Слава Сергеев - История моего безделья
Почему был такой туман? Просто утро? Или… Вот что хочу спросить:
Вы никогда не замечали обыденной, но совершенно отчетливой жизненной мистики, проявляющей себя не громом и молнией, а абсолютно бытовыми вещами, вот в описываемом случае туманом, у кого-то в каком-то другом случае появлением или исчезновением какого-то человека?.. Может быть, здесь туман означал окончание детства?. .
Странно, вроде бы по широте Петропавловск не севернее Москвы, а лето из-за близости ледяного Охотского моря наступало только к концу июня. Но это было настоящее субтропическое лето. Куда-то пропадала сухая прошлогодняя трава, наливались странной, не российской, густой зеленью листья, появлялись огромные желтые бабочки-махаоны (см. выше) и цветы… Например ирисы. Как вам - сопка, поросшая густым, фиолетовым ковромиз ирисов? И рядом еще одна. Не вспоминаются ли вам японские гравюры?.. Хокусаи? Хирошиге? Весенний дождь над Хуанхе?
Иногда думаю, что зря я оттуда так рано уехал. Надо было доучиться до 10-го класса, поступить на факультет журналистики во Владивостоке, жениться на своей первой любви, дочери знаменитого на Камчатке капитана дальнего плавания, и так, оттуда, издалека, начать свой походна Москву.
Не начал, уехал, не поступил, не женился. Впрочем, помнил ее еще долго, до аж 83-го или даже 84-го года (десять лет !), когда приехал после геологического института в командировку на две недели и в первыйже день, переходя дорогу, чуть не столкнулся с огромным толстым мужиком в болотных, завернутых по местной моде сапогах. Мужик, весь заросший рыжим обезьянним волосом (руки, грудьиз-под тельняшки) вдруг заулыбался и окликнул меня. Серега! Мы обнялись. Из-за мужика выглянул мой детский друг и сосед, тихий толстяк и собиратель фантиков из-под “жувачки” со странной гоголевской фамилией Ворона. После первой неловкости я кинулся его расспрашивать: а тот, а эта?.. И минут через пять, самое большее, он рассказалмне душераздирающую историю о своей любви и бурном романе с моей первой любовью…
Дело произошло уже после школы, она уже вышла в первый (?!) раз замуж и приехала с маленькой дочкой в гости из того самого Владивостока, в который не поехал я. Они встретились случайно у Людки (“помнишь?”) из 4-го дома…
Я слушал и не слышал. Я смотрел на огромные волосатые руки друга моего детства и не мог понять: как же так?! Эти руки… этот огромный мужик - и моя тоненькая, похожая на веточку, веточку вербы, любовь… Я помню, как она заболела, ее положили в больницу и я ходил к ней в последний год перед отъездом, и мы стояли в вестибюле, она была в халатике, и у нее почти не было еще груди, в тринадцать-то лет… не то что у той же Людки, у которой с 6-го класса были огромные сиськи, и мне это было все равно, я даже думал: и пусть,- представляете?..
- Она долго колебалась, но потом уехала во Владивосток к мужу, - сказал Сережа, - и больше я ее не видел.
Мы простились. Я обещал зайти, он жил все там же, где и раньше, с мамой и женой, он женился недавно на соседке снизу, я ее не знал, она приехала уже после моего отъезда. Я обещалзайти - познакомиться с женой, но разумеется не зашел. Кажется, у меня отразилось что-то на лице, так как он как-то странно посмотрел на меня, когда мы прощались.
Так-то. Слышишь ли ты меня, любовь моя номер один, бывают же в жизни чудеса, отзовись, я до сих пор, до сих пор, в сочинительском экстазе, в ночи, на другой планете и в другой стране, в другойжизни, я до сих пор помню тебя.
Занавес.
Иещеодна картинка - зимняя.
Запуск воздушного змея из дефицитного китайского конструктора, который никак не хотел взлетать. И вот я бегу изо всех сил по дороге с длинной нитью в руке, азмей, петляя, зигзагами несется замной и никак не взлетает - точнее, он вроде бы взлетает, но стоит мне остановиться, тут же падает… И вдруг я все-таки ловлю какой-то восходящий или нисходящий поток воздуха метрах в пятнадцати-двадцати над землей, белый бумажный квадрат, наконец, поднимается, останавливается и повисает совершенно неподвижно, и эту картину я почему-то отчетливо помню:
Зима 1972 года, сугробы
мне лет двенадцать
дома дорога в бухту
внизу корабли
Садящееся солнце
змей взлетев
повисает как раз “напротив него”
вокруг желтоватые тени
совершенное
даже (сегодняшняя вставка)
какое-то странное безлюдье
хвост змея украшенный
разноцветными флажками
красными желтыми синими
полощется в воздухе где-то рядом
Впрочем, про хвост я на самом деле ничего не помню, не буду врать. Возможно, он, правда, болтался где-то рядом, совсем невысоко над землей, а возможно его и не было вовсе, и я его здесь повесил для красоты…
И последнее.
Вы можете спросить: а чем автор занимается сейчас? Да так, ничем. Работает экспедитором в небольшой книжной фирме, пишет историческую повесть и собирается весной закончить курсы фотографов - он слышал, что фотографам теперь неплохо платят.
Но все это неинтересно. Я лучше процитирую вам одно место, которое я нашел у Аврелия Августина, в его “Исповеди”, неплохое карманное издание которой купил недавно.
Господи, забавы взрослых, говорит Августин, называются делом, у детей они тоже дело, но взрослые за них наказывают, и никто не жалеет ни детей, ни взрослых, Господи…
Вот и всё.
