Захар Прилепин - Обитель
Разбирая вещи, Артём в очередной раз угодил на крепко перевязанный, тяжёлый кирпич — всё собирался спросить у Гали, что это, и забывал.
Попытался развязать.
— Оставь! — крикнула Галя, и в сердцах поддала оборотов мотору.
Мари, время от времени помогавшая вычерпывать воду, от неожиданности качнулась и едва не повалилась.
Артём с улыбкой посмотрел на Галю и стал рвать зубами узел.
Галя бросила руль и встала.
Лодка поехала вбок, кругом, рискуя перевернуться. Галя села, — а то упала бы первой.
Мотор заглох.
— Отдай, тварь! — заорала Галя.
Мари тонко вскрикнула.
«Где их так учат вскрикивать… красиво…», — мельком подумал Артём.
— Сама тварь! — крикнул он и бросил кирпич этот к Гале, промеж ног полумертвого Тома.
…У всех нервы полопались.
Галя плакала.
Мотор молчал.
Снова посыпал снег. Носки красивых зимних ботинок Тома были в снегу, побелённые.
В двадцати метрах от лодки стояла прерывистая мга. В её прогалах было видно, что дальше — та же самая мга.
— Ты никто, — всхлипывала Галя, — тут мог быть кто угодно — я выбрала тебя: пустое место. Всё потеряла. Как ты смеешь?
У неё был нож, она взрезала узел на кирпиче, развернула пакет. Золотые монеты посыпались на дно лодки. Галя несколько поймала, пока сыпались, бросила в воду.
«Находил, значит, Эйхманис клады…» — отстранённо подумал Артём.
Золота ему не было жалко.
Мари смотрела на Галю.
Не сдержалась и порывисто встала, потянула руки к золотым, что-то по-птичьи вскрикивая.
— Сядь! — одёрнул её Артём и рванул назад за низ плаща. — Сядь, не мешай! Мы сеем золото. Право имеем.
Галя оттого, что Артёму было всё равно, разрыдалась ещё сильней.
— Украла! — почти рыча, говорила она. — Украла ради тебя у Эйхманиса! Ты!.. Эх, ты!
«Так уж ради меня…» — думал Артём, глядя на Галю.
— Ты самый ничтожный был! — крикнула она, отдышавшись, и снова бросила золотые в воду; они тонули быстро, словно для этого и были созданы. — Самый! Из всех! Хуже тебя только Ксива! Я бы с Бурцевым… Бурцев лез, мразь. А ещё лучше б с Василием Петровичем, с этим палачом богомольным… Достала бы сиську в любую минуту, сказала: «Соси!» — и все бы выстроились в очередь…
Артём продолжал гонять ногами воду, изредка взглядывая, как Галя ищет и находит монету, а потом неловким, женским движением бросает её.
Мари безучастно смотрела в сторону, но при всяком Галином жесте чуть вздрагивала и косилась.
— В тебе притворства не было — одна в тебе была заслуга, — кому-то объясняла Галя. — А теперь я вижу: тебе притворяться нечем.
Галя сгребла из-под лавки, промеж ног Тома, целую горсть монет и кинула через Артёма, через Мари, за их спины.
Артём ловко поймал одну и мягким движеньем вернул Гале в ноги: необходима вторая попытка.
— Сука, какая сука! — выругалась Галя, поводя глазами, как слепая. — Он же знал, что я с тобой буду. Он нарочно тебя вытащил, чтоб меня отвлечь. Чтоб я не дёргалась. А сам с этими блядями… — Артём, поначалу примерив эти слова исключительно к себе, понял, что речь уже не только про него.
— Знаешь, почему он чаек не убивал? — спрашивала Галя, хотя и не у Артёма вовсе. — Потому что он сам на чайку похож. Разве не видел его профиль? Я Троцкого повесила на стену нарочно — он был уверен, что я спала с ним. А я его злила!
«И что, не спала?» — хотел спросить Артём, но не стал.
Никакой любви у него к этой глупой женщине не было.
И у неё к нему.
* * *Какого-то островка достигли только в следующие сутки.
Невозможно было сразу понять, эта ли твердь попадалась им на пути сюда или другая.
В пути у них кончились запасы пресной воды.
Вроде была ещё фляга — и непонятно куда делась. Может, забыли на том острове, где нашли иностранцев.
Разожгли костёр, повесили сушить вещи — с них капало. Подставили посуду.
Ждали, затаившись, когда хотя бы с половину миски накапает.
…Оказалось — солёная. В море шёл солёный снег и лили солёные дожди.
Галя швырнула от злости железную миску. Она упала на камни, с дребезгом подпрыгнула.
Артём пошёл по острову искать дрова. Вблизи воды всё было голое, каменистое — волны и приливы смывали всё живое. На холмах ещё виднелась жухлая травка. В низинах нашёл несколько неизвестных ему кустов, маленькие деревца.
На обратной дороге встретилась Галя. Судя по всему, она искала его и нашла по стуку топора.
Вела себя как ни в чём не бывало.
— Надо сразу дальше идти, — сказала Галя. — А то умрёт. Как не умер ещё…
Артём пожал плечами: ему было всё равно — плыть так плыть.
— Посмотреть на тебя, так тебе что воля, что тюрьма, что вода, что суша, — сказала с некоторой, впрочем, мягкой издёвкой Галя.
— Суша и воля мне нравятся больше, — просто ответил Артём.
— Есть такое слово: волелюбый, — сказала Галя и, помолчав, добавила: — Не про тебя слово.
Артём молча нёс, прижав к груди, кривые ветки, всё время залезавшие ему в лицо.
— Пойдём не в Соловки, а в Кемь, — безо всякого перерыва продолжила Галя. — Там высадим этих, на материке сами разберутся. А мы попытаемся сесть на поезд и отправиться в любую сторону. Ты как? — и она остановилась.
Артём тоже остановился. С полминуты они смотрели друг на друга.
«А я ведь целовал это лицо…» — подумал Артём. Чувство было такое, что всё происходило в позапрошлой жизни. Но это была неплохая жизнь. Или не самая плохая.
— Конечно, Галя, — сказал Артём, — вместе будем.
И они пошли дальше рука об руку, хоть и не касаясь друг друга.
— Артём, извини, — быстро сказала Галя.
— Не надо, я понимаю…
Том так и лежал в лодке. Мари дожидалась их, чтоб перенести мужа вместе.
— Натрите его водкой, и сразу пойдём, — Галя махнула рукой в сторону Соловков.
Мари всё поняла. Она стала понимать с первого раза.
– «Не по плису… не по бархату хожу…» — пропел Артём, сталкивая лодку в воду.
Из лодки на него смотрела Мари с испуганным видом, словно Артём мог не успеть запрыгнуть и остаться на острове.
Вторую строчку Артём допел, уже забравшись в лодку и залихватски обняв Мари за плечо. Она не противилась.
Галя посмотрела на них и усмехнулась. Кажется, без обиды.
Ветер был попутный.
Через час начало темнеть и явственно обозначился свет маяка.
Первым этот свет увидела Галя и окликнула Артёма, сидевшего к ней лицом: посмотри.
Маяк светил так, точно перед глазным яблоком держали горящий сучок.
Некоторое время Артём смотрел на маяк, а потом отвернулся: глаз заныл.
