Захар Прилепин - Обитель
Народу, впрочем, во дворе было уже привычно мало, а появлявшиеся имели вид нервозный.
По двору санитары пронесли несколько больных, но только почему-то не в санчасть, а из санчасти.
«Это трупы», — объяснил себе Артём.
Санитары были в масках. Никогда они никаких масок не носили.
Непонятно, с чего Артём решил, что его пустят отсыпаться. Он был просто неживой — и это казалось ему достаточной причиной.
Ещё казалось, что всё происходившее когда-то было, и в роте его ждут Василий Петрович или Афанасьев, а то и Крапин, и, значит, всё по местам и всё разрешится, как разрешалось уже не раз.
В деревянном тамбуре действительно так и сидели на посту два дневальных чеченца.
— Ай, — узнал Артёма один из них. — Ты в море ходил? Давно тебя не было. Кита забил?
Артём хотел улыбнуться, но не смог, поэтому просто кивнул и попытался пройти.
— Эй, — сказал чеченец без дерзости, но твёрдо, — погоди. Ты разве в нашей роте?
Артём снова кивнул и взглянул на ходики, словно они подтверждали его правоту.
Он вдруг вспомнил, что это младший Хасаев — брат того, с которым сидел на Секирке. У братьев всегда были трогательные отношения: старший заботился о младшем, как о ребёнке.
— Нет, надо командира позвать, — с некоторой даже печалью сказал младший Хасаев. — Мне, слушай, не жалко, но я тебя не видел… Очень давно не видел. У тебя есть перевод в роту? Мне говорили, что ты теперь только с командирами работаешь, зачем тебе сюда? Ты не пьяный? Замёрз? Вот грейся у печки.
Хасаев ушёл, Артём поспешно выпил три кружки воды из бака и, разом опьянев, уселся прямо на пол, припав к печке спиной.
Закрыл глаза, заснул.
Чеченец вернулся с каким-то командиром.
Артёма несильно пнули ногой, как дворовую собаку, загородившую дорогу.
Поднялся — почувствовал, что спина прикипела к рубашке, рубашка к чекистской куртке, а куртка стала горяча, как утюг.
Сквозь неотвязный сон вгляделся в командирское лицо… нет, он не помнил этого лица.
— А где Кучерава? — спросил Артём.
Младший Хасаев едва заметно ухмыльнулся.
— До-ло-жить! — по слогам и уже с закипающим бешенством велел командир.
— Артём Горяинов, — впервые в жизни заплетаясь в собственной фамилии, как в названии чужой страны, отчитался Артём. — Находился в специальной командировке, приказом ИСО возвращён в роту.
— Где бумаги?
— Бумаги в ИСО.
Артём отчего-то чувствовал, что катится на санках с горки; ужасно хотелось закрыть глаза и опять заснуть.
— Откуда я знаю, кто ты такой, — в лицо выкрикнул Артёму командир. — Отведите его в ИСО за бумагами, — велел он дневальным.
Хасаев довольно грубо взял Артёма за руку — но едва вышел крикливый начальник, тут же ослабил хватку.
— Ты что, не знаешь, что тут такое? — спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. — Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.
От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.
— Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, — сказал он очень проникновенно. — Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?
По двору брели очередные лагерники в свой наряд, обувь почти у всех была негодная, только у дневального Хасаева, шедшего рядом, отличные, по виду казацкие, сапоги. Выше голову Артём не мог поднять.
Вошли в ИСО, через минуту появился дежурный, тоже какой-то встревоженный, но Артём успел минуту проспать стоя.
Он чувствовал, что стоит посреди моря, под водою, но сухой.
Дежурный подплыл к нему, как рыба с вытянутым лицом: он весь плющился, этот дежурный, как будто человек рос не вниз, как полагается, а продолжался в области затылка, и длился, длился. Если заглянуть дежурному в рот — то там будет туннель. В этот рот можно засунуть руку по локоть и найти проглоченную наживку.
У Артёма начинался жар.
Он несколько раз повторил про себя слово «недосып», чтоб объяснить себе своё состояние. Но вникнуть в смысл слова было невозможно — оно странным образом было связано с кружкой чая, в которую недосыпали колотого сахара, а сахар был связан со снегом, который падал не ледяной пылью, а тяжёлыми кусками, словно его подтаскивали к самому краю неба — как к краю льдины, а потом спихивали вниз — в воду, которая по-прежнему была не сладка.
Начало разговора с дежурным Артём не помнил, хотя участвовал в этом разговоре.
Когда он пришёл в себя настолько, чтоб разговор завершить, — уже было поздно, и чеченец ушёл, не прощаясь, зато два красноармейца повели Артёма через двор. К ноге Артёма было привязано слово «карцер» и стучало при каждом шаге о брусчатку двора.
— Куртку отдал бы, всё равно расстреляют, — предложил красноармеец ещё на улице. — А я тебе курева. Ты вон прожёг её сзади. А тебе её ещё и продырявят. Дело ли.
Артём промычал несогласно.
Красноармеец схватил его за шею, придавив к стене, Артём изловчился и плюнул, слюна повисла на губе — но напугала ведь, — потом как-то вывернулся, толкнул на миг опешившего надзорного в грудь.
Второй конвойный охолонил своего товарища: да ладно, оставь его, ты вообще знаешь, кто это, может, не стоит его раздевать?
— Его всё едино под размах отправят, ты не видишь? — огрызнулся красноармеец, но отстал.
Напоследок всё-таки сказал Артёму:
— Я тебя и стрельну. Зря не отдал куртку. Так бы по-доброму сделал. Но ты сам не захотел. Стрельну по-злому.
Артём вытер слюну с лица.
Куда его привели, он позабыл, пока шёл.
Раздался железный перехруст — открыли замок.
Скрип — дверь распахнули.
Грохот — дверь захлопнули за спиной.
Ещё раз перехруст — снова замок.
Вся связка ключей, пока закрывали, звенела в мозгу у Артёма.
Камера и камера. В камере было несколько человек, у них были знакомые лица.
Он не помнил ни одного имени, но людей знал, и очень близко.
Лежанки в три яруса.
Одни нары были пустыми, в самом низу, Артём поспешил туда.
Его окликнули: не твоё, стой! — но он не послушался.
* * *Лучше и нельзя было придумать: он спал.
Он спал в таком месте, куда не достигнет ни одна вода.
Едва заснул, его, матерясь, потянули за ногу, но он отбрыкнулся, привстал на локте, забыл все слова и зарычал — отчего-то это никого не удивило. Если б его спихнули на пол, он бы не проснулся. Его не спихнули.
