Далия Трускиновская - Коломбине дозволено все
ЛАРИСА. Вот видишь, не забыла. Держи, Дениска! Еле дотащила.
ДЕНИСКА. Ой, ур-р-ра-а-а-а!
АСЯ. Ты с ума сошла! Для него же гараж нужен!
ЛАРИСА. Зато какая расцветка!
ДЕНИСКА. У меня как раз не было ракетовоза. У меня были два танка, самолетики и подводная лодка, а ракетовоза не было.
ЛАРИСА. Откуда у тебя подводная лодка?
АСЯ. Обломал мачты у яхты и сказал, что теперь она будет плавать под водой. Ты, я вижу, к нему в гости пришла. Ну, поиграйся…
ЛАРИСА. Знаешь, да. Душевного просветления захотелось.
АСЯ. Ну, резвись. Только не пришлось бы тебе век ходить в гости за душевным просветлением!
Лариса хотела ответить, но взглянула в лицо подруге и промолчала. Ну что поняла бы в ее ответе женщина, у которой вместо лица – маска вечной озабоченности и усталости, якобы дающая ей право читать другим мораль? Лариса удивилась, что она раньше не догадалась об этом и пыталась приспособить к чужой маске свою многогранную душу. Поэтому она промолчала, а Ася ушла на кухню.
ДЕНИСКА. А рисовать будем?
ЛАРИСА. И рисовать будем, и книжку читать будем.
ДЕНИСКА. А меня папа писать научил!
ЛАРИСА. И много букв ты уже знаешь?
ДЕНИСКА. Каких еще букв? Я целое слово пишу!
Он отыскал фломастер, бумагу, вывел букву «А», подумал, слева от нее поставил «П», и так, задом наперед, действительно изобразил слово «ПАПА».
ЛАРИСА. Да, папа у тебя – педагог…
Она хотела было заняться алфавитом, но Дениска уже тащил танки, самолеты и солдатиков. Пришлось играть в войну.
Но вернулся в конце концов с работы Дима, и все поужинали вместе и уложили спать ребенка. Тогда Лариса поняла, что пора сказать соседям «спокойной ночи».
Поднялась она к себе и призадумалась – похоже, свершилось… Ведь было у нее в руках пресловутое «море нежности»! И не ее вина, что оно вдруг оказалось ненужным. Стало быть, следует устремиться к чему-нибудь другому. Вот только к чему бы?
И первое, что пришло на ум, – а неплохо бы теперь шума, музыки, танца какого-нибудь безумного, чтобы отпраздновать свою победу и над Кологривом лично, и над нелепой тягой к нему.
Откуда-то издалека донесся аккорд – то ли гитарных струн, то ли мандолинных. Лариса распахнула окно, чтобы впустить музыку, и зарождающуюся песню, и ночь, внезапно засверкавшую искрами далеких фонариков.
– Карнавал! Карнавал! – услышала она веселые, торжествующие голоса тысячи Коломбин.
– Карнавал! Карнавал! – закричала сама и ринулась куда-то, может – сквозь стену, а может – сквозь ветер, черт знает куда, на шум, на звон тамбуринов.
И оказалась в самом начале бесконечной улицы. Маски подхватили ее и увлекли в яростную фарандолу. Со всех сторон пели, но каждый – свою песню, и шум стоял невероятный. С балконов кидали серпантин и конфетти, крошечные букетики и огромные шары. Цветы и шары перелетали из рук в руки, и казалось – вместе с ними перелетает из объятий в объятия тысяча разноцветных Коломбин.
ВНЕЗАПНЫЙ ГОЛОС. Вот и начался твой Карнавал.
Он чисто прозвучал в оглушительной суматохе. И Лариса обнаружила, что уже сидит на перилах балюстрады, а Карнавал бесится где-то внизу, и порхающие букеты не касаются даже ее красных башмачков.
А рядом сидела в той же позе женщина, которую можно было принять за Ларисино отражение в невидимом зеркале. Она так же скрестила руки на пестрой юбке и покачивала веером на цепочке, охватившей кисть руки.
ЛАРИСА. Да, начался…
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Вот ты и стала Коломбиной, которая может быть счастлива только на Карнавале. Ты чем-то недовольна?
ЛАРИСА. Коломбине дозволено все?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Конечно.
ЛАРИСА. Так почему же я ищу в себе любовь и не нахожу ее? Или именно любовь для меня под запретом?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Люби, сделай милость! Люби Арлекина. Коломбина не может не любить Арлекина.
И шагах в десяти Лариса увидела стройного гибкого юношу в ромбах, в маске, похожего на прельстительного дьявола и, как все в эту ночь, на сиамского кота.
ЛАРИСА. Пусть он снимет маску! Должна же я видеть лицо человека, в которого влюблена!
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Зачем? Придумай ему любое лицо по своему вкусу. А маска у него очаровательна. Или ты еще не убедилась в пользе масок?
ЛАРИСА. А если вкус изменится?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ну, так пусть и лица под маской меняются. Это же Карнавал.
ЛАРИСА. Неужели нет на свете живого человеческого лица, в которое я могу смотреть с любовью? Неужели я обречена целовать только маски?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ни одна Коломбина не делает ставки на любовь. И к тому же на тебе самой – тоже маска. И эту маску тоже кто-то будет целовать. И знаешь, это очень удобно. Не приходится тратить время на размышления. Ступай! И помни, что Коломбине дозволено все.
ЛАРИСА. Я помню. Все, кроме любви.
Но тут всплески звона и песен захлестывают, и пропадают в коловерти повелительница Коломбин, очаровательный Арлекин и беспокойная героиня…
Гаснет разноцветная ночь, врывается утро, и я вижу, как Лариса закрывает окно и бредет к постели.
Разумеется, на работу она опоздала и примчалась, когда дорогие коллеги уже сидели на рабочих местах.
Лариса подошла к двери и прислушалась – разговор они вели довольно странный.
МАРИАННА. Я тоже хотела по совместительству. Нельзя – мы считаемся служащими. Вот и сиди на своей сотне.
ЗОЯ. У тебя хоть родители, не бросят.
ЛЮДМИЛА. Да, девочки, ситуация… Но я уже решила.
Видимо, пестрый сон еще не выветрился из Ларисиной головы – заглянув в дверь, она остолбенела. Коллег в комнате не было, а на стульях лежали здоровенные авоська, косметичка и фолиант.
АВОСЬКА. Хлебнешь горюшка…
ФОЛИАНТ. Даже я бы не рискнула, а ведь у меня тылы обеспечены!
АВОСЬКА. И из редакции придется уходить.
КОСМЕТИЧКА. Перестаньте. Хватит. Я это и сама знаю.
Лариса встряхнулась. Наваждение стало таять, и на стульях обозначились бесплотные силуэты коллег, сквозь которые явственно виднелись окаянные косметичка, авоська и фолиант. Лариса встряхнулась еще раз и решительно вошла. Сон так и не исчез до конца. Но поскольку рабочий день начался и ждала куча гранок, она смирилась с тем, что смутно видит лица коллег.
Вскоре в дверях корректорской возник суровый Кологрив и потребовал Ларису Николаевну в кабинет.
ЛАРИСА. Вы же видите, Олег Дмитриевич, что мы очень заняты.
КОЛОГРИВ. Как только освободитесь, зайдите ко мне.
ЛАРИСА. Я освобожусь еще нескоро, Олег Дмитриевич.
Кологрив отбыл, а подчиненные с ужасом воззрились на Ларису.
ЛАРИСА. Ничего. Все в порядке. Читаем.
АВОСЬКА. Это из-за ошибки?
ФОЛИАНТ. Разве прошла ошибка?
КОСМЕТИЧКА (шепотом, на ухо Ларисе). Из-за меня?…
ЛАРИСА (всем сразу). Угу!
Через час Кологрив снова заглянул. И с тем же успехом.
На сей раз во взглядах подчиненных читалось благоговение.
АВОСЬКА. Ну, Лариска!… Ну, Лариска!…
ФОЛИАНТ. Он думает, что мы перед ним на задних лапках запляшем?
КОСМЕТИЧКА. Лариска, ты герой!
Налицо был бунт в корректуре, и вовсю он вспыхнул, когда Кологрив пожаловал в третий раз.
ЛАРИСА. Олег Дмитриевич, если вы имеете сообщить что-то по работе, то говорите. У нас три полосы, и все очень грязные.
КОЛОГРИВ. Но ведь вы только что ходили пить кофе!
Корректура переглянулась – замред унизился до подглядывания.
АВОСЬКА. В инструкции сказано, что наше время посещения буфета – от половины седьмого до семи. Мы в него уложились.
КОЛОГРИВ. Найти пять минут, чтобы зайти на минутку…
ФОЛИАНТ. Лариса, только что пришел официоз. Если мы немедленно не прочтем его и не дадим на правку, будет опоздание!
КОЛОГРИВ. Лариса Николаевна, я совершенно официально прошу вас зайти ко мне в кабинет!
КОСМЕТИЧКА. Лариска, полоса лежит, а в цехе ругаются!
Столкнувшись с бунтом, Кологрив растерялся. Корректура, готовая к бою, ждала. Он сверкнул глазами и вышел.
Кологрив знал, что Лариса должна уходить последней. Он засел у себя в кабинете и стал ждать. А дождался он в итоге подвыпившего Мошкина, который забрел в редакцию перехватить трешку.
МОШКИН. Привет! Дай до понедельника трюндель. Ждешь?
КОЛОГРИВ. Держи. Жду.
МОШКИН. Серьезно тебя припекло. Я думал – врут бабы. А ты действительно – сидишь, ждешь. Уму непостижимо. Нонсенс.
КОЛОГРИВ. Кто – врет? Чего – врет?
МОШКИН. Ну, в конторе насчет тебя!
КОЛОГРИВ. Топал бы ты домой, соратник…
МОШКИН. Я-то пойду, а ты-то ждать будешь! И надо же – такую обузу…
КОЛОГРИВ, Какую еще обузу?
МОШКИН. Да ты забыл, что ли, что у нее двое детей?
КОЛОГРИВ. Это у кого же… двое детей?…
МОШКИН. Да у этой твоей… у невесты!
Ошарашенный Кологрив выразился совершенно нецензурно. Мошкин от неожиданности ответил ему тем же. И оба тупо замолчали. Кологрив первым делом подумал, естественно, что пронюхали о его шашнях с Людмилой и, как всегда в таких случаях, редакционное общественное мнение во главе с корреспондентом Еленой встало на защиту нравственности.
