Дмитрий Лекух - Игра слов
У него очень интересная манера говорить: будто сначала оценивает – стоит или нет выпускать каждое слово на волю.
Будто бы и не говорит.
А рубит.
Дашка в ответ со свистом выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы.
Потом – думает.
Взвешивает.
Потом кивает.
– Да, – соглашается. – Нельзя. А что делать? Он сейчас опять всех резать начнет…
Азиат переводит взгляд на меня, я смотрю ему в глаза.
Потом киваю.
Мы снимаем поясные ремни, вяжем ими этого психа, засовываем ему в пасть грязное кухонное вафельное полотенце и жестко фиксируем у батареи, чтобы, не дай бог, куда сдуру не уполз.
Вот придет в себя – тогда уж и выкинем.
Только поговорим перед этим.
Очень, я почему-то в этом уверен, – вдумчиво побеседуем.
А пока – надо подождать.
Часа, думаю, – эдак три-четыре, как минимум.
Хорошо еще, что азиат, похоже, как и я, – никуда особенно не торопится.
Нормальный парень, хоть и необычный какой-то.
Повезло…
…Дашка, пока мы размышляем, как получше зафиксировать этого обормота, сворачивает из папиросной бумаги чудовищных размеров джойнт, и мы выдвигаемся втроем на балкон, успокаивать раскаленные, как спираль в электрической плитке, и такие же оголенные нервы.
Делаем два круга по два напаса, Хиппуху бьет кашель, она машет рукой и возвращается в комнаты прибираться.
Дальше курим уже вдвоем.
– «Море» и «Дорогу» ты для Дашки писал? – неожиданно спрашивает азиат. – Хорошие песни…
Я немного теряюсь, потом задумываюсь.
– Нет, – наконец решаю, выпуская терпкий ароматный дым, и тоже закашливаясь. – Только слова. А музыка и душа – ее, Дашкины…
– Вот как?! – удивляется.
Молчим.
Курим.
Думаем.
– Я раньше ее песни слышал, – говорит, наконец. – Они совсем другие были. Неинтересные. Разве что Лорка…
Я жму плечами.
Мол, – понимай, как хочешь.
А я сказал то, что сказал.
Он, кажется, соглашается.
– А что у самого? – спрашивает, передавая мне почти докуренный джойнт. – Не получается?
Я снова задумываюсь.
– Угу, – вздыхаю наконец. – Не получается. Понимаешь, вроде – говорить-то научился. А сказать, как выясняется, – и нечего.
Добиваю «пятку».
Теперь он смотрит на меня уже с нескрываемым интересом.
– А как это так, когда нечего сказать? – удивляется. – По-моему, любому человеку есть что сказать. Только он, как правило, говорить толком не умеет. А у тебя, получается, – наоборот…
Снова вздыхаю, жму плечами, лезу в карман за сигаретами.
Он – тоже.
Закуриваем, заслоняя трепетный огонек спички четырьмя ладонями.
На двоих.
Он – ждет.
– Не знаю, – выдыхаю. – Не знаю, чувак. Но чувствую, что что-то надо в этой жизни менять. Причем кардинально.
Он кивает.
Мне кажется – понимающе.
И – снова молчим.
Курим.
– Слушай, – хмыкаю, пытаясь хоть как-то поддержать разговор, – а ты кто по национальности?
Он жмет затянутыми черной кожей плечами.
– Я?! – усмехается уголком чуть вывернутых азиатских губ. – Я – русский. По-русски говорю, по-русски пишу, по-русски думаю…
– Да нет, – тороплюсь, – я не в этом смысле. Я это… в смысле – этнически… Узбек? Киргиз?
Он, смеясь, отщелкивает в густую вечернюю темноту горячую яркую искру докуренной почти до фильтра сигареты. – В смысле «этнически», – продолжает улыбаться, – я кореец. У меня и фамилия, кстати, корейская. Цой. Может, слышал? А зовут по-русски, Витей.
И – протягивает мне твердую, жесткую ладонь бойца и, как мне почему-то кажется, немного музыканта.
Его фамилия мне ни о чем не говорит, но я улыбаюсь и протягиваю ему руку в ответ.
Приятный парень.
– Лекух, – говорю, – Дима. Можно – Джипсон. А как это – кореец? Ты что, реально из самой Кореи приехал?!
Он уже – откровенно ржет.
– Почему, – задыхается от хохота, – обязательно сразу из Кореи?! Я вот, к примеру, – просто из Питера. Ты заезжай как-нибудь…
Ржем уже вместе.
И – вправду смешно, и – травой накрыло наконец-то.
– В Питер? – давлюсь. – В Питер, оно конечно, – заеду…
…Через четыре месяца меня наконец-то призвали в армию, и мы с ним так больше никогда и не увиделись.
Надо хоть на могилу как-нибудь сходить, думаю.
Выпить, повспоминать.
Оно того стоит, мне так кажется.
Да все не соберусь…
…А вот с Дашкой – время от времени пересекаемся.
Как правило, на всеразличных светских мероприятиях, куда я, так сказать, по долгу службы, иногда вынужден рисоваться.
Прежняя профессия обязывает.
Рекламист – обязан быть публичным человеком.
Общение с людьми, с которыми в нормальной ситуации под одним кустом срать не сядешь – часть нашего ремесла.
Увы.
Она уже давно бросила писать песни и сменила за четверть века то ли пять, то ли шесть мужей.
С одним из этих бедолаг у меня даже были кое-какие контакты по бизнесу.
Я поэтому, кстати, даже имя ее изменил: у единственного человека во всей этой книге.
Известный человек, светская львица.
Тут главное – не навредить…
…Однажды она даже ко мне домой заскочила.
Так, чисто на чашку кофе.
Походила по несоразмерно большой квартире, оценила пол и стены из «дикого камня» в гостиной и теплые древесные тона в библиотеке.
Покурила на балконе с видом на набережную.
Заглянула на второй балкон, который мы, в отличие от первого, полностью застеклили, и жена устроила на этих восемнадцати квадратных балконных метрах настоящую оранжерею.
У нее там даже орхидеи цветут, в полный рост.
Ее любимые.
Должен же человек хоть что-то в этой жизни любить, ничего при этом не требуя взамен: ни теплоты, ни участия.
Ни денег.
Потрогала мои книги, постояла перед Машкиными фотографиями.
Хорошие фотографии, кстати.
Казалось бы – абсолютно репортажные, а авторские задумки передают – прямо как постановочные.
Она с ними даже какой-то конкурс выиграла, некоторые – в Манеже выставлялись.
Ну да ладно, отвлекся…
Потом заметила пылящийся в углу футляр с гитарой: шальной новогодний подарок моих любимых «сплинов», достала, пощелкала длинным ухоженным ногтем по нарисованным на инструменте автографам, попыталась взять аккорд.
Вроде как – получилось.
Потом попробовала сыграть свой старый проигрыш из «Моря».
Ни хрена.
Видимо, – ногти мешали: длинные, тщательно отполированные, покрытые тонким слоем лака кричащего цвета.
Или – еще что-нибудь.
Не мои дела.
– А знаешь, – говорит. – Нам все-таки надо было тогда рискнуть и переспать. Хотя бы один раз. Тогда, думаю, все было бы по-другому.
Я вздыхаю, привычно жму плечами, закуриваю.
– Не знаю, – говорю, – Дашка. Может, ты и права. И это тоже стало бы моей жизнью. Но сейчас – у меня есть только эта. Вот – та, которая есть. А другой – просто нет, и тупо не предвидится. Ты меня понимаешь?
Она усмехается, и я вдруг вижу за ухоженной светской львицей прежнюю наглую лохматую Хиппуху, с которой было так классно молчать, пить вино, курить траву и сочинять песни.
– Не держи меня за девочку, Джипсон, – ржет. – Не первый раз замужем…
Вот, думаю, – это-то как раз – точно.
Не первый.
Тени неспетых песен
А ведь все так хорошо начиналось…
Утром проснулся, а за окном – солнце.
Уже счастье по нынешней московской весне. Если то, что происходит на столичных улицах в это время года, можно назвать весною…
Быстренько мотнулся в бассейн, проплыл «урочный» километр брассом, прогрелся в сауне, заскочил к массажисту.
И даже на службу вовремя успел, мой зам только-только планерку проводить начал.
Вот он удивился!
Я обычно редко когда в контору раньше двенадцати приезжаю.
А что?
Бизнес более-менее отлажен, а Леха с оперативным управлением куда лучше меня справляется.
Управленец.
Менеджер, можно сказать.
В самом «цивилизованном» смысле этого слова.
Я же скорее – переговорщик, аналитик, ну и, если потребуется, – кризис-менеджер. К счастью, с Лешкиным приходом нужда в кризис-менеджере – тьфу-тьфу-тьфу – скорее всего больше на фирме не появится.
Человек на своем месте.
К тому же ему нравится заниматься бизнесом.
А мне – надоело…
Ну, надоело, не надоело, а дел – всегда до черта.
Была бы шея, а хомут найдется.
Тем не менее, к половине четвертого дня с удивлением обнаружил, что уже минут как пятнадцать, прихлебывая кофе, тупо таращусь в монитор компьютера.
Угу.
Все.
Алес.
Хорош.
Капут.
На сегодня – все сделано.
Пытаться улучшать – только портить.
Вам, наверное, такие ситуации – тоже знакомы…
Попросил секретаршу предупредить водителя, накинул легкое весеннее пальто, надел темные – по яркой солнечной погоде – очки и не спеша вышел из офиса.
Вздохнул полной грудью влажный весенний московский воздух. Он пах первой пылью и постепенно прогревающимся асфальтом.
И – плевать, что по газонам еще не везде снег стаял.
