ноги спасли ее: она даже не ушиблась, словно всю жизнь только тем и занималась, что прыгала из окон.
Охмелев от вновь обретенной свободы, Франсуаза полной грудью вдохнула свежий воздух и стала прикидывать план дальнейших действий.
Она встала под окном Хэзел и задумалась: взобраться по стеке она, пожалуй, смогла бы, но спальня Лонкура была совсем рядом, и ей не удастся разбить окно так, чтобы он не услышал.
Делать нечего, следовало войти в дом и подняться по лестнице со скрипучими ступенями. «Лучше об этом не думать, иначе у меня не хватит мужества на такой безрассудный поступок», – решила Франсуаза.
Она вошла через открытую парадную дверь – потому что не было никакого смысла запирать ее на ключ. Разулась и, с туфлями в руке, начала подниматься, затаив дыхание. Лестница скрипела от каждого ее шага. Франсуаза испугалась, остановилась и подумала: «Мне мешает медлительность, я от нее тяжелею. Чтобы стать как можно легче, надо подниматься на цыпочках, бегом, прыгая через ступеньки».
Она глубоко вдохнула, собралась с силами и в несколько упругих прыжков, легко и производя гораздо меньше шума, взлетела на второй этаж. Тут ее посетила благая мысль не останавливаться, и, как на воздушной подушке, она домчалась до самой комнаты питомицы Капитана.
Франсуаза закрыла за собой дверь, перевела наконец дыхание и, глядя на спящую девушку, подождала пока сердце не вернулось к нормальному ритму.
Стенные часы показывали час ночи. «Всего шестьдесят минут мне понадобилось для исполнения моего плана. Сколько же времени потребуется теперь, чтобы разрушить тюрьму, которая существует только в ее голове?»
Она прижала ладонь ко рту Хэзел, чтобы заглушить ее крик. Девушка испуганно открыла глаза; медсестра прижала палец другой руки к губам, призывая говорить шепотом.
– Я хотела первой поздравить вас с днем рождения, – улыбнулась она.
– В час ночи? – ошеломленно пролепетала именинница. – Как вы сюда попали?
– Я не уезжала в Нё.
И Франсуаза рассказала, как провела эти дни взаперти а пурпурной комнате, на другом конце дома.
– Ничего не понимаю. Зачем он вас запер?
– Это долгая история. Как вы думаете, ваш опекун сейчас спит?
– Как убитый. Он принял снотворное, чтобы быть в форме к моему дню рождения, вернее, к завтрашней ночи.
– Это очень кстати.
И она поведала девушке историю Адели Лангле. Хэзел не могла выговорить ни слова. Франсуаза встряхнула ее:
– Вы так ничего и не поняли? С вами повторяется то же самое! В точности!
– Она покончила с собой? – ошеломленно прошептала девушка.
– Да, и вы тоже к этому придете, если будете отворачиваться от правды.
– От какой правды?
– Как это – от какой правды? Вы не более уродливы, чем Адель, мир ее праху – именно так, ее праху: тот пожар вовсе не обезобразил ее, но долгие годы медленно сжигал изнутри, пока она не бросилась в воду, чтобы его погасить.
– Я до сих пор в кошмарных снах слышу, как на дорогу падают бомбы.
– Да, на дорогу, но не на вас. Вы остались невредимы.
– Мои родители погибли…
