Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Не знаю, Фрида Львовна, ей-богу, не знаю. — Мама роется в сундуке, вытаскивает свои отрезы, рассматривает, щупает, некоторые откладывает в сторону, некоторые отправляет обратно в сундук. — Не могу вам ничего по этому поводу сказать вразумительного… Не исключено, что в данном случае вы и правы, я, честно признаться, никогда об этом не задумывалась. Но в чем я решительно с вами не согласна, так это в вопросе комнаты. Это чистое безумие, что вы уступили ему комнату. В наше время первое дело — свой угол. Комната ваша, и вы имеете полное право в ней жить. А не скитаться, как бедная родственница, по чужим людям. Он свое еще наживет, успеет — слава богу, молодой, здоровый, как говорится, вся жизнь впереди. А вам уже следует держаться за то, что нажито. Вы меня извините, я, конечно, указывать никому не собираюсь, но это глупость и преступление — взять и ни с того ни с сего отказаться. Я понимаю: материнская любовь, но должен же быть какой-то предел…
— Что вы? При чем тут любовь? — возмущается Фрида Львовна. — Вы думаете, я так уж люблю свою невестку? Если хорошо поискать, так, я вас уверяю, найдутся и получше. Но ему она нравится. Если ему нравится, какое мне дело? Пусть будут здоровы. Вы говорите: не надо было уступать. Разве я уступила? Я ничего не уступила! Если бы я, понимаете, за нее сражалась, за эту комнату, тогда другое дело. А я сама заранее так решила: зачем я буду ненавистная свекровь? Сидеть в углу и портить им жизнь? Пускай живут как хотят. Слава богу, у меня есть моя машинка — она не моя, конечно, это моего отца машинка, — но она меня обувает, одевает, греет и кормит. А если я хочу в субботу приехать домой, так они меня встречают, как дорогого гостя. Со всей душой…
— Да вы вообще не должны были позволять ему жениться. Вот еще новости — в двадцать лет приспичило жениться! Вы меня извините, но вы его просто разбаловали. А уж если, несмотря ни на что, женился, так пусть идет и ищет себе другого места. Вам следовало заявить абсолютно недвусмысленно. В конце концов, мог найти себе невесту с комнатой. Если бы как следует поискал… Если бы думал не только о себе, но и о матери, которая его вырастила!
— Ах, это вы неправильно рассуждаете, — не соглашается Фрида Львовна. — Вы просто не знаете наших обычаев. У евреев взрослый парень обязан жениться. Так уж Бог нам заповедал… Жениться и растить деток.
— Да, только этого не хватало! — бурчит мама. — Уж во что, во что, а в это я никогда не поверю: чтобы Бог заповедал выставлять родную мать на улицу. Нет таких обычаев и быть не может… Из ее собственной комнаты! И потом — что же будет дальше? Не всегда же вы сможете так скитаться? А он действительно — с вашего благословения — возомнит себя хозяином, разведет кучу детей, так что и захотите после вернуться, да некуда будет. Фрида Львовна, я боюсь, вы просто не отдаете себе отчета в том, что делаете. Безумно опасные эксперименты! Остаться на старости лет на улице.
— Ну нет, тут уж, я вам скажу, вы совсем не знаете, про что толкуете… — Фрида Львовна усмехается, качает головой. — На улице я не останусь. Вы тут не берете в учет моего мужа…
— Какого мужа? Вы сказали… — Мама опускает на стол отрез штапеля, который недавно купила. — Извините, может, я что-то не так расслышала? Мне показалось, вы сказали, ваш муж не вернулся с фронта…
— Да, да, — кивает Фрида Львовна, — не вернулся. Но он жив…
— Жив?.. Да что вы, бог с вами!.. Как он может быть жив?
— Как — это я вам не могу объяснить, поскольку сама не знаю. Но жив!
— Но как же?.. Если бы был жив, давно бы дал о себе знать… Что вы! С конца войны минуло шесть лет…
— Очень даже может быть… — Фрида Львовна крутит ручку машинки и кивает в такт головой. Голова у нее большая, а прическа еще больше: она взбивает волосы надо лбом и под пучок на затылке подкладывает шиньон — чтобы пучок казался пышнее. — Очень может быть… Допустим… Я не знаю, но я говорю: допустим. Допустим, попал в плен. А после к американцам. И живет себе там в Америке. Слава богу, в Америке живут много людей.
— Нет, это вы, извините меня, Фрида Львовна! Вы себе придумали что-то совершенно несуразное. Если он попал к немцам в плен — конечно, всякое случается, — но если попал в плен, то его давным-давно и косточки сгнили! Разве еврей мог остаться у немцев в плену живым? Нет, вы сами подумайте, что вы говорите!
— Не всякий еврей, я с вами согласна, но мой Сема… — Фрида Львовна сгибается ниже над машинкой. — Мой Сема мог… И потом — кто сказал, что в плену? Я не утверждаю, что непременно в плену, я утверждаю, что жив… Жив. Жив и объявится! Мы не можем узнать, когда, но мы ждем. Я всегда оставляю сыну адрес, где я буду. И он вызовет меня в любой день. Но вы не беспокойтесь: если я начала какую-то вещь, я ее закончу — даже если мой Сема будет сидеть вот тут против меня на стуле. Людей я никогда не подведу.
— О чем, о чем, а об этом я совершенно не беспокоюсь. — Мама поправляет очки на носу и разглядывает какую-то пуговицу, завалившуюся между отрезами. — Как вы себе хотите, но этого не может произойти. Скорее уж нам всем на голову свалится атомная бомба! Это какое-то безумие. Младенческие рассуждения. Девичьи фантазии… Вы можете, конечно, на меня обижаться, но вы должны избавиться от этих бредней. И чем скорей, тем лучше. Поверьте, я вам добра желаю! Потому что в противном случае вы потратите всю свою жизнь на пустое бессмысленное ожидание. И главное кого? Безусловного покойника! От вашего ожидания ему, поверьте, в могиле не холодно, не жарко. Эта верность покойнику — совершеннейшая глупость и нелепость! Не знаю, какой идиот это вообще придумал… Женская верность. Ни один мужчина такими баснями пробавляться не станет. Если бы вы не морочили себе голову этой выдумкой, вы бы уже шесть лет были свободным, самостоятельным человеком. Честно сказать — как мне это представляется, — вашему сыну это весьма удобно. Пока вы тут заняты ожиданием призрака, он там живет себе в свое полное удовольствие. Вы еще небось относите ему деньги, которые зарабатываете.
Фрида Львовна качает головой и смеется.
— Он жив, я вам говорю! Вы не понимаете — он жив… Вы думаете, я сошла с ума. А я не сошла с ума, я знаю, что говорю. Я это сердцем чувствую. Чувствую!.. — Она ударяет себя рукой в грудь. — Если бы его не было в живых, я бы так не чувствовала. И вы еще увидите: я еще позвоню вам и скажу. Скажу: помните, Нина Владимировна, такую сумасшедшую Фриду Львовну, которая все ждала своего мужа? Так он явился!
— Он не явится… А вы себя загубите. Вы еще молодая и весьма интересная женщина. Сейчас вы еще можете устроить свою жизнь, а потом уже действительно будет поздно. Послушайтесь моего доброго совета: бросьте эту чушь. Найдите себе хорошего человека и живите по-человечески.
