Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Между прочим, эта дуреха (это я, мама кивает в мою сторону) третьи сутки ревет, не просыхая.
— Кто ревет? — Пушистые глаза подымаются. — Совершенно неподходящее занятие для пионера!
— Да… Честно признаться, мне тоже жаль. Я, собственно, поэтому и зашла. Надо отдать вам должное — уж не знаю как, но вы их приручили. Они вас боготворят. Дня прожить не могут… Да, да, не спорьте (никто с ней не спорит), у вас просто талант какой-то — справляться с детьми. Эдакие оболтусы, а тут буквально дохнуть боятся!.. Что ж, можно только позавидовать… Что называется, по струнке ходят… Нина Константиновна, дорогая, ничего если я прикрою дверь? Ужасный сквозняк, того гляди, прохватит. Только простуды не хватает… — Мама поднимается со стула и закрывает дверь между кабинетом и секретарской.
Ничего, я все равно все слышу.
— Вы — героиня, — говорит мама. — Я этих чертовых хулиганов только издали вижу, вся дрожу!
— Напрасно… Запущенные дети, но, в сущности, дети, — не соглашается Нина Константиновна.
— Не запущенные, а распущенные! Форменные бандиты! Способны на любое безобразие, любую гадость. Ни малейшего страха — я уж не говорю о каком-то почтении к старшим! Все прощается, все дозволено! Родители даже не пытаются справиться.
— Вы не правы. Эти бандиты часто оказывались настоящими людьми. На фронте, по крайней мере, это было так. Прибывали к нам из колоний, из лагерей, а сражались, как герои, и погибали, как герои…
— Не знаю, не знаю, Нина Константиновна, дорогая! Не смею с вами спорить, у меня нет вашего опыта — не могу судить, как они там погибали на фронте, но тут-то уж мне никто не докажет: каждодневно вижу, как мы от них погибаем! Причем, заметьте, день ото дня становится только хуже. Скоро вообще невозможно будет высунуться на улицу!
— Ну что ж, поэтому я и иду в мужскую школу. Отцы погибли, матери с утра до ночи на работе.
— Дело не только в них! — говорит мама. — Все рушится, буквально все, все летит в тартарары! И никакого просвета впереди… Чтобы великую страну довести до такого отчаянного состояния — это, я вам скажу, надо уметь!
— Но ведь была страшная война! Я прошла пол-Европы, я все видела. Страшные потери, страшные разрушения…
— Насчет войны вы правы. Но как вас занесло туда? Я имею в виду — на фронт…
— Пошла добровольцем. В первый же день пошла и записалась добровольцем. В танковые войска.
— Чистое безумие!
— А через три месяца уже была командиром звена.
— Да, действительно, каких только глупостей люди не делают по молодости лет!
— А бойцы мои все до одного прибыли прямо из колонии. Всякий народ: беспризорники и настоящие преступники. Поначалу действительно было нелегко — найти к ним подход… Но ничего, постепенно договорились.
— Да, — вздыхает мама. — Вы, что называется, сильная натура. Это редкость, особенно для женщины. Я, например, жуткая трусиха… Хотя что я, собственно, удивляюсь? У меня у самой была… приятельница… Можно сказать, родственница. Дальняя… Тоже вроде вас — четыре года на фронте. Медсестрой, правда. Обстоятельства толкнули… Мужа в самом начале забрали, а дочь восьмилетнюю — ах, какая была прелестная девочка! — убило, представьте, во время бомбежки. В Ростове. Бежала в бомбоубежище, держала ребенка за руку, девочку убило наповал, а сама осталась целехонька… Исключительно красивая была девочка — высокая, с прекрасной осанкой. Муж ее был эстонец. Человек, признаться, не особенно приятный: черствый, замкнутый, высокомерный. Не представляю, как она с ним жила. Но она его обожала. Красавец, надо отдать ему должное. Да, так вот — похоронила дочь, взяла с собой противогаз и новые модельные туфли — на высоких каблуках! Самая, понимаете ли, необходимая вещь в окопах. Все бросила — дом, имущество, а туфли эти с собой потащила. Верно, уже ничего не соображала от горя… Впрочем, она и раньше была несколько взбалмошная особа. Отправилась разыскивать мужа, но пока нашла его часть, пока добралась, оказалось — убит накануне! Так-то… В жизни иной раз случаются такие коллизии, что ни в одном романе не прочтешь. Но вас родители обязаны были удержать!
— Родителей у меня уже не было…
— Да?.. Тогда отчасти можно понять… Извините, Нина Константиновна, дорогая, не сочтите за навязчивость, но я с первого взгляда почувствовала в вас что-то такое… Молодая энергичная женщина, и какая-то страшная тяжесть на душе…
— Энергичная… — повторяет Нина Константиновна. — Не знаю… Иногда я чувствую себя совершенно беспомощной… Вы говорите: сильный человек — какой же сильный, если ничего не могу доказать! Когда перед тобой враг, все ясно: ты обязан выстоять, уничтожить его! А тут — как будто кричишь в пустоту… Пишешь и не получаешь ответа…
— Боже, как мне это знакомо! — подхватывает мама. — Биться в закрытые двери и всюду встречать одну только черствость и равнодушие!
Нина Константиновна молчит, наверное, приглаживает рукой волосы — она их все время приглаживает, хотя они у нее и так гладкие и блестящие, туго-туго затянуты в пучок.
— Рассказывайте, рассказывайте, я слушаю!.. — говорит мама.
— Пошла на фронт — хотела погибнуть за родину… За родину, за Сталина. Своей смертью доказать…
— Что вы, бог с вами!
— Для таких, как я, это была единственная возможность. Единственный путь. Четыре года жить с опущенной головой! Не сметь взглянуть людям в глаза. Я не могла жить с опущенной головой. Я знала, что это неправда!
— Если я вас правильно понимаю…
— Мой отец был кем-то оклеветан.
— Боже, какой ужас…
— Я должна была смыть это пятно — своею кровью! Нас там было много — детей врагов народа. Но мой отец не был врагом народа! Он был честным коммунистом. Я это знаю. Почти все верили, что их отцы невиновны. Конечно, этого не может быть — чтобы все были невиновны. Но мой отец… А ребята все были хорошие, настоящие. И почти все погибли… Большинство в первые же месяцы. Вызывались на самые трудные задания…
— Ах, какая глупость!.. — говорит мама.
— Глупость?!
— Можно подумать, что их смерть что-то изменила!..
— Еще бы! Разумеется, изменила — мы выиграли войну!
— Нет, вы меня не поняли, — говорит мама. — Я не в этом смысле…
— Во всех смыслах. Кто бы ни были на самом деле их отцы, но они — герои!
— Извините меня, Нина Константиновна, дорогая, но вы сами подумайте: черта ль лысого с этого героизма, когда человека уже нету? Нет, знаете, я придерживаюсь старой мудрости: лучше быть живой собакой, чем дохлым львом!.. Никогда не соглашусь, будто в этом есть некий высший смысл. Никакого смысла, поверьте мне, одни слезы.
