Кевин Брокмейер - Краткая история смерти
Крестики стояли не просто так. Лори смотрела на них, в задумчивости стиснув зубы. Что они означали? Они походили на скрещенные кости, которые рисуют на пузырьках с ядом, на острые шипы колючей проволоки, на условные значки, которыми в комиксах обычно изображают глаза мертвецов. Лори стало нехорошо, хотя она и не знала почему.
Она провела пальцем по списку и кожей почувствовала углубления в тех местах, где ручка вдавливалась в бумагу. Именно тогда, глядя на крестики, стоящие вдоль двадцати имен, она начала подозревать, что на станции случилось нечто ужасное. Теперь уже нетрудно было догадаться, что холмики за домом — это могилы.
Крестик. Крест. Надгробие…
Она натянула ботинки, теплую одежду и вышла. Лори снова захотела взглянуть на холмики, увидеть их собственными глазами — теперь, когда она поняла, что это такое. Разумеется, они были нужного размера, достаточно длинные и широкие, чтобы вместить человеческое тело. Впервые Лори сосчитала их. Раз и другой, чтобы удостовериться. Двадцать могил. Она коснулась каждой, прежде чем вернуться в дом.
Лори снова изучила список и положила на столик у кровати, прижав кофейной кружкой, чтобы листок не слетел на пол. Раз настало время предпринять более тщательный осмотр станции — а Лори полагала, что пора, — почему бы не начать с жилых комнат? Она один за другим приподняла остальные матрасы, ища дневник или хотя бы еще одну записку, но нашла только часы на длинной серебряной цепочке и несколько порнографических журналов. Большинство ящиков с личными вещами были заперты весьма небрежно — замочки не защелкнуты, ключи торчат точно оттопыренные пальцы. Лори начала рыться в кучах одежды и туалетных принадлежностей. Просто удивительно, как много можно сказать о человеке, судя по тому, что он прячет в правом нижнем углу своего ящика. Под нижним бельем, электронными книгами и плеерами она обнаружила многочисленные пакетики с кокаином и марихуаной, коробку с семнадцатью фарфоровыми фигурками героев Уолта Диснея, старинную Библию с золотым тиснением и предисловием, написанным по правилам орфографии столетней давности, большую банку вазелина с торчащей из нее ложкой, пузырьки с антидепрессантами, стероидами и серотонином, а также соску, завернутую в истрепанный лоскут клетчатой ткани, — должно быть, она принадлежала сыну или дочери кого-то из исследователей.
Впрочем, в вещах не нашлось ничего, что объяснило бы причину смерти обитателей станции. Что стало со всеми этими биологами и полярными техниками, которые питались едой, хранившейся в здешних кладовках, и мяли постели? Ничего, что могло бы объяснить, куда они делись, — или что их убило, если Лори не ошиблась.
В ванной и кухне интересного было еще меньше — банка с отменными оливками, несколько упаковок соли для ванн и так далее. Все остальное — еду, посуду, туалетные принадлежности — Лори обнаружила уже давно. Она довольно тщательно исследовала кухню и ванную в ходе повседневных дел. В столовой, куда она заходила редко, отыскался мусорный пакет, засунутый под деревянный шкаф и наполненный изогнутыми осколками битого стекла и керамики — остатками кофейных кружек и бокалов, насколько Лори могла судить. Единственным целым предметом в пакете была кремового цвета кружка с бледно-коричневым ободком с внутренней стороны, цвета секретных посланий, которые Лори писала в детстве при помощи лимонного сока и «проявляла» под лампой. Она поискала под стульями и приставными столиками в гостиной, в узкой щели между кушеткой и стеной, но нашла лишь несколько пуговиц и скрепок, сломанную линейку и тонкий слой пыли. Сняв подушки с кушетки, она обнаружила бумажник, в котором лежала фотография кокер-спаниеля и водительские права на имя Льюиса Моньо. Это имя значилось в списке, висевшем над передатчиком.
Наконец, в нижнем ящике компьютерного стола Лори нашла то, что искала, — распечатку электронной версии газеты. «Канзас-сити лайт», Миссури, третье февраля. То есть примерно три-четыре месяца назад, если она не сбилась со счета.
Заголовок содержал одно-единственное слово: «Чума!», с огромным восклицательным знаком. Подзаголовок гласил: «Смертельный вирус опустошает Мексику. Десятки миллионов человек заражены „мигалкой“!»
Первый возлюбленный Лори был профессором журналистики в Колумбийском университете. Летом после окончания школы она провела там два с половиной месяца на подготовительных курсах. Она собиралась заниматься экологией, но в качестве одного из дополнительных предметов выбрала «Введение в журналистику». Хотя Лори перестала посещать лекции после первого же занятия, они с профессором продолжали встречаться до конца лета.
Этого высокого мужчину, невероятного эрудита, с быстрым умом и преждевременно поседевшими висками, как у ученого в старом фильме, звали Лука. Если он был нетрезв или разговор тянулся вяло, на него находило странное настроение, и он начинал изъясняться исключительно газетными заголовками.
— Телефон звонит три раза, прежде чем Лори берет трубку, — провозглашал он. — Она говорит: «Это была моя мать!»
Или:
— Вечер подходит к концу. Прелюбодеяние неизбежно.
Или:
— Симсу надоело спорить. Он пошел биться головой о стену.
Лори до сих пор вспоминала о нем — и ничего не могла с собой поделать — каждый раз, когда встречала газетный заголовок, привлекавший ее внимание. «Смертельный вирус опустошает Мексику. Десятки миллионов человек заражены „мигалкой“!»
Она не видела Луку с того самого дня, когда уехала из Нью-Йорка. Вечером, накануне ее отъезда, они занимались любовью, потом заказали тайскую еду и смотрели с балкона на город, наблюдая за тем, как вереницы машин собирались у светофоров и через отмеренные промежутки времени устремлялись в разные стороны. Была середина лета, и, хотя дни уже становились короче, солнце все еще заходило не раньше половины девятого или девяти.
Лука жил на тридцать третьем этаже «Фьючер билдинг», в квартире с двумя спальнями и балконом в форме бумеранга, который выходил на внутренний двор. Им обоим нравилось стоять, облокотившись на перила, и разглядывать людские толпы. Лори очень хотелось сказать, что сверху люди похожи на муравьев. Впрочем, нет. Люди обладали более яркой и эксцентрической расцветкой, нежели муравьи, и у них были странные придатки — портфели, сумки с покупками, зонтики. Они двигались гораздо хаотичнее, куда менее целеустремленно. Лори казалось, что их движения напоминают причудливые пируэты водяных насекомых, скользящих по поверхности пруда, хотя никто бы не сравнил людей с водомерками.
Они с Лукой стояли бок о бок, поставив локти на перила. Он спросил:
— Завтра в это время ты будешь по мне скучать?
— Завтра в это время я буду лететь в самолете над Айовой. — Лори содрогнулась. — Меня будет тошнить, голова страшно разболится, и я буду скучать по всему, что осталось пятьюдесятью футами ниже.
— То есть и по мне? — уточнил Лука.
— Включая вас, профессор Симс, — так его называли студенты. — Но ничего страшного, правда? Через два месяца я признаюсь родителям, брошу колледж и вернусь в Нью-Йорк. Мы поженимся и будем жить счастливо. Точка.
Лори дразнила Луку одним из немногих возможных способов. Он негромко, дрожащим голосом, рассмеялся как человек, который не желает признавать, что шутка его смутила. Оба с самого начала знали, что больше не увидятся. Но Лука как старший — и вдобавок как преподаватель Лори — испытывал определенное чувство вины за случившееся, в то время как девушку совесть не мучила.
— Какой разврат, — посмеивался он иногда, качая головой, когда Лори лежала в его постели в одной футболке. Хотя она знала, что он шутит, и неизменно улыбалась в ответ, в его словах было зерно истины — вполне достаточное, чтобы в голосе Луки зазвучала нотка искреннего самопорицания.
— Да-да, — повторила она. — Поженимся и будем жить счастливо.
— Ну… буду с нетерпением ждать, — ответил Лука.
— Не сомневаюсь, — сказала Лори и похлопала возлюбленного по руке. — Господи, я ненавижу самолеты.
— Знаю.
И добавил, чтобы разрядить ситуацию:
— Если не ошибаюсь, к этому времени нам уже обещали приборы для телепортации. Разве нет?
— И ранцы с реактивными двигателями.
— И движущиеся тротуары.
Лука сделал вид, что марширует с плакатом.
— Чего мы хотим? Реактивных двигателей!
— Когда мы их хотим?
— Сейчас!
— Будущее! — воскликнул Лука, и отчего-то оба развеселились — захихикали, потом засмеялись и оказались в замкнутом кругу: они сознавали, насколько убого остроумие изначальной реплики, это смешило их само по себе, и они хохотали громче прежнего, уже исключительно над собственным смехом.
Предупредительные маячки на крышах вспыхнули ослепительным желтым светом и через пару минут вновь погасли. Не важно. В любом случае, никто уже не обращал на них внимания.
