Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Эй, не печалься. – Дэвид неловко попытался поцеловать ее, так и не сняв презерватив; его губы были солеными от пота. – Ты так прекрасна. Дело не в тебе. Пожалуйста, не думай, что это ты виновата. Просто я… чувствую себя виноватым. И я к ним не привык.

Разумеется, потому что с женой он мог заниматься сексом, не опасаясь детей или заболеваний. Потому что это был секс в браке. Секс без опасений. Она обхватила руками колени.

Кейт представляла себе, что они пойдут вместе в душ, но ванна была облупившейся, а покрытые плесенью занавески липли к телу, пока она стояла под плюющимся душем, вызывая неприятные ассоциации с недавно виденной сморщенной резиной. В душ она пошла не ради эротических фантазий, а для того, чтобы смыть все следы Дэвида, его губ, его рук. Она воспользовалась крошечной бутылочкой геля и обнаружила, что он оставляет на теле отвратительные пятна. Ее лицо в покрытом ржавчиной зеркале казалось худым и изможденным. Лицо блудницы.

Когда она вышла из душа, обернувшись потрепанным полотенцем, Дэвид как раз клал телефонную трубку на рычаг с виноватым видом пойманного на месте преступления.

– Душ свободен.

Она притворилась, что не заметила, как он звонил жене, с которой у него, несомненно, всегда все получалось. Трое детей были тому доказательством.

– Мне пора, – сказал он.

– Но разве тебе не нужно…

– А… Так я и должен вернуться потным, если ушел на пробежку. Приму душ перед тем, как… в общем, вот.

Он в самом деле собирался уйти? Она стояла перед ним в одном полотенце. Было что-то особенно печальное в необходимости снова надевать ту же одежду при свете дня. Во рту оставалось липкое ощущение, и она пожалела, что не взяла с собой зубную щетку. Но как она объяснила бы это Оливии, которая отпустила ее якобы к врачу? При мысли о верной подруге, оставшейся дома заботиться о детях, которые даже не были ей родными, Кейт вздрогнула, вновь ощутив прилив вины.

Он стоял, позвякивая ключами и не прикасаясь к ней. Времени оставалось мало. Через полминуты он выйдет, и этот миг, этот единственный шанс пролетит и разобьется вдребезги.

– Прости, – пробормотал он, глядя куда-то в сторону. – Я облажался.

Она ощутила, как сдавливает грудь от разочарования.

– Все в порядке, – ответила она.

Но оба понимали, что все не в порядке.

Она выждала в номере со смятой постелью, досчитав до двухсот, а потом вышла и закрыла за собой дверь. В вестибюле она узнала, что Дэвид не оплатил номер, как она предполагала, и пришлось рыться в сумочке в поисках тридцати фунтов наличными. Осознание, что он мог вынудить ее воспользоваться карточкой, платеж по которой было легко отследить, вызвало в ней жгучую обиду, которая ощущалась куда сильнее, чем боль между ног.

Проснувшись на следующий день, она впервые не увидела входящего письма с именем Дэвида – он обычно писал поздно вечером, когда его жена уже ложилась спать. Она сказала себе, что это ничего не значит.

Весь день она проверяла компьютер каждый час, заставляя себя не делать этого чаще. Ничего, снова ничего. И на следующий день, и на следующий. Она проживала эти дни, словно водолаз – медленно и неуклюже, чувствуя, как в душе нарастает страх. Она расплывчато отвечала Оливии и Эндрю, когда они спрашивали о детях, об ужине, о доме. Все было кончено. Она подвела его, и он исчез. Итак, что ей теперь делать? Зачем жить? Когда во второй половине четвертого дня зазвонил телефон, она вскочила и побежала: иногда он звонил, когда Эндрю днем не было дома. Но это оказалась Эйми, предложившая встретиться. Кейт согласилась. Пойдя в город, она могла пройти мимо телестудии. Может, случайно его встретит. Она положила трубку, злясь, что Дэвид довел ее до такого отчаяния.

Эйми опоздала. Это было не удивительно. В городе часто бывало трудно найти парковку. Кейт все это время маниакально думала о Дэвиде. А вдруг он никогда больше не позвонит? Неужели все действительно кончено? Этого не могло быть. Ей нужно было, чтобы этого не произошло. Когда приехала подруга, Кейт сразу поняла, что что-то не так. Эйми была мертвенно-бледна, руки тряслись, взгляд остекленевший и рассеянный. Она похудела с последней встречи с Кейт, ее лицо осунулось, а профиль стал похож на птичий.

– Эйми?

– Прости, – рассеянно ответила она.

Рассеянность была совсем не похожа на Эйми. Она всегда была решительной, даже если выбирать приходилось между плохими вариантами.

– Иди сюда, садись. Что случилось?

В голове роились ужасные мысли. Может, Дилан заболел? Или сама Эйми?

– Дневной стационар, – откашлялась Эйми. – Дилан потеряет на него право, когда ему исполнится девятнадцать. Так сказала та сука из социальной службы.

– Что? Они должны что-нибудь для тебя найти!

Кейт уже думала о специальных школах для Кирсти – тех, куда детей возят, собирая по домам на микроавтобусе с пандусом сзади. Ей сказали, что после достижения школьного возраста дочь получит право на дневной стационар – целый день передышки время от времени. Мысль о возможности потерять это, надежду на хоть какую-то будущую помощь, которая поддерживала ее последние четыре года… О таком она и подумать не могла.

– Только если будут свободные места.

– А если не будет?

– Сиделки. Может быть, даже раз в неделю, – рассмеялась она печальным и сухим смехом, которого Кейт никогда прежде от нее не слышала: Эйми всегда смеялась во все горло, словно желая выразить всю нелепость своего положения. – Кейт, я не справлюсь.

– Дорогая, они что-нибудь найдут. Я уверена. Или его отец может заплатить…

– Я уже просила. Денег нет. Спортзалы разоряются – он считает, что будет экономический кризис. Поэтому он со своей «мисс стоячие сиськи» переезжает в Испанию. – Эйми обхватила голову ладонями. – Лучше ведь уже никогда не будет, да? Это все навсегда.

Кейт открыла рот, чтобы возразить, но подруга была права. Пока Дилан жив, все всегда будет именно так, и никто не придет на помощь.

– Мы будем писать письма. Должны же быть благотворительные организации или еще кто-нибудь.

Эйми уныло кивала на предложения Кейт.

– Ага… Не знаю, – она вскинула голову. – А тебе никогда не приходило в голову, что это слишком? То есть… слишком жестоко по отношению к ним, к тебе. Как бы… тебе не хочется однажды просто обнять их и уснуть? Дилан… Ты знаешь, какую боль он испытывает каждый день? Иногда, когда мне не удается ее унять, он колотит меня. И все время становится только хуже и хуже. А теперь мы с ним останемся вдвоем в этой квартире и… иногда мне хочется, чтобы все закончилось.

– Как Сильвии Плат, – рассеянно произнесла Кейт.

Позднее она и сама не могла понять, почему это сказала. Может быть, она не вполне понимала, о чем они говорят или насколько этот разговор далек от гипотетического. Она была слишком рассеянна, изо всех сил отгораживаясь от того факта, что от нее ушел Дэвид.

– Кому? – спросила Эйми.

В голове Кейт промелькнула мысль: «Оливия бы знала».

– Одной поэтессе. От нее ушел муж, она впала в депрессию, потом написала стихотворение, в котором размышляла о том, чтобы забрать детей с собой.

– И она это сделала?

– Нет. Она сунула голову в духовку, но законопатила двери в детскую, чтобы они не пострадали.

– А она?

– Ну… в общем, она умерла.

– Ой! – Эйми обеими ладонями схватилась за голову, растягивая кожу на лице. – Боже правый, Кейт! Ты часто об этом думаешь?

Кейт погладила подругу по руке.

– Должно быть что-то, что мы можем сделать. У меня еще остались связи среди журналистов, – она подумала о Дэвиде, но отмахнулась от этой мысли. – Надежда есть всегда.

– Не знаю.

Они заказали чай. Эйми к своему даже не притронулась, и Кейт уходила с тревогой, но в полной уверенности, что каким-то образом помогла подруге взглянуть на все под другим углом. Возможно даже, она была довольна собой, понимая, что некоторое время не уделяла Эйми достаточно внимания.