Кевин Брокмейер - Краткая история смерти
Мэрион достаточно было задать всего несколько вопросов — в каком колледже? Когда вы закончили? Как она выглядела? — чтобы понять, что ее дочь и есть давняя знакомая этой женщины. Она ощутила, как в глубине души сплетаются воедино какие-то нити, рождая непривычный взгляд на мир, но Мэрион никак не удавалось пробудить новое ощущение. Оно походило на фонарик, мерцающий сквозь листву и едва различимый среди ветвей, но тем не менее достаточно яркий, чтобы его нельзя было спутать ни с чем.
Вскоре мужчинам из «Кока-колы» пришлось уйти, чтобы не опоздать на какую-то встречу. У прежней соседки Лори, впрочем, не было никаких планов на вечер, и она присоединилась к Мэрион и Филипу, которые брели по поляне, продолжая опрос.
— Вы знаете Лори Берд? Вы что-нибудь слышали о ней?
Изрядное количество тех, к кому они обращались, понятия не имели о Лори, но кое-кто смутно вспоминал имя, а почти половина, как оказалось, знала ее достаточно хорошо, чтобы выказать некоторое удивление.
Каким образом столько людей, собравшихся в незнакомом городе, могут помнить одну и ту же женщину?
Простое совпадение. Мэрион в этом не сомневалась.
Когда они прекратили поиски, наступил вечер, и до условленной встречи с матерью Мэрион оставалось меньше часа. Тени под ногами уже тянулись навстречу горизонту, и толпы в парке поредели, обратившись практически в ничто. Мэрион и Филип добрались до дома, прошагав последние несколько кварталов, и рухнули по разные стороны кушетки. Мэрион устала, как в первые дни после своего прибытия в город, когда она спала по семнадцать часов. Но в кои-то веки она не возражала. Это была не та усталость, которую она испытывала при жизни. Приятное душевное изнеможение, которое наступает от слишком яркого солнечного света и переизбытка ожиданий. Мэрион видела, как Филип прикрыл глаза и на несколько минут задремал. Жена всегда знала за ним эту способность — он мог мгновенно заснуть, а через двадцать минут проснуться, не утратив остроты внимания, — и считала ее чересчур загадочной, чтобы завидовать. Когда Филип проснулся, она дала ему время зевнуть и потянуться, а потом спросила:
— Как ты думаешь, в чем тут дело?
— Ты насчет Лори?
— Не понимаю, откуда все эти люди знают нашу дочь, Филип. И почему ее здесь нет. Где она?
— Ты сегодня полна невозможных вопросов, милая, — ответил муж. — Может быть, она где-нибудь в городе, просто мы еще не встретились. Или, может быть, она так изменилась, что мы ее не узнали. А может быть, она жива. Может быть, у каждого свое посмертие, и это — Лорино, и мы просто ждем, пока она умрет, и тогда все будет понятно.
— Не говори так.
— Или, может быть, человек, который попросил у меня сегодня прикурить, был прав, и Бог играет с нами, чтобы посмотреть, как мы себя поведем. А может быть, это чистая случайность и в конце концов ничего более… — Он встал и разгладил складку на брюках. — Я дал тебе полный ответ. Вот краткий: я не знаю. Но я рад, что мы здесь, Мэрион.
Он подошел к раковине, чтобы умыться. Филип держал кран открытым и ждал, пока пойдет горячая вода (высота звука изменилась), потом Мэрион услышала бурное бульканье (он подставил ладони под кран) и внезапный громкий плеск, похожий на звук рвущегося брезента (муж умывался). Когда Филип вернулся, его волосы были зализаны назад, сухие и мокрые пряди вперемешку, не считая тонкого локона, который отделился от остальных и болтался над глазом.
— Мы здесь, — повторил он, — и все хорошо. Мне этого достаточно.
Филип сел рядом с женой на кушетку. Усталая Мэрион положила голову ему на плечо.
— Вот и славно, — сказала она, помолчав. — Ты, конечно, не ответил на мой вопрос, но ничего страшного.
— Знаю. Сколько лет прошло, да?
— Что ты хочешь сказать?
— С тех пор как мы в последний раз вот так сидели вместе, молча. Потом ты перестала меня подпускать, а я не осмеливался подойти. Знаешь, иногда я вспоминаю последние десять лет нашей жизни и думаю, что мы превратились просто в соседей по дому. Я был неряхой, за которым тебе приходилось убирать, а ты — нежной душой, которую мне приходилось беречь от огорчений. Не знаю, почему мы изменились. Может быть, потому что Лори уехала в колледж и мы все время проводили вдвоем, наедине друг с другом. Не знаю. Но мы так жили, не правда ли? Самое странное — я даже не замечал этого, пока не настал конец. Понадобилось умереть, Господи Боже, чтобы наконец обрести глаза.
Казалось, он вот-вот рассмеется, но смех превратился в судорожный вдох, и Филип громко чихнул, так что голова Мэрион подпрыгнула у него на плече.
— Апчхи!.. Прости. Не ожидал. В общем, вот что я имел в виду, когда сказал, что прошло столько лет. Я рад снова стать твоим мужем. Я рад, что ты моя жена. Если мое мнение чего-то стоит, я бы сказал, что мы неплохо держимся. Я, наверное, раз десять пытался сказать тебе это сегодня, когда ты была не слишком… разочарована.
Как обычно, речь Филипа в конце концов рассыпалась на отдельные пружины и шестеренки, части высказываний вместо целых фраз. У Мэрион сложилось впечатление, что муж пытался выразиться яснее, но в последнюю секунду решил выйти из игры. Тем не менее она понимала, что он имел в виду, хотя и колебалась с ответом. Наконец Мэрион сдалась и сказала именно то, что думала:
— А я и не знала, что ты видел наши проблемы…
Филип окинул ее взглядом, наклонился и сказал:
— Я переоденусь, а потом мы пойдем. Ладно?
Он встал и исчез в спальне, закрыв дверь.
Было ошибкой с ее стороны считать мужа невинным и незатейливым существом. Мэрион это знала. Но суетливость Филипа, его привычка повиноваться некоторым давно установившимся шаблонам, беспечность, с которой он взирал на мир, позволяли Мэрион смотреть на него как на ребенка. Она полагала, что именно он никогда не понимал сущности их брака — да и в себе не разбирался. Что именно он до полусмерти пугался каждого пустякового недуга, который с ним случался, что именно Филипа подкосили тоска по прошлому и беспокойство из-за того, что случилось с Лори. Но Мэрион начала подозревать, что все это с самого начала относилось к ней. Она ничего не понимала. Она была ребенком.
На мгновение Мэрион ощутила укол совести и по-детски испугалась, что ее можно в чем-то обвинить — например, в том, что наконец-то она узнала мужа. Преступление заключалось не в том, что это вообще произошло, а в том, что — лишь теперь. Она отогнала неприятное ощущение и заставила себя встать с кушетки. Полшестого, пора выходить. Нужно было собираться. Солнце уже зашло, и квартиру заполнили бесформенные синие тени, на несколько тонов темнее неба. Мэрион слышала, как Филип в спальне надевает куртку. Каждая кнопка застегивалась с приятным щелчком, гораздо громче, чем следовало ожидать в наступающих сумерках. Мэрион подошла к двери и, собираясь постучать, поднесла руку к деревянному косяку.
Интересный звук.
6
СТАНЦИЯ
Холмики на снегу были могилами.
Сначала Лори приняла их за естественные возвышения, которые порой возникают на пляжах и в пустынях, когда ветер дует достаточно быстро, чтобы создать на песке узор, но недостаточно сильно, чтобы его разрушить. Она со стыдом вспоминала, что даже взобралась на один из бугорков и постояла на плоской верхушке, чтобы посмотреть на залив по ту сторону льда. Но шли дни, и станция оставалась покинутой, до Лори постепенно доходила правда. Зоологи и техники, жившие здесь, умерли. Она читала их имена в списке, висевшем на стенде. Арманд Коэн — первый, Натан Сэйлз — последний, а между ними еще восемнадцать человек. Двадцать имен, двадцать могил, вытянувшихся вдоль задней стены здания, как бусины в четках.
Должно быть, один остался в живых и похоронил остальных, но кто в таком случае закопал его самого? Что их всех сгубило? Долго ли они умирали? Лори тщательно обыскала станцию, но не обнаружила никаких подсказок — ни дневника, ни магнитофонной записи, ни записки. Хотя бы одно-единственное загадочное слово вроде того, что оставили обитатели острова Роанок — «Кроатон».
Кроатон. Кроманьон. Пещерные люди. Наскальные росписи. Граффити. Конфетти.
Конфетти. Лори училась в начальной школе, когда последний космический корабль с людьми на борту взорвался над пусковой башней на мысе Канаверал. Камеры запечатлели миллионы обломков пластмассы и алюминия, которые плыли на ветру, отражая солнечный свет и отбрасывая мириады искр, прежде чем дождем обрушиться на зрителей. Когда учительница включила телевизор, Лори — как и все дети — подумала, что смотрит запись какого-то старомодного парада с серпантином и конфетти. Они смеялись и перешептывались, а иногда в глубине класса даже кто-то аплодировал. Тогда мисс Террел сказала, что им должно быть стыдно. «Поверить не могу, дети, что вы радуетесь трагедии. Как это ужасно».
Вскоре на экране появилось и само место взрыва — мятое черное облако в ярко-синем небе, и дети наконец поняли, что происходит. Лори помнила: воцарилось такое молчание, что класс казался пустым, не считая парт, похожих на скелеты, и стульев, составленных рядом на ковре. Такая же тишина встретила Лори в тот вечер, когда она добралась до станции. Солнце уже почти село, когда снегоход въехал во двор. Конечно, Лори измучилась, но она ликовала. Она остановилась под деревянным навесом и спрыгнула на лед. Ветер стих. Несомненно, обитатели станции услышали шум мотора, но никто не вышел навстречу. Лори решила удивить их своим внезапным появлением на пороге. Снег вокруг здания был нетронут — ни отпечатков ног, ни санных следов, только несколько маленьких отверстий, пробитых упавшими с крыши сосульками, которые торчали из сугробов, как столбики забора. Лори пришлось утаптывать наледь ботинками, чтобы проложить дорожку к двери. Подойдя к ней, она забарабанила кулаками. Никто не ответил. Что случилось?
