Томас Бруссиг - Солнечная аллея
— А у меня нет больше пятитугриковой монеты, — сокрушался Лутц. — Так что о Монголии пока придется забыть.
Но госпожа Куппиш на этом не успокоилась: она хотела знать, как Лутцу удалось проникнуть в Китай.
— В Китай было очень трудно, — вздохнул Лутц.
Затаясь, он полдня пролежал в кустах, наблюдая за советской погранзаставой. Пока не обратил внимание на одного солдатика, который, очевидно, считался в части совсем уж распоследним человеком, ибо чистил сапоги всему личному составу — пятьдесят пар русских солдатских сапог в день. Собственно, никаких иных, сколько-нибудь примечательных событий, кроме чистки сапог, там, в азиатской степи, на заброшенной погранзаставе, и не происходило — ну, проедет раз в два часа машина, и все. Лутц дождался, когда распоследний солдатик заступит на дежурство на пост паспортного контроля. Разумеется, бумаги у Лутца были не в порядке, и солдатик, после долгого и нерешительного их перелистывания, Лутца не пропустил. И вот тут Лутц закатил скандал, потребовал, чтобы вызвали начальство, — и старшие офицеры, не глядя, дали команду его пропустить: они заранее решили, что тот, распоследний, наверняка что-то напутал. Так что когда Лутц пересек границу и сделал первые шаги по китайской земле, несчастного солдатика уже отправили чистить гальюны.
Госпожа Куппиш, однако, и на этом не успокоилась: теперь ей хотелось знать, как Лутц сумеет пересечь государственную границу здесь, в Берлине, можно сказать, на пороге их дома.
— Безнадега, — ответил Лутц. — Полная без - на-де-га.
Да, из-за этой стены впору было прийти в отчаяние. Видно, и вправду дело хана, если даже такой смельчак, что до Монголии, до самого Китая добрался, — и тот говорит: безнадега.
Тем не менее, госпожа Куппиш верила в свой шанс — в свой Шанс с большой буквы. Ибо это именно она нашла паспорт гражданки ФРГ Хелены Хлам и с тех пор истово работала над собой. Она хотела выглядеть как владелица паспорта Хелена Хлам. И под именем Хелены Хлам вознамерилась пересечь государственную границу. Хелена Хлам была на двадцать лет старше госпожи Куппиш, однако эту проблему госпожа Куппиш успешно решала за туалетным столиком при помощи косметики. На госпоже Куппиш было западное платье и западные туфли, в сумочке у нее лежала початая пачка западной жевательной резинки «Стиморол» и неиспользованный билет западноберлинской подземки. И подпись Хелены Хлам она знала как свою и могла воспроизвести с закрытыми глазами. И вот однажды, в вечерний час, она вышла из дому в твердом намерении под прикрытием сумерек миновать паспортный контроль под видом западногерманской гражданки Хелены Хлам. Боязливая по натуре, она решила сперва с безопасного расстояния понаблюдать, как пересекают пограничный пункт другие граждане. Заприметила парочку, которая как раз возвращалась в Западный Берлин, и стала следить; но когда госпожа Куппиш увидела, с какой непринужденностью и каким достоинством эти двое идут, как громко разговаривают, как заливисто смеются, как уверенно и по-хозяйски приближаются к пограничной черте, — когда она увидела все это, она поняла, что западного паспорта, туфель и платья, равно как и початой пачки жевательной резинки «Стиморол», ей недостаточно. Она поняла: никогда ей не суждено выглядеть, как эти двое. И значит, у нее и вправду нет ни малейшего шанса пересечь границу у порога собственного дома. Без-на-де-га.
Госпожа Куппиш отправилась обратно домой. А что ей еще оставалось? Она, кстати, ничуть не стыдилась собственной трусости, которая не позволила ей преодолеть последние тридцать метров. Что она не из смельчаков — об этом она и раньше догадывалась. Зато у нее отпала необходимость прикидываться старухой — значит, она станет прежней. Дома она сразу же села за туалетный столик. Ее супруг, господин Куппиш, вернувшись с работы, не поверил своим глазам. Госпожа Куппиш выглядела теперь моложе, чем когда-либо прежде, по крайней мере, всякий, кто видел ее в первые недели после чудесного омоложения, именно так ей и говорил. И никто понятия не имел, чем объяснить столь разительную перемену. Миха подозревал появление тайного возлюбленного, Сабина — нового парикмахера, а дядюшка Хайнц — очередные симптомы рака легких, ибо, как известно, раковые больные на заключительной стадии нередко впадают в эйфорию.
JE T'AIME
Экзистенциалистка, которой запретили выезд из страны, потому что застукали на Лейпцигской ярмарке при попытке утащить книгу Симоны де Бовуар, поехала с Марио на Балтийское море. Там один астматик из Зандерсдорфа[11] навел их на некое лекарство, вполне пригодное для экспериментов по части кайфа. Марио и экзистенциалистка так его и прозвали: «астматическое зелье». Эти колеса запросто, без всякого рецепта, можно было купить в аптеке. После чего оставалось только развести таблетки колой и выпить залпом. Еще зандерсдорфский астматик уверял, что у них в городке работает химкомбинат, способный даже утренний туман окрашивать в желтый цвет. Тут Марио и экзистенциалистка вообще выпали в осадок: колеса, после которых даже туман кажется желтым, — такой кайф как раз то, что им нужно.
Снова вернувшись домой на Лейпцигскую улицу, они немедля приступили к экспериментам с «астматическим зельем». Результат, как говорится, превзошел ожидания.
— Я в полной глюкландии! — восторженно повторял Миха.
Экзистенциалистка блаженно улыбалась и пела ему колыбельные песенки, почему-то называя их «люлибелами». Так продолжалось ровно два часа. После чего пошла абстинентка. Во рту пересохло напрочь. Пить хотелось до смерти, но в холодильнике оказалось пусто. И, как назло, именно в этот день опять отключили воду. Они, впрочем, могли бы и раньше это заметить, когда после первого слива бачок в туалете безнадежно иссяк. Жажда становилась все нестерпимее. Вдобавок ко всему они ослепли — правда, только на несколько часов, но выйти в магазин они не могли. Единственной водой, которая нашлась в доме, оказалась жалкая лужица все в том же унитазе.
— Погань, конечно, но счастье-то какое! — смочив губы, облегченно вздохнула экзистенциалистка.
Оба все еще оставались слепцами, когда в дверь позвонил Миха. Тому по-прежнему не давало покоя письмо. Теперь он надумал при помощи детской лопатки прокопать под стеной дырку — небольшую, только чтобы рука пролезла. А Марио с экзистенциалисткой понадобились ему, чтобы стоять на стреме.
— Нашел кого на стреме ставить! Мы ослепли! — осадил его Марио.
Миха глянул обоим в глаза и обомлел: радужки в глазах не было вовсе, одни черные зрачки.
— Кайфанули, называется! — закричал он. — Вы же себя изувечили!
Экзистенциалистка, однако, тут же пожелала узнать, из-за какого письма сыр-бор, и, рассказывая ей всю историю про Мирьям, Миха чувствовал себя простофилей, который поверяет свое горе мудрой слепой колдунье. У экзистенциалистки немедленно возникла идея: когда у Марио предки свалят и флэт освободится, устроить тусовку. А Михе останется только ждать, когда заведут «Je t'aime» и при первых же аккордах заглянуть Мирьям глубоко в глаза.
— Остальное так просто, что даже и говорить не о чем.
Миха тотчас страшно разволновался.
— Она же не такая, она особенная, ее так просто не возьмешь — кнопку нажали, и готово. В ней… в ней что-то таинственное, какая-то загадка. Понимаешь, книгу читаю — о ней думаю, музон слушаю — все равно о ней думаю.
— Миха, «Je t'aime» действует безотказно, — успокаивал его Марио (он-то знал, о чем говорит), а экзистенциалистка, уставившись в пространство сияющими незрячими глазами, мечтательно протянула нараспев:
— О да, я так ясно это вижу.
Знай Миха и Марио, каким фиаско обернется для них обоих идея экзистенциалистки, они бы от этой вечеринки бежали, как от огня. После никто даже толком не мог сказать, кому в результате больше досталось; одни говорили, что Марио сильнее пострадал, другие склонялись к мысли, что все-таки Миха. Но сперва-то никто и думать не думал, что вечеринка такой катастрофой завершится, поэтому праздник затеялся на славу, пожалуй, такого грандиозного сборища на нашем кончике Солнечной аллеи и не устраивали никогда. Потому что помимо экзистенциалистки, Марио и Михи пришли не только Очкарик, Толстый и Волосатик, но и Сабина, которая в очередной раз сменила своего очередного. На сей раз при ней был студент-теолог, что тогда очень высоко котировалось. Пришли и обе танцевальные голубки из школы танцев, а Волосатик пригласил Фрэнки, татуированного фаната «Rolling Stones», равно как и невезуху Бергмана, и фарцовщика Финку, и даже штраусбергского хиппи где-то откопал. Экзистенциалистка созвала кучу своих подружек и приятелей — художников-авангардистов. И Шрапнель пожаловала, и даже зандерсдорфский астматик приехал. Да каждый еще и друзей своих прихватил. Последнее в расчеты Марио никак не входило. И чем больше набивалось в квартиру гостей, тем сильнее тревожился он за отцовскую коллекцию старинных (от XVII века) музыкальных инструментов. По всей квартире были развешаны, расставлены и разложены музыкальные древности, которые отец Марио собирал чуть ли не с детства. Как и следовало ожидать, уже вскоре штраусбергский хиппи снял со стены мандолину XVII века и, сочтя, что «надо ее срочно перенастроить под блюзы», не долго думая, принялся перенастраивать.
