Ангелика Мехтель - Но в снах своих ты размышлял...
Чем же занимается ваш муж?
Он консультант по сбыту в одной крупной фирме и часто в разъездах.
Младенец у нее на коленях спит, головка его лежит на сгибе ее локтя, чтоб меньше трясло.
Тоже мальчик? — спрашивает Марта.
Женщина качает головой, с нежностью глядя на младенца.
Нельзя же все восемь часов держать ребенка на руках.
Марта расстилает на сиденье рядом одеяло, которое нашлось в дорожной сумке молодой матери. Мальчик увидал стадо овец и ужасно разволновался. Поезд мчится полным ходом, за окнами золотисто-зеленые холмы, рожь стоит высокая-высокая, а иногда мимо пролетают полустанки. Марте хорошо знакомы эти места.
Смотри, бабуля, говорит мальчик, и она рассказывает ему про шерсть, которую дают овечки.
Вы сидите, сидите, говорит она молодой женщине, а то малышка проснется. Сама встает, розовое платье шуршит от каждого движения. Вынимает из сумки рожок, пеленки и маленькую подушечку. Устраивает на сиденье рядом с молодой матерью постель для младенца, ведь других пассажиров в купе нет.
Внуки, наверно, очень вас любят?
Марта кивает. В Гамбурге она последний раз была на крестинах внука.
Они вместе укладывают младенца на одеяло, и по чистой случайности их руки соприкасаются.
Вы живете одна? — спрашивает молодая женщина.
Уже восемь лет, отвечает Марта, расправляя на коленях платье.
Поезд подъезжает к первым многоэтажным домам, стоящим, что называется, прямо в поле.
Это Аугсбург, говорит молодая женщина.
Поезд притормаживает, и Марта берется за чемоданчик. Она гладит мальчика по голове, улыбается молодой матери. Та удивлена.
Да, мне только до Аугсбурга, говорит Марта.
Поезд стоит две минуты, она машет на прощание в сторону купе, за стеклом которого виднеется маленький мальчик. С чемоданчиком в одной руке и сумкой в другой она направляется в центр.
Обед еще не скоро. Магазины открылись, навстречу идут хозяйки с кошелками.
Добравшись до кладбища и поднявшись по лестнице к калитке в кирпичной стене, она чувствует, какой нынче жаркий день. Двадцать пять в тени, обещали по радио.
Гравийные дорожки среди могил тенисты и в эту пору почти безлюдны. Какая-то старуха несет в лейке воду. Прежде чем пойти на могилу мужа, Марта садится на скамью, ставит рядом чемоданчик, открывает сумку, вытаскивает носовой платок. Белый, обшитый узкими кружевцами. Утирает со лба бисеринки пота.
В старых кладбищенских деревьях пробегает ветерок.
Она вспоминает, как очнулась от воплей невестки.
Но это же не я, сказала тогда Марта, а сын возбужденно что-то ей выговаривал. Потом он отправил ее в больницу.
Она встает, поднимает со скамейки свой чемоданчик и идет дальше. В ортопедических туфлях ноги не устают.
За его могилой ухаживают кладбищенские садовники. Все в полном порядке. Надгробие выбрали дети. Марта ставит чемоданчик на землю, нагибается оборвать увядшие листья, относит их в мусорную урну возле водопроводного крана.
В городе Марта знает маленький, не слишком дорогой ресторан. Там она обедает, а потом едет обратно, автобусом. Это дольше, и маршрут не тот, что у поезда; ей нравятся места, по которым проложен автобусный маршрут. На автовокзал она приходит заранее, чтобы устроиться у окна, за спиной шофера.
Иногда, на ее счастье, рядом садится человек, с которым можно поговорить.
Она не помнит, когда он начал пить.
Пьяный, он давал волю рукам. Дети ушли из дома, как только подросли.
К вечеру она возвращается домой. Дверь булочной все еще распахнута настежь.
На лестнице Марта встречает детей, спешащих играть во двор. Пусть шумят, ей это не мешает. Когда она отпирает дверь, соседка с хозяйственной сумкой как раз выходит из своей квартиры, здоровается и спрашивает: Благополучно съездили? Соседка — пухленькая женщина лет сорока пяти, иногда она покупает для Марты кое-что по мелочи.
В квартире жарко: южная сторона. Прежде чем пройти в комнату, она заглядывает в почтовый ящик на двери. Вынимает рекламу, писем нет ни из Гамбурга, ни из Торонто.
Из передней она идет в комнату, кладет чемоданчик на кровать, откидывает крышку и вытаскивает фотографию в рамке. Свадебное фото, как всегда, в целости и сохранности. Затем Марта выкладывает белье, ночную рубашку, туфли, относит все в шкаф, распихивает по местам.
Она не была несчастлива, когда он бывал трезв.
На кухне она ставит чайник и, вынув из холодильника масло, идет в ванную, потом заваривает мятный чай, а пока он настаивается, надевает халат, после этого относит чай, масло и хлеб на подносе в комнату и садится за стол. Она намазывает хлеб, наливает себе чаю, не спеша ест и смотрит в окно, на бледно-голубое теперь небо.
Ей хорошо в этой комнате, которую она сняла два года назад, так как не хотела после освобождения возвращаться в Аугсбург.
Дети отказались взять ее к себе. И Марта не была на них в обиде.
Покончив с едой, она выливает в чашку остатки мятного чая, а остальную посуду относит на кухню, моет и убирает.
За окнами вечереет. Уличный шум доносится глуше. Марта сидит у телевизора и мелкими глотками прихлебывает чай.
Теперь-то она понимает, что ей не следовало наносить удар. Он пробовал защититься, и с испугу она отпрянула. Он покатился по лестнице, он кричал от боли и был весь в крови.
Она зарубила его топором. Затем написала детям прощальное письмо и выпила пригоршню снотворных таблеток. Утром сын и невестка нашли ее.
После сводки погоды она ложится спать. Постель уже разобрана. Прежде чем погасить свет, она бросает взгляд на кресло, где сейчас ничего нет.
Суд принял во внимание жестокую судьбу шестидесятилетней обвиняемой и приговорил ее к пяти годам лишения свободы.
Марта блаженно закрывает глаза.
Раз в месяц что-то говорит ей: пора! — и она готовит свое маленькое путешествие.
© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976
Херб
Перевод Н. Федоровой
Чем дольше я размышляю об этой истории, тем более невероятной она мне кажется.
Херба привел Томас.
Ты что, не мог предупредить? — спросила я его.
Да он сам за мной увязался, ответил Томас. Позднее он уверял, что учился с Хербом в одной школе.
В какой такой школе?
Они сидели в гостиной, смеялись. Херб чувствовал себя совершенно как дома.
Прошу вас, сказала я, приготовив бутерброды с остатками колбасы и сыра.
Меня упрашивать не надо, ответил Херб.
Томас скормил один бутерброд собаке, а на моих коленях сидел кот.
Где вы живете? — спросила я Херба.
А вы, сообщил он, знаете, что женщины превращаются в птиц?
Спящие кошки здорово похожи на кули с мукой. Томас больше любит собак, и Херб поинтересовался: вы приучали кошку и собаку друг к другу?
Слушай-ка, сказала я Томасу, но он слушать не стал. После завтрака Херб остался дома, а мы с Томасом поехали по делам. В машине я сказала: не очень-то мне по душе нахальные гости.
Ты же знаешь, какой он, отозвался Томас.
Вовсе нет.
Было лето, а от этого я каждый год прямо шалею. Достаточно одного теплого денька, хотя бы и в феврале, и я уже нервничаю.
Вечером Томас подстригал лужайку, а я сновала по квартире, как узница по камере. Да, забыла сказать: открыл нам Херб. И на кухне ждал горячий ужин. Кот сидел на столе, а собака разлеглась рядом, на полу.
Я тут проездом, повторял Херб, но мы уже клюнули на него. Когда мы приходили, он был тут как тут. Я и не замечала, что он за мной наблюдает, пока он не сказал: Вы нервничаете.
Почему женщины превращаются в птиц? — спросила я.
Они и есть птицы, ответил он.
Как-как?
Птицы, которые ищут спасения в бегстве.
Это на меня лето действует, оправдывалась я. Летом мне хочется стать ребенком и чтоб без конца тянулись каникулы, хочется пахнуть водой и маслом от солнечных ожогов, бегать босиком и обгореть. Херб слушал.
Старая песня, сказал Томас.
Я устала, да и на работе нынче были неприятности, поэтому я поднялась со стула.
Ты куда? — спросил Томас.
Гулять, ответила я, составишь компанию?
Мы жили тогда на окраине, в нижнем этаже, с правом пользования лужайкой. Томаса никакими силами не заставишь пойти на прогулку. Зато Херб тотчас же встал: Я составлю вам компанию.
Ну так как? — спросила я у Томаса. А ему только того и надо было.
Время близилось к полуночи, воздух еще не остыл, пахло бетонными стенами домов, асфальтом и зноем, которым до сих пор дышала вся улица. Я почти бегом бежала рядом с Хербом, потому что шаги он делал ужасно большие. Когда уличный фонарь светил в спину, тень Херба становилась длинной и тонкой. Он шел к парку, будто знал, куда я хочу.
Мужчины, заметил он, написали лучшие рассказы о женщинах.
Я пожала плечами. Какое мне дело до писателей, если завтра в полседьмого надо вставать и тащиться в контору?
