Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
Мы познакомились с ним, разговорились. Звали человека Николай Иванович Гашев. Пишу о человеке в прошедшем времени, из разговора с ним я понял: живым отсюда он уже не выйдет никогда. Вот что рассказал мне Николай Иванович про себя:
— В этой зоне я уже третий раз, два раза сидел по пятьдесят восьмой статье как враг народа, а сейчас сижу по уголовному делу. Когда в последний раз я освободился, то уехал в город Тольятти, нашел женщину хорошую, работала она в ателье мод. На работу только никуда не мог устроиться, хотя окончил два института. Даже дворником не брали. Да оно и понятно. Вы, Дим Димыч, могли бы назвать мне начальника, который бы отважился взять к себе на работу человека, судимого дважды по пятьдесят восьмой?
— У коммунистов, Николай Иванович, это невозможно. Я сам в четыре года был арестован и сослан в Петропавловск-Камчатский как враг народа. А у коммунистов одно правило: был бы человек хороший, а статью они всегда пришьют, — ответил я.
— Так вот, — продолжал свой рассказ Гашев, — купил я фотоаппарат и занялся фотографией. Ходил в детские садики, в школы на утренники и фотографировал детей, учителей, родителей. Этим и кормился, да и само занятие было культурное, благородное. И в один прекрасный день меня арестовала милиция за незаконные трудовые доходы. Ну, грабил бы там, воровал, а то людям пользу делал и себя кормил. Судили меня, пять лет дали, а режим известно какой. После особого дают только особый. И снова я здесь на «десятке», только уже в другом статусе, в статусе уголовника. А когда еще обыск делали, то люди из Госбезопасности забрали у меня дома семейный альбом. Он был мне как память дорог. Сидя уже здесь в зоне, я нелегально через одного человека послал письмо в Госбезопасность с единственной просьбой вернуть мне альбом. Там письмо мое получили. И от них приехал в зону человек и привез мне альбом и все фотографии. Я ему сказал: «Зачем же вы приехали сюда? Ну, послали бы почтой, и все. Теперь вы уедете, а меня в карцер посадят. Письмо-то я нелегально послал». — «Нет, такого не будет, — сказал гэбист. — Я поговорю с начальником». И вот, когда в кабинет вошел начальник режима Калиничев, он ему сказал: «Не вздумайте Гашева в карцер сажать. Не надо, а то вы меня в неловкое положение перед человеком поставите». — «Что вы, все будет нормально», — ответил Калиничев. А на другой день после уезда гэбиста меня вызвал наш опер Кальгин, стал требовать, чтобы я назвал человека, через которого ушло мое письмо. — Обещал того не сажать. Но я-то знаю их обещания, не первый раз в этой системе. Поэтому так и сказал оперу: «Вы что, с ума сошли? Чтобы я человека под монастырь подвел? Нет, этого не будет». — «Тогда вам придется для начала отсидеть пятнадцать суток в карцере», — сказал Кальгин, и вот я здесь.
Внимательно выслушал я человека и сказал:
— Мне очень жаль, Николай Иванович, но отсюда вы больше не выйдете. Разве что ногами вперед.
Старик посмотрел на меня, спросил:
— Дим Димыч, а почему вы такого мнения?
— Да потому, что эта организация никогда не связывается с КГБ. МВД и КГБ ярые враги, каждый творит свои грязные дела, каждый из кожи вон лезет, чтобы преуспеть в этом деле и дать друг другу по зубам. Рядом Москва, и вы думаете, там не знают, что творится в мордовских лагерях, в этом Клондайке смерти, где тысячи людей умирают в карцерах? Вон, по радио я сам слышал, выступали два вора в законе Рафик и Грек. Я их знал, уж какие крепкие ребята были, и тех коммунисты сломали. Они только по году отсидели в «Темниках» и отказались от воровских идей. Так это восемьдесят пятый год. Вы же сами, Николай Иванович, говорили, какие люди здесь сидели, как Быковский и многие другие. И где они теперь? Вы-то грамотный человек, два института окончили, не мне вас учить, но вы сами видите, как уничтожают здесь людей без единого выстрела. Это уголовник, если повезет и выйдет на свободу, хватанет «пойла» и забыл, что с ним было. А вы-то, Николай Иванович, напишете об этом геноциде. Поэтому вас менты боятся и такого свидетеля постараются отсюда не выпустить. Вон Солженицын сколько писал, а где он теперь?
После такой моей пространной речи Николай Иванович долго ходил по камере, качал головой, потом спросил:
— Дим Димыч, вот вы давно сидите, опыт имеете, неужели они позволят такое?
— Не только позволят, а сделают. Им лишние глаза и уши не нужны. Коммунисты очень практичные и кровожадные люди. Это самая сильная и страшная мафия в мире. «Коза ностра» в сравнении с ней, так просто детская игра.
Это была моя последняя беседа с Николаем Ивановичем. Санитары на носилках унесли меня из карцера в больницу.
9За пятнадцать дней, что я находился в больнице, я хорошо поправился. Опухоль на ногах почти спала. Надавлю пальцем на ногу, а палец уже не проваливается и вмятин на теле не оставляет. В душе я крепко благодарил лепилу Володю-волгоградца за его человеческое отношение ко мне. А он все шпигует меня глюкозами. Не прошло и месяца, как я встал на ноги и начал смело ходить. Меня перевели в камеру, но на работу я еще не ходил, был на больничном. Ходил только на прогулку в прогулочный двор.
Умер сосед по нарам Гена. Вечером пришел с работы, а работал он в строительной бригаде, и спросил у меня:
— Дим Димыч, у тебя есть новое белье: кальсоны и рубашка?
— Есть, — ответил я.
— Дай мне, я переоденусь, а то чувствую, что сегодня должен умереть.
Гена до этого постоянно жаловался на сердце. Я вытащил из мешка нижнее белье, дал Гене. Перед отбоем он переоделся, а когда утром мы проснулись, Гена был уже готовый. Умер как по заказу. От расстройства друг его Сережа Дерябин три дня ходил сам не свой и ничего не ел.
Недели через две пришел отрядный, сказал мне:
— Пономарев, собирайте вещи, вы идете на открытый вид режима.
Я свернул матрац, попрощался с мужиками и пошел на открытую зону. Это был большой двухэтажный дом. В Ленкомнате телевизор стоит. Поначалу я из нее не вылезал, смотрел по телику все подряд до самого отбоя. И то мало казалось. Так наскучался в карцере. В здании была хорошая столовая, на столах новые клеенки, еду подают в амбразуру. В общем, почти как в лучших домах Лондона.
В первой секции, где я поселился, было человек шестьдесят, были здесь и мои земляки-калмыки. Я-то из Калмыкии пришел в эту зону. Все калмыки пришли ко мне на встречу, стол накрыли, принесли кто что мог, чай заварили. Мы дружно сидели и пили чай. Другие зеки мимо проходили и удивлялись, говорили:
— Дим Димыч, а мы и не знали, что ты тоже калмык.
Я только улыбался и отвечал:
— А что, разве не похож? Я тоже степной бродяга, в родную стаю сайгаков попал.
