Наварр Скотт Момадэй - Дом, из рассвета сотворенный
Он силился вспомнить, где же началась беда и в чем она, его беда? А что он в беде, это он признавал перед самим собою, но не способен был добраться до ее сути. Может, в том-то и заключалась беда; откуда ему знать. Хотелось выпить; хотелось напиться. Автобус накренился, заскрипел; кузов тряхнуло и дернуло, колеса жестко взяли гравийную дорогу. Нахлынуло движение и шум. Затем вдруг охватила такая тоска, что хоть кричи. Он оглянулся на поля, но они уже скрылись за взгорком. Город ушел уже в землю.
На поворотах автобус кренился, качался. От качки закружилась голова, и тянуло смеяться. На нем были коричневые с белым туфли, подаренные толстухой Джози. Ее дочь жила в прислугах в большом городе. Хозяин ее умер, и вдова раздала оставшуюся от него одежду, обувь. Туфли были красивы, почти новы, на тонкой подошве, остроносы, с узорами из дырочек — уголками, завитками. С подковками на каблуках и со скрипом. Они были Авелю велики, но он все равно их надел — давно ждал случая надеть. И в автобусе все поглядывал на них, все потирал то одну, то другую туфлю о штанину, снимая пыль и возвращая глянец коже, и все сгибал подошвы, чтоб услышать скрип.
Бело-коричневые были туфли. Почти что новые, блестящие, красивые — и со скрипом. Красуясь честно и бесхитростно, туфли имели право на внимание и восхищение — по той шкале ценностей, которая единственно была ему известна. Бело-коричневые, они были искусно сработаны и потому достойны любованья так же, как работа хорошего гончара, художника или среброкузнеца: вещь сама по себе хороша и, стало быть, заслуживает восхищения как предмет искусства. Но теперь вошла в силу иная шкала ценностей, и туфлями Авель привлекал к себе внимание иного рода. Коричневые с белым, они были чересчур новы, ярки и слишком велики; они блестели; они стучали и скрипели. И тяжелели на ногах гирями. Вокруг были враги, и он знал, что в их глазах являет собою посмешище.
В этом разделе теста просим закончить каждую из нижеследующих фраз, дописав одно-два слова. (Важно проделать это как можно быстрее, дополняя фразу первым, что пришло на ум.)
Я хотел бы…
Я не…
Богатых я…
Я боюсь…
Важно, чтобы я…
Я крепко верю в…
Яснее всего помню…
В детстве я любил…
Когда-нибудь я…
Тех, кто смеется громко, я…
и т. д.
Милли?
«Одни тесты менее надежны, — говорит она, — другие понадежней. А полностью надежных тестов нет». Но Милли верит в тесты, вопросы и ответы, в слова на бумаге. Она во многом похожа на Бена. Она верит в Честь, Трудолюбие, в Право и Способность Начать Жизнь Заново, в Братство Человеческое, в Американскую Мечту и в него — в Авеля; она верила в него, И, ощутив в ней эту веру, он…
Тот вечер — он не помнит, почему пришел к ней, он был пьян слегка — стал вечером их близости. Он уже некоторое время приглядывался к ней. Она всегда заходила, когда они с Беном были дома. В ней не было робости. Она с самого начала взглянула ему прямо в глаза и засмеялась — она всегда смеялась. А он считал, что смех по пустякам — нехороший и опасный признак в женщине. Она была некрасива лицом; глаза слишком маленькие, рот слишком велик. Но волосы ее отливали желтым, а тело было гибкое, спелое. Он наблюдал, как она идет, близко ставя ноги и мягко, вольно покачивая бедрами, округлыми и налитыми. Она была полногруда.
Она заговорила с ним и засмеялась, и смех ее был неподделен и звонок. Но Авель супился. Он не слушал ее слов — он хотел ее и думал, как бы этого добиться, И она поняла, о чем он думает, голос ее и смех стали обрывистей и нарочитей, а руки неловко задвигались. Давно уже она не отдавалась никому, забыв и думать о любовных муках и тревогах. И хоть была она большая, некрасивая и шумно дышащая, но у себя, среди своих вещей, ей казалось, что она хороша, мила и не так уж крупна телом. Квартира ее сера и дешево обставлена, но Милли убеждала себя, что квартирка у нее очаровательная, убрана оригинально и со вкусом.
Спальня тусклая, со множеством медных безделушек, с затхлым и кислым запахом; но нет, считала Милли, тут есть уют и стиль, есть матовые стекла, мрамор, коричневые фотографии в старинных овальных рамках; есть благоуханность свежих простыней и сиреневой воды. Они сидели на краю кровати.
Бережно он притянул ее к себе и губами слегка коснулся ее руки у локтя. Пальцы его скользнули по этой руке вверх, и рука напряглась. Милли замолчала. Она была послушна ласке, мягка и податлива. Он целовал ее, гладил ее волосы. Расстегнул ей платье и сдвинул с плеч, круглых, веснушчатых, гладких. Расстегнул крючки, обнажив и гладя белые с темными вершинками, душистые груди. Приоткрытый рот ее шевелился под его губами, как зверек; она выгнула спину, выпятив навстречу ему груди. Он целовал ее рот и глаза, волосы, шею, плечи. Закрыв глаза, она откинулась — как будто успокоено, и только вздрагивала кожа под его рукой. Кончиками пальцев он взял ее грудь легко и осторожно, словно росинку дождя, и надолго приник губами. Встрепенувшись, с тихим стоном она обняла его голову. Повернулась набок, сдвинула одежду с бедра, и он скользнул рукой от груди по шелковой покатости боков. Она вся изогнулась, подалась к нему плечами, грудью, и это подчеркнуло выпуклость и широту гладких, округлых, белых бедер. Рука его медленно прошла по бедру. Опершись ногами о пол, она еще сильней прогнула тело, так что ягодицы сжались, отвердели; он сдвинул одежду дальше вниз, она сбросила ее с ног. Он опять поцеловал ее в губы и снова коснулся белых бугров зада, мягких теперь, пышных, тяжелых, глянцевых от пота, коснулся островка влажных, темных, тонко вьющихся волос. А руки Милли были кротки, обнимали его мягко. Он ждал, распаляясь сам, но она и в разгаре возбуждения не дичала. Стонущую, он томил ее еще минуту, глаза ее перекатывались под веками, все тело вздрагивало; полное, белое, оно светилось и блестело. Ноздри его расширились, хватая аромат этого тела, и он взял ее грубо.
Шумит, грохочет море. В глазницах жжет свирепым, медленным огнем, и руками не шевельнуть. Боль раздирает тело, распахивая его все грохоту моря.
Тосама — оратор, лекарь, Жрец Солнца, сын Жужжащей Птицы — начал с цитаты:
— «Пейотль — маленький конусовидный неколючий кактус, растущий в долине Рио-Гранде и дальше к югу. Он содержит девять наркотических алкалоидов изохинолинового ряда; некоторые из них по своему физиологическому действию подобны стрихнину, а остальные — морфию. В физиологическом аспекте для пейотля характерно то, что он вызывает иллюзорные зрительные образы, цветовые галлюцинации, а также кинестетические, обонятельные и слуховые нарушения». Иначе говоря, эта шерстистая пуговка, это растеньице-кнопка включает тебя, как лампочку. Папаша пейотль является растительным воплощением солнца.
Жрец Солнца собрался вести молитвенную сходку и для этой цели раскрасился. По темени вдоль пробора он провел ярко-желтую черту, по скулам и щекам — вертикальные красные полосы, а под глазами — желтые полукружья. Вид у него стал жреческий и грозный. Все было готово. Он взошел на помост, держа в одной руке тыквенную погремушку и жезл, а в другой — сумку с принадлежностями ритуала. Один за другим поднялись на помост и все участники уселись в круг. Кристобаль Крус ведал огнем, Наполеон В-Лесу-Убивает был барабанщиком.
В центре круга пылал в жаровне огонь. Жрец Солнца сидел к западу от огня, между Крусом и барабанщиком. Перед ним был глиняный низкий жертвенник в форме лунного серпа, рогами обращенный к востоку. От обоих своих концов к средине жертвенник плавно повышался, и на вершине его была плоская площадочка — подножье для фетиша. Вдоль всего серпа шел узкий желобок, обозначающий теченье человеческой жизни — от южной оконечности подъем к вершине сил ума и тела, а оттуда вниз сквозь старость к смерти, к северной оконечности. Когда все расселись по местам, Жрец Солнца возложил на жертвенник пучок шалфея и поместил там фетиш.
Барабаном служил пузатый чугунный треногий казанок (№ 6 по прейскуранту) со спиленными ушками. Его до половины наполнили водой, бросили туда трав и горящих углей, туго натянули сверху оленью кожу, и, звук барабана был густ и низок, как рокот отдаленного грома. На помосте перед собой Жрец Солнца постлал чистый белый платок и разложил на нем вынутые из сумки:
1. Пучок превосходных пестрых фазаньих перьев.
2. Тонкую, украшенную бисером барабанную палочку.
3. Пачку бурой папиросной бумаги.
4. Пук стеблей шалфея.
5. Палочку для закуривания, украшенную изображением священной водяной птицы.
6. Мешочек с «ладаном» — мелко растертым можжевельником.
7. Свисток из орлиной кости.
8. Кулек, содержащий сорок четыре пуговки пейотля.
Первый обряд начался. Жрец Солнца свернул крученку из крепкого табака и передал бумагу и табак налево по кругу. Когда все свернули себе самокрутки, Крус зажег палочку и вручил Тосаме. Прикурив, Жрец Солнца передал ее сидящему слева. Когда все закурили, Тосама сказал молитвенно: «Пребудь сегодня с нами». Затем протянул свою самокрутку фетишу, отцу пейотлю, чтобы и тот закурил. Все помолились.
