Томас Бруссиг - Солнечная аллея
Марио этого не видел, поскольку стоял на кухне и горячо обсуждал со своей экзистенциалистской подругой и обеими танцевальными голубками возможность основать в ГДР «автономную альтернативную республику».
— У нас каждый имеет право приобрести два гектара земли! — уверяла одна из голубок.
Экзистенциалистка тотчас начала строить планы: если много людей, предварительно сговорившись, тайком начнут скупать в каком-то месте землю, постепенно образуя внутри страны некий анклав… Она этой идеей страшно воодушевилась, Марио, напротив, ее энтузиазма не разделял, из-за чего и разгорелась нешуточная перепалка:
— Экзистенциализм — это учение «как мне выбраться из дерьма», а не жалкое нытье «нет, у меня все равно не выйдет, лучше и не пытаться»! — кипятилась экзистенциалистка.
Сабине тем временем тоже приходилось выслушивать поучения. После того как принимая из рук Иоханнеса, своего кавалера-теолога, бокал вина, она поблагодарила его нежнейшим «аминь», тот наконец решился растолковать ей (ибо уже давно собирался), что «аминь» вовсе не означает «спасибо», а «добрый день» не то же самое, что «аллилуйя». Поблизости тем временем уже резались в скат, да с каким треском, причем в буквальном смысле: за неимением стола Фрэнки, Финка и Толстый приспособили в качестве такового огромный старый барабан, по которому и козыряли теперь со страшной силой. Судя по звуку, каждая взятка бралась, иначе и не скажешь, с боем, только Марио этого не слышал, ибо идея «скупки страны» теперь наконец-то захватила и его.
— Все должны знать, но так, чтобы никто не проболтался! — кричал он в полном восторге, и никому в голову не приходило спросить, как он намеревается провернуть подобный фокус.
Толстый ловил кайф по-своему: он обобщал свои наблюдения в стихах на мелодию «Little Red Rooster», штраусбергский хиппи аккомпанировал ему тремя аккордами на мандолине XVII века:
Пузыри летят с балкона — Все соседи нас клянут. Сейчас нагрянут фараоны, Нас в крысятник заметут.
Правда, соседи фараонов пока что не вызывали, но «фараоны» хорошо рифмовались с «балконом», а что до «пузырей», то есть бутылок, то они с балкона уже летели, это факт.
Миха все это время слонялся из комнаты в комнату и действовал всем на нервы. Мирьям не пришла. А вдруг она и вовсе не придет? Или все-таки придет? Каждый понимал, каково Михе приходится, и норовил ему налить.
— На-ка вот выпей, помогает.
Или:
— На-ка вот выпей, успокаивает.
Или:
— На-ка вот выпей, и сразу полегчает.
Или:
— На-ка вот выпей, и сразу расслабишься.
Таким манером Миха накачался быстрее всех, кстати, впервые в жизни. И мало-помалу даже перестал волноваться, хотя Мирьям по-прежнему не было.
Потом один из друзей экзистенциалистки устроил на балконе хэппенинг: притащил из кухни сливочный торт, раскрыл его и, расстегнув штаны, публично на него пописал. Волосатик, вне себя от омерзения, прибежал на кухню, прервав своими негодующими тирадами дискуссию о «скупке страны», но экзистенциалистка тотчас его осадила:
— Что ты хочешь, мальчик, это же искусство андерграунда, авангард, подполье, хотя я понимаю, без привычки трудно. В прошлом году он вообще за мной хвостом ходил и все, что я ни скажу, повторял, как попка, слово в слово. Тут волей-неволей начнешь думать, что говорить, а что нет. А вот это и есть настоящее искусство.
И тотчас, само собой, разгорелась дискуссия о том, что такое настоящее искусство. Фрэнки выложил на стол свою ручищу с вытатуированной на ней русалкой:
— Вот вам настоящее искусство. Три года и восемь месяцев, как отдать, на нарах корпел, — просипел он, и в тот же миг с балкона раздался всеобщий вопль отвращения и ужаса. Теолог, бледнее смерти, пришел на кухню и сообщил, что «этот клиент» — так он назвал авангардиста-подпольщика — только что слопал им же самим описанный торт. Тут даже экзистенциалистка, совсем недавно авангардиста защищавшая, передернулась от омерзения, назвав его «свинтусом вонючим», но теперь именно Волосатик неожиданно пылко за него вступился:
— Нет-нет, это как раз искусство и есть! Когда тебя всего наизнанку выворачивает! Это как удар током! Электрошоковое искусство!
Гул голосов, ритмы блюза, звон бутылок и смачный пришлеп карт по барабану создали в квартире необычайно живой звуковой фон, поэтому когда наконец появилась Мирьям, на нее никто толком даже внимания не обратил. Она скромно присела на диван рядом со Шрапнелью, в результате чего, к сожалению, непоправимо пострадала болгарская флейта 1910 года, которую штраусбергский хиппи на всякий случай положил рядом с собой.
— Пиплы, если сейчас еще и четвертая струна лопнет, музыке, считай, кранты, — сообщил он, плотоядно поглядывая на свирель, которая, увы, была уже «при деле»: ее зажал между колен Финка, приспособив в качестве пепельницы. Шрапнель довольно давно обжималась с Очкариком. Сняв с него очки, она сказала:
— Без очков ты мне нравишься гораздо больше.
На что Очкарик со свойственной ему тактичностью радостно воскликнул:
— И ты мне тоже, — хотя Шрапнель отродясь очков не носила.
Мирьям от души развлекалась, без всякого стеснения наблюдая за их ласками. И когда перед ней внезапно появился Миха, ей показалось, что это не Миха, а призрак.
Дело в том, что Миха, узнав о приходе Мирьям, в панике метнулся на кухню. По пути, однако, он зацепился за дверную ручку и разорвал рукав рубашки. На кухне он решил, что лучше отодрать рукав целиком, до плеча, во время исполнения коего намерения, однако, исхитрился спереди заляпать себе брюки свекольным салатом. Поскольку же госпожа Куппиш годами внушала ему, что свекольные пятна вообще не выводятся, Миха немедленно и не жалея воды принялся смывать их тряпкой. В результате чего пятно у него на штанах свекольный цвет утратило, зато приобрело очень внушительные очертания. И как раз в этот миг из комнаты до него донеслись томные аккорды «Je t'aime».
Впервые за весь вечер зайдя в гостиную и узрев разгром, которому подверглось отцовское собрание старинных, от XVII столетия, музыкальных инструментов, Марио потребовал объяснений от Волосатика — тот как раз наладился в наспех сколоченном блюз-бэнде играть на редком, XIX века, бандонионе. Волосатик извинился: они потому только начали играть сами, что в магнитофоне батарейки сели.
— Вот! — продемонстрировал он, нажимая на клавишу воспроизведения. И тем самым подал Михе условный сигнал: «Je t'aime».
Батарейки в магнитофоне и вправду сели, в связи с чем завывал он нещадно. С подобным подвыванием всякая музыка звучит ужасно, но «Je t'aime»
5-1952 с ее надрывным, за душу берущим электроорганом звучит просто непереносимо. Однако Марио именно сейчас, себе в утешение, захотелось прослушать песню до конца — ведь именно под эту музыку его когда-то так ласково раздевала экзистенциалистка.
Миха, который пока что был на кухне, всех этих тонкостей знать не мог. Для него «Je t'aime» была всего лишь сигналом. Он настолько окосел, что уже не думал, будто Мирьям какая-то особенная и ее дешевым трюком с «Je t'aime» не возьмешь. Он ввалился в комнату и, пошатываясь, встал перед Мирьям. Та даже его оторванный рукав почти не заметила, ибо не могла оторвать взгляд от огромного мокрого пятна на его брюках. Музыка завывала, у Михи перед глазами все плыло. Словом, когда он опустился перед Мирьям на колени и что-то залопотал, это был конец света.
— Мирьям, я понимаю, — силился объяснить Миха, — момент не самый подходящий, а я вон, к тому же, и оплошал, но что обещано, то обещано…
Тут Миха и в самом деле попытался Мирьям поцеловать. Она вырвалась от него, вскочила и выбежала вон. Миха был слишком пьян, чтобы бежать за ней вдогонку. Он просто завалился спать в ближайшем углу. Вместо подушки он сунул под голову волынку начала XVIII века, предварительно ее надув, для чего потребовалось заткнуть все торчащие из нее дудки. На ней и обнаружил его отец Марио, вернувшийся домой на следующее утро, когда праздник был еще в самом разгаре. Штраус — бергский хиппи по-прежнему наяривал блюзы на мандолине. Только в этот миг отец Марио окончательно понял, что за одну ночь он превратился в коллекционера поломанных старинных музыкальных инструментов. Остальное происходило быстро. Штраусбергскому хиппи пришлось оборвать свою песню на полуслове. Миху разбудили. А Марио родители выставили из дома.
РАЗНЫЕ СПОСОБЫ УХОДА В ПОДПОЛЬЕ
Марио и экзистенциалистке оставалось теперь только одно — утешаться своей идеей создания подпольного движения тайной скупки земли, что в конечном счете должно было привести к образованию на территории республики автономного анклава и подорвать ГДР изнутри. Дни и ночи трудились они над проектом конституции мятежного анклава. Было достигнуто полное единство мнений по поводу неприсоединения к пактам, отмены воинской повинности и свободы прессы, зато относительно государственного строя стороны все еще не могли преодолеть разногласия: экзистенциалистка выступала за республику Советов, Марио стоял за парламентскую демократию. По выходным на мопеде Марио они выезжали за город и колесили по стране, которая казалась обоим невероятно огромной. Объяснялся этот оптический обман, видимо, тем, что мопед у Марио был очень медленный.
