Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Я смотрю на рыбку. Может, она и не папина Мартышка, но все-таки жалко ее. Она ведь не виновата, что она не Мартышка…
— До этого мерзкого карпа я не дотронусь.
— Нет, вы подумайте: что за идиот проклятый?! — Мама швыряет на стол кухонный нож. — Пока всю душу не вымотает, не успокоится! Хоть бы уже сдохнуть поскорей и не видеть всего этого и не слышать!..
Мы сидим в театре. Нина Константиновна за что-то сердится на нас. Сердится и ни с кем не разговаривает. Наверно, из-за того, что Мила Рошкован и Аня Воробьева опоздали. Мы их ждали почти целый час возле школы, а они, оказывается, поехали прямо в театр. Нина Константиновна говорит, что в коллективе так не поступают. Не отделяются. Если договорились ехать вместе, значит, должны ехать вместе. Но мы-то чем виноваты? Мы ведь ничего не сделали…
Даже в антракте сидит и ни на кого не смотрит. Мы все стоим вокруг, ждем: вдруг она что-нибудь скажет, а она даже в нашу сторону не смотрит. Как будто не замечает нас… Ну, сколько она будет сердиться? А может, это не из-за Милы и Ани, может, у нее что-то случилось?
— Ика! — зовет Нина Константиновна.
Наконец-то!..
Ика оборачивается (она стояла возле оркестровой ямы). Нам очень хочется услышать, что Нина Константиновна говорит Ике, но все вокруг, как назло, переговариваются, стучат стульями, музыканты пиликают на своих скрипках, ничего не разобрать.
— Что, что она тебе сказала? — набрасываются девочки на Ику, когда та отходит от кресла.
— Так… Ничего особенного…
— Чего — ничего особенного? Что? Скажи!
— Сказала, что некрасиво показывать на оркестрантов пальцем.
— Только и всего?!
— А чего вам еще?
— Ну, мы думали…
Папа спит, накрывшись с головой одеялом, бабушка лежит на маминой кровати и стонет:
— О-о-о!.. О-о-о…
— Елизавета Францевна! — Папа приподымает голову с подушки. — Позвольте вас спросить: почему вы так мерзко стонете? Причем именно тогда, когда я сплю?
— О-о-о! Мне так легче… — говорит бабушка. — О-о-о…
— Павел! — Мама входит в комнату. — Ты спишь? Ты видел сегодняшнюю «Литературку»?
— Нинусенька, как я мог видеть сегодняшнюю «Литературку», если я сплю? — Он зарывается поглубже в одеяло.
— Нет, ты не отворачивайся — тут не до шуток, — волнуется мама. — Мне сейчас Марья Семеновна сообщила: оказывается, в сегодняшней «Литературке» огромная статья. Абсолютно разгромная! И почти вся посвящена твоим «Стахановцам».
Папа садится на кровати, приглаживает рукой волосы.
— Где она?
— Кто?
— «Литературка», Нинусенька.
— Не знаю. Откуда я могу знать? Наверно, в почтовом ящике. Я, как тебе известно, никогда никаких газет не трогаю — ни наших, ни чужих. И так нет ни минуты времени, еще интересоваться газетами… Если ты не вытаскивал, значит, там и лежит.
Папа идет в прихожую и возвращается с газетами.
— Ну что? — спрашивает мама.
Папа молчит.
— Не молчи же, ради бога, скажи! Ты же видишь — я вся как на иголках…
— Что тебе сказать, Нинусенька?
— Что там написано!
— Написано, что я злостно лакирую советскую действительность. И что такие произведения искусства нам не нужны. А нужны Салтыковы-Щедрины, умеющие вскрывать недостатки…
— О-о-о!.. — стонет бабушка. — Я знала! Я говорила: надо прежде подмазать! А вы смеялись… Думали, мать дура… Думали, мать не понимает…
— Нинусенька, заткни ей рот, пока я не пристукнул ее утюгом.
— Замолчи, отстань со своими глупостями! — набрасывается мама на бабушку. — Действительно, только твоих премудростей теперь не хватало. Нет, но просто интересно: какая сволочь это подстроила? Ты подумай! Ведь даже тиража журнала еще нет — был только «сигнал». Значит, написать мог только тот, кто вхож! Свой человек в редакции. Это же явный сговор! Кто-то задался определенной целью тебя погубить. Сначала сократили наполовину, а потом раздраконили. Конечно, если всех отрицательных персонажей выкинули, оставили одних положительных — одних стахановцев, то и вышла лакировка! А что за подпись? Наверняка вымышленная. Что ж, теперь ясно, зачем это все устраивалось! Подогнать под тот шаблон, который им требовался! Ах!.. Сначала убедили в необходимости сокращений, а потом превратили в мальчика для битья… После этого ни о каком отдельном издании, разумеется, не может быть и речи. Какие продувные мерзавцы! И еще прикидываются порядочными интеллигентными людьми. Нет, это просто в голове не укладывается — такая подлость…
Папа тяжко вздыхает, встает и подходит к окну. Банки с рыбкой на подоконнике больше нет. Не знаю, куда она делась. Я вернулась из театра, а ее уже не было. Остались только мамины вазоны с цветами.
— Что такое, Павел, почему ты без тапок? — замечает мама. — Не выдумывай, сейчас же надень тапки! Новости: стоит на холодном полу босиком. Хочет вдобавок еще и простудиться!
— Нинусенька, по-моему, простуда — это не самое страшное, что может со мною в данный момент приключиться…
— Все равно. Не самое страшное! Именно то, чего мне сейчас не хватает: еще одного больного. Для полного счастья. Ко всем прелестям моего существования прибавить еще и это.
— Не расстраивайтесь, Нина Владимировна, — успокаивает Лера Сергеевна (она пришла проведать бабушку). — Лакировать действительность у нас не опасно. Может, и грех, да не столь большой руки. Во всяком случае, куда лучше, чем очернять. Лакировщиков в Сибирь не сошлют.
— Сослать, может, и не сошлют… Может, вы и правы, — вздыхает мама, — но радости, поверьте, от всего этого мало… Попомните мое слово: эта мерзкая статья скажется не только на романе. И в других местах укажут от ворот поворот. Так уж у них заведено — выбрали мишень для нападок, долго теперь не успокоятся. А вы наше положение знаете… Все надежды возлагались на этот роман… И ведь угораздила же нелегкая! Как видно, не время было затрагивать производственную тему. До войны это было актуально — индустриализация. А сейчас черт их знает, чего они хотят… Как вспомню: вся эта дурацкая командировка! Одни мучения… Да, ждешь чего-то, надеешься, а выходит сплошная досада… Конечно, теперь это разговоры в пользу бедных… Если б знала, где упала…
— Доктор! Но сколько же это может продолжаться? — стонет мама. — Второй месяц, и абсолютно никакого улучшения!
— Если бы я могла ее вылечить, я бы вылечила, — говорит врач.
— О-о-о!.. — стонет бабушка. — О-о-о…
— Но если это что-то хроническое, то пусть, по крайней мере, заберут в больницу. У меня просто сил нет за ней ухаживать!.. Поверьте, не потому что не хочу, но вы же мое состояние знаете — я сама инвалид второй группы… — Мама вот-вот заплачет.
