Далия Трускиновская - Коломбине дозволено все
Лариса бодро поддержала разговор, поразив художников знанием тонкостей производства. Дело в том, что читанный на прошлой неделе материал о коллекции был сокращен ровно наполовину, в газету попали полтораста оптимистических строк, а размышления о конкурентоспособности остались в гранках, где их и изучила Лариса. Так что важность московского показа она понимала. Поэтому, когда ей предложили сняться для фирменного буклета, она, несколько свыкшись со своей внезапной фотогеничностью, сразу согласилась. Оказалось, ее ждала еще одна авантюра – роль манекенщицы, с недельным выездом в Москву
Лариса видела, что вокруг нее творится какая-то фантасмагория. Но ведь просила же она повелительницу Коломбин о том, чего в своей жизни не знала, – об успехе, о признании своих женских достоинств, о яркой и нарядной жизни. Просила. И сбылось.
Поэтому Лариса лишь небрежно усомнилась, отпустят ли ее с работы для такой надобности. На что художники заявили, что такая мелочь ее не должна беспокоить. Главное для нее – красиво выйти на подиум. А вопрос московского показа решается на уровне министерств. Так что Лариса может не беспокоиться.
Однако время поджимало, и Лариса помчалась в редакцию. По дороге она сообразила, что список поклонников ее красоты подозрительно совпадает со списком материалов в субботнем номере газеты. И она принялась лихорадочно вспоминать, кому еще бросила вызов в тот вечер.
Конечно, следовало полюбезнее проститься с Реутовым, заварившим эту великолепную кашу, все-таки столько времени и энергии он потратил на снимки. Но Лариса была убеждена, что невезучий Реутов все равно обижаться не станет. Ибо не избалован, как Кологрив, хотя и втрое талантливее… Стоп! Жуткая мысль пронзила Ларису – а какими же талантами, кроме административных, отличается красавец Кологрив? Когда тебя внезапно окружила такая куча талантливых людей, когда признали в тебе артистичность, поневоле взглянешь свысока на тех, кто окружал тебя раньше.
И начнет заживать давняя рана, нанесенная самолюбию!
Но что за черт – когда Лариса неслась на выставку, ни одна сволочь на нее не глядела влюбленным взором. А идет обратно – и ловит эти самые взоры через каждые пять шагов. В лице у нее, что ли, изменилось что-то после окаянной выставки? Или в походке? Или талия мгновенно стала тоньше?
Черт его знает' Только каждое мужское подсознание говорит – стоп, внимание, интересная женщина.
А интересная женщина влетает в редакцию и натыкается на Кологрива. В коридоре, сравнительно с улицей, полумрак. Кологрив не видит преображенного Ларисиного лица и делает ей суровый втык: скоро два часа, гранки не читаны, цех ворчит, а подчиненные в буфете!
Страшно хочется Ларисе брякнуть в ответ что-нибудь этакое. Но интуиция истинной Коломбины подсказывает ей, что еще не время раскрывать карты. Поэтому Лариса, пробормотав нечто извинительное насчет аварии водопровода, исчезает. Она-то исчезает, а вот фраза повисает в воздухе, заставляя Кологрива обернуться на пороге кабинета.
– Ну, Кологрив, берегись!
Голос вроде не Ларисин, однако ж больше сказать некому. Но и Лариса смылась. И в великом недоумении закрывает Кологрив дверь.
Поработав с полчаса, Кологрив вышел из кабинета и тут только обратил внимание, что в обычно шумной редакции – гулкая тишина. Редакторский кабинет заперт. Секретарши нет. В отделах пусто. Не заперта корректорская, но и в ней ни души – Лариса, пойдя извлекать коллег из буфета, сама там и застряла.
Стоит Кологрив в корректорской, начинает злиться, и вдруг раздается звонок. Просят Ларису. Кологрив свирепо говорит: «Нету».
ГОЛОС. Тогда передайте ей, пожалуйста, что ее срочно искал ассистент Никифоров. Мой гостиничный телефон такой-то.
КОЛОГРИВ. Что еще за ассистент?
ГОЛОС. Режиссера ассистент!
И называется фамилия, достаточно популярная.
ГОЛОС. Мне велено немедленно ее найти. Мэтр вернулся с выставки в полном восторге. Мы именно такой типаж и искали. Дайте, пожалуйста, ее домашний телефон!
КОЛОГРИВ. Что еще за выставка?
ГОЛОС. В фотоклубе, выставка Миши Реутова. Алло! Я вас слушаю!
Но Кологрив молчит, пытаясь связать между собой режиссера, выставку Реутова и Ларису. Ничего у него, понятно, не получается, потому что он не знает о съемках на необитаемом полуострове. И он молча кладет трубку. А по коридору грохочет толпа сотрудников во главе с редактором. И все шумно призывают к себе Ларису.
Вместо нее в дверях корректорской появляется Кологрив и возмущается дисциплиной корректоров, но сам редактор с хохотом прерывает его и советует сходить на выставку.
Кологрив из упрямства заявляет, что не намерен в рабочее время бегать по выставкам. Окружающим это не нравится – как будто он единственный работяга в толпе тунеядцев, и несколько голосов ставят Кологрива на место. И сотрудники расходятся по отделам, причем кто-то у Кологрива за спиной вертит пальцем у виска.
Насмешка эта глубоко несправедлива. Кологрив пока еще в своем уме, он только здорово сердит и чувствует, что история с выставкой возымеет для него какое-то странное продолжение. Поэтому он идет в корректорскую узнать у Ларисы, что она опять натворила, но там в разгаре чтение гранок и его вежливо выставляют.
А у сотрудников Кологрив ничего не спрашивает из гордости. А до восьми вечера, дожидаясь ухода последнего засидевшегося подчиненного, он торчит в кабинете из упрямства. И, придя наконец к фотоклубу, целуется с дверной ручкой.
Вот и стоит Кологрив у запертой двери и тупо таращится на черно-белую реутовскую афишу. Но, видно, трудный день сказывается, куча просмотренных снимков и прочитанных материалов. Потому что как иначе объяснить внезапное мельтешение цветных ромбов на черно-белом рисунке? Решительно никак!
Глава восьмая. «Любовь – дитя, дитя свободы!»
На следующий день Лариса собиралась перед походом к Элине заглянуть к Асе – давно уже не возилась с Дениской, да и поделиться удачами надо. Но позвонил Никифоров.
Он хотел встретиться утром. Лариса высокомерно объяснила, что у нее сперва тренировка перед республиканским конкурсом, а потом подготовка к парижской фотовыставке. Звучало внушительно.
Тогда Никифоров предложил другой вариант – ведь Лариса все равно не обойдется без обеда, так почему бы не пообедать вместе? За ней придет машина съемочной группы, и они все обсудят в «Астории» (это Ларису развеселило) в обществе мэтра.
От таких предложений не отказываются, и Лариса выскочила на лестницу, собираясь пораньше приехать к Элине. Она сбежала вниз и привычно остановилась перед Асиной дверью.
Стало ей как-то неловко. Вспомнились их совместные вечера на кухне и возня с Дениской, и то, как Ася ее несколько лет воспитывала, оберегала, уму-разуму учила. Но показалось все это Ларисе отчаянно скучным. Ну, Соймонов, ну, белая фата… И становись, подруга, на рельсы общепризнанного положительного стереотипа! Все «как у людей»! А целый слой жизни намертво от тебя отрезан – самый живой, веселый, праздничный. Побегаешь тогда каждый день с новой стрижкой, как же! И со знаменитостями в «Астории» посидишь! Увязнешь, милая, во взаимно обременительных контактах со считанным количеством людей, которые тебя наизусть знают и которых ты как таблицу умножения вызубрила…
Лариса встряхнулась, понеслась вниз, даже запела, чтобы выгнать вон смуту и сомнение:
И я отныне пожелала
жить по законам Карнавала!
Ему я душу отдаю,
а вместе с ней – печаль мою,
чтоб я вовек уже печальной не бывала!
И закрутилось колесо!
Во-первых, деньги, отложенные на ремонт квартиры, растаяли мгновенно. Лариса мужественно повыбрасывала старые, хотя еще вполне годные тряпки, чтобы не возникло соблазна их надеть даже на работу. Новые, остромодные, стоили соответственно. Во-вторых, образовался жуткий дефицит времени. В-третьих, после телепередачи о республиканском конкурсе парикмахеров Ларису стали узнавать на улицах. В-четвертых, она взяла неделю отпуска за свой счет для киносъемок. Ее эпизодическая роль состояла в следующем: главный герой объяснялся на улице с героиней фильма, а поблизости интересная блондинка ждала кого-то у киоска. Блондинкой была Лариса, которой Элина сочинила потрясающий платиновый оттенок. Потом она же, не дождавшись, шла по аллее, а герой с героиней – за ней. И, наконец, за ней шел по инерции только герой, но она садилась в трамвай и уезжала. Ни одного слова Ларисе не полагалось, но Никифоров обнадежил ее – у мэтра легкая рука и даже те, кто у него снимаются в массовке, потом получают неплохие предложения.
Вернувшись в родимую корректуру, Лариса была окружена неслыханным почетом. А вскоре к ней самолично пожаловал Кологрив. Он сходил-таки на выставку.
Когда до него дошли слухи о Ларисиных успехах, Кологрив призадумался – оказывается, рядом с ним существовало чудо, он же за столько лет этого чуда не разглядел.
