Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– А-а… Киото… – тихо молвил Аритомо. – Какие же храмы вы видели?
– «Лунный Сад» в храме Киёмизу-дэра, Тофуку-дзи и храм Золотого Павильона, – сказала я. – Когда мы вернулись домой, Юн Хонг прочла все книги про японские сады, какие только смогла достать. Ей хотелось знать… она просто помешалась на том, чтобы понять, как эти сады создавались.
– Возделыванию садов нельзя научиться из книг.
– В этом мы скоро убедились. Сестра попробовала сделать сад камней позади нашего дома. Я помогала ей, но ничего не получилось. Моя мама была вне себя оттого, что мы загубили ее газон. – Она помолчала.
– Когда Юн Хонг узнала, что вы живете здесь, то захотела посмотреть на ваш сад.
– Не на что было бы смотреть. В тот момент Югири не был закончен.
– Любовь Юн Хонг к садам помогала нам выжить, когда мы были в лагере.
– Каким образом?
– Мы убегали в выдуманные миры, – сказала я. – Некоторые в своих мечтах представляли себя строящими дом или конструирующими яхту. Чем больше подробностей они могли привлечь, тем больше отгораживались от окружавших ужасов. Одна женщина-евразийка, жена голландского инженера в «Шелл», – так она захотела снова пересмотреть свою коллекцию марок. Это наделяло ее волей к жизни. А еще один мужчина по памяти, раз за разом, воспроизводил названия всех пьес Шекспира в том порядке, в каком они были написаны… когда его пытали.
У меня пересохло в горле, и я отпила чай.
– Юн Хонг поддерживала нас рассказами о садах, в которых мы побывали в Киото, описывая их мне в мельчайших деталях. «Вот так и мы выживем, – говорила она мне, – и выйдем из этого лагеря».
Солнце пробивалось из-за гор. Над далекими верхушками деревьев по небу носилась стая птиц, готовясь вытянуться в черную колеблющуюся нить.
– Однажды охранник стал бить меня за то, что я не поклонилась как следует. Он не унимался, а просто бил и бил меня. Я очутилась в саду. Повсюду росли цветущие деревья, пахло водой…
Я умолкла.
– И я поняла, что там, где я очутилась, сошлись все сады Киото, в каких я побывала. Я рассказала об этом Юн Хонг. С той минуты мы и принялись создавать наш собственный сад, вот здесь, – я тронула пальцем голову около лба. – День за днем мы добавляли детали к нему. Сад стал нашим убежищем. У себя в мыслях – мы были свободны.
Аритомо тронул конверт на столе:
– Вы упомянули, что работали сотрудником Трибунала по военным преступлениям.
– Мне хотелось сделать все, чтобы виновные понесли наказание. Хотелось увидеть, что правосудие вершится.
– Считаете меня глупцом? Не в одном правосудии было дело.
– То был единственный способ, который позволял мне изучать судебные документы и официальные отчеты. Я хотела выяснить, где похоронена моя сестра.
Его глаза сощурились:
– Вы не знали, где находился лагерь?
– Нам завязали глаза, когда джапы… когда японцы везли нас туда. Он находился где-то в самой чаще джунглей. Это все, что мы знали.
– А другие уцелевшие из вашего лагеря, что с ними стало?
Бабочка трепетала над каннами возле веранды. Наконец села на лист, сводя вместе крылья в молитве.
– Нет других уцелевших.
– Вы единственная? – Он взглянул на меня так, будто я пыталась обмануть его.
Я выдерживала его взгляд, не отводя своего.
– Да.
Какое-то время он безмолвствовал. Отодвинув в сторону поднос, я развязала тесемку вокруг свернутых в трубку бумаг, которые принесла с собой, и разложила их на столе, придавив края нашими чашками.
– Бабушка оставила нам с Юн Хонг кусок земли в К-Л. Там около шести акров[61], – я указала на первый документ, план участка из Земельного управления. – До него пешком недалеко от Озерного Сада, вверх по холму. Климат слишком жаркий и влажный для настоящего японского сада, я знаю, – прибавила я быстро, – но, думаю, вы сможете задействовать местную флору. Вот, я сделала фотографии этого места. Вы можете получить представление о том, как выглядит местность и что нужно сделать.
Садовник лишь мельком взглянул на план и фотографии:
– Создавать сады мечтала ваша сестра, а не вы.
– Юн Хонг лежит в необозначенной могиле, мистер Накамура. Это – в честь нее, этот сад – в память о ней.
Я поискала подходящие слова, чтобы убедить его, но не нашла.
– Это единственное, что я могу для нее сделать.
– Мне неловко… от того, что заняться этим вы просите меня, учитывая то, что произошло с вашей сестрой… и с вами.
– Неловкости быть не должно, если вы не причастны к Оккупации, – я произнесла это резче, чем собиралась.
Садовник стиснул скулы.
– Будь я причастен, разве меня не повесили бы? Возможно, даже и вы?..
– Не все виновные японцы были осуждены, и того меньше – понесли кару.
Что-то изменилось в атмосфере между нами, как будто мягко веявший до того ветерок вдруг резко замер.
– Однажды сюда пришли британские солдаты, вскоре после того, как японские войска сдались, – сказал Аритомо. – Они вытащили меня из дома, заставили встать на колени на землю, вон там. Прямо там.
Он указал на поросший травой клочок.
– Били меня прикладами. Когда я свалился и попытался подняться, они били меня ногами, раз за разом. Потом увезли.
– Куда?
– В Ипох, в тюрьму. Меня заперли в камеру. Не предъявляя никаких обвинений. – Он принялся тереть щеку тыльной стороной ладони. – Там были и другие узники, японские офицеры, ожидавшие, когда их приговоры будут приведены в исполнение. Некоторые из них рыдали, когда их вели на казнь. Их уводили одного за другим, пока я не остался один. А потом, как-то вечером, надзиратели пришли за мной. – Он перестал тереть щеку. – Меня вывели из камеры. Я подумал, что меня собираются повесить. Но меня отпустили. У ворот тюрьмы меня поджидал Магнус. Я просидел в тюрьме два месяца.
Бабочка вспорхнула, ее крылышки засемафорили черно-желтым. Садовник забарабанил пальцами по столу. Наконец он поднялся на ноги:
– Пойдемте, мне следует показать вам часть сада.
– Наш чай остынет.
У меня оставалась надежда узнать о его решении, ведь он никак не дал мне понять, что принимает мое предложение.
– Вряд ли в этой части света мы останемся без чая, – едва заметно усмехнулся он, – не так ли?
Он снял со стоявшей у входной двери вешалки для шляп старенький пробковый шлем и повел меня наружу. Мы пошли вдоль края незаполненного пруда. Я заметила, что дно его уже было выложено затвердевшей глиной. В глубине сада тамил-кули укладывал в колесную тачку камни, покрытые грязью и выдранными корнями. «Селамат паги, туан[62]», – приветствовал он Аритомо. Садовник посмотрел на работу кули и, не скрывая раздражения, покачал головой. Тамил едва-едва изъяснялся по-английски, и Аритомо был не в состоянии разъяснить ему в точности, что нужно сделать. Я встала между ними и перевела его приказания на малайский. Аритомо попросил меня передать работнику более подробные указания и выспрашивал его до тех пор, пока не убедился, что тот понял его как следует.
