Илья Игнатьев - Take It With Me. (Ладонь, протянутая от сердца - 2).
- Хватит, Илья! Не надо, хватит. Мучаешь себя… Кончилось ведь всё… Кончилось ведь? Их же нету больше? Этого… как его, - Мятого? А если они ещё… то ведь их убить надо! Ил! Такие нельзя чтобы жили!
- Пусти. Гриша, пусти, говорю, больно мне!.. Хм, дежавю. Стаська тоже вот, и вцепился тогда, и убить грозился, - да, Гришка, вы оба настоящие, - и вы оба правы, - и Стас тогда, и ты сейчас, - таких как Мятый Бубен надо убивать. И Тихон… Он ведь был тоже… Самый настоящий! Он так сделал, чтобы и я… блин, да ничего он не делал! Он просто был со мной, он любил меня, а я был с ним и очень любил его, - и он был настоящим, и я захотел стать только таким, и никаким другим. Не знаю… А там всё кончилось, самурай. Этих тварей больше нет, Тихон посчитал, что в одном Мире с этим всем он существовать не может. Если Тиша чего решал, то так и становилось, он же… А Мятого Бубна Тихон мне отдал, я сам его…. Рот! Щас же рот закрыл, - да? То-то… Я сам его убил, Гришка, и ещё там одного, его Влад звали, - этот жирный Влад был хуже почти всех…
- К… ка-ак… это?
- Ну, задышал! Сам же только что… Так вот, убил, - Владу две пули в глотку посадил, третью в глаз, - control and monitoring, - а Мятого Бубна… я его ножом, Гришка. Тихон из Чечни привёз, на память, «Катран» называется, его там на войсковых испытаниях опробовали… Хороший нож. Теперь он у меня, и тоже, - это тоже такая память… Я никогда не забуду всего этого, и… Гриша… и Тихона мне… сука! Прости. Давно не плакал, сука. Прости, Гришка, как-то сами слёзы… Во-от… Чо молчишь-то?
- Я… Илюшенька, я… а что сказать? Я тоже сейчас заплачу!
- Не надо, всё ведь теперь хорошо, самурай… А вот ты знаешь, я ведь чуть не умер. Сам. Когда Тишу убили, когда я потом… ладно, это я не знаю, надо ли рассказывать. Одно скажу про Тишу, - я ведь его любил, как думал никогда и никого не полюблю. А его не стало, вот я чуть и не… Потом чо-то, как-то… Думаю… - нет, не так, не думал я, я ведь с Тишей разговаривал. Понимаешь? С ушедшим Тихоном. Ну, я не знаю, это, наверное, что-то нервное у меня было, а может быть, и нет. Я ведь… Блин, я даже слышал, как он смеялся иногда, сверху откуда-то, что ли… Нет, конечно, это он, его слова, его смех внутри у меня звучали, это у меня в душе до сих пор живёт, и не уйдёт уже от меня! Это Любовь, Гришка, понимаешь, вот Тихон и не ушёл тогда до конца, он всё время со мной, и по сейчас, и навсегда, - но внутри… А вот тогда, сразу после смерти он сто пудов рядом был, говорю же, сверху как-то так, - снаружи, - ведь он же не мог до конца уйти, пока не убедился, что со мной всё тип-топ. Он очень хотел, чтобы у меня всё было тип-топ. Он и все эти бабки, с ними всё замутил, чтобы у меня по жизни всё тип-топ было… стало. А сам…. Он не был уверен, что мне с ним будет хорошо. А мне было хорошо, - блядь, «хорошо», это не то слово, - Любовь. Но именно Любовь… Он же не мог, чтобы у нас продолжалось всё вот так, как было. Вот он и решил, - если получилось бы так, как он планировал, то мы бы вдвоём были уже в порядке, и никаких больше, на хуй… Ну, а уж если… - ну, он так думал, - то чтобы у меня… хоть и без него уже, но чтобы всё было у меня в порядке.
- Илюша…
- Так, ты лучше меня щас не перебивай, лучше! Гришка, очень всё это непросто, пойми, и решиться рассказать про это всё, и рассказать непросто. Так что, не перебивай, я тебя прошу.
Илья убирает со своей груди мою руку, - оказывается, я положил ему на грудь руку, и сам не заметил когда, - и, оказывается, так мне лучше всё это слушать, голос Ильи я слушаю ушами, и всем своим лицом, - а сердце Ильи, его верное огромное сердце, - оказывается, его можно тоже слышать, - вот так, ладонью, - и я слышу, оказывается… Но вот Илья убирает мою ладонь со своей груди, - жаль, у меня в ладони сразу как-то пусто, - встаёт с дивана, быстро проходится по кругу маминой комнаты, на ходу успевает, - на бегу, почти! - треснуть котяру по шее, и успевает погладить Малыша, который тоже лежит на диване, в ногах, потом Илья, - мой Ил-2! - мой! - снова падает на диван, рядом со мной, - мой, сука! - жалко, что меня с ним не было! Сука! - мало этому… Бубну этому! - мало… И я тесно-тесно прижимаюсь к Илье, ведь я… Блядь, блядь и блядь, - я его люблю… Нет, не так, - что значит, люблю? - я Илью ЛЮБЛЮ. Вот так. ЛЮБЛЮ! Слова, слова…
- Хорошо, Ил, как скажешь, - не буду я тебя перебивать.
- Ух, ты! Надо же, как меня все слушаются! Пойти, в «Наших» записаться, что ли… А что? Очень даже… Учитывая мою психофизическую составляющую, в специальной литературе именуемую «харизмой»… Лет так… через… Г-н Президент.
- Да ну! Илья!
- Молчать, сказал, электорат самурайский! Хотя… мда, ты прав, самурай, - ведь прошлое. Оно у меня… Что ж, дальше, про моё прошлое. Это, видишь ли, была середина моей истории, Гришка. Про Тихона, про деньги, немного я тебе про Мятого Бубна рассказал, - это, про Мятого Бубна, было очень тяжело рассказывать, а ведь, говорю же, это я тебе совсем немного ещё рассказал, и уж, конечно, не всё. Но самое трудное, это начало. Ну, про детский дом ты знаешь, и про то, что я с него сорвался, тоже знаешь. А почему? Потому что меня там ебали. Все. В смысле все старшаки, - блин, а может и не все, я не помню уже, но, думаю, что все, кто меня хотел выебать, тот выебал. Ну, там всех ебали, - старшие младших, - как только десять лет исполнится, - всё, порядок, ты уже не целка, - хм, «юный барабанщик, ты уже не мальчик», - такая у нас в детдоме шуточка была распространена. Старшие младших, - Гришка, это страшно, когда младших, в обязаловку, ебут старшие. И то страшно, что самих старших, когда они были младшими, тоже, те, предыдущие старшие, которые тоже ведь, в свой черёд, были младшими… Запутано, да? Нихуя, самурай, - то есть, может, на словах это и запутано, а в реале всё было просто и ясно до ужаса. Сначала ебут тебя, а потом ебёшь ты. И тоже в обязаловку, - ведь… ну, это ясно. Наверное, и я бы, тоже, когда стал «старшаком»… не знаю, - хм, а чем я лучше других? Но всё так обернулось… плохо очень. Для одного моего друга, - Лёшка такой там у меня был, умер он, чо-то раз старшаки увлеклись, перепили, что ли, - и Лёшка Петляков умер. А я… Я посмел… попытался сказать. И мне пообещали, что я буду следующим, - ну, я и подорвал. Всё. То есть, всё с детдомом, - потом-то дохуя ещё чего: улица, побирался я, воровать пытался, бригада таких же, как я у Трёх Вокзалов… Это в Москве. Вот, а потом Мятый Бубен…
Илья вдруг смеётся! Что? Я вскидываюсь, - уж очень как-то… смех у Ильи очень весёлый, добродушный даже, - вот я и вскидываюсь, - а ведь так мне хорошо сейчас с ним лежать было, я уже даже не под боком у него, - ведь мы вдвоём лежим на мамином неразложенном диване, - тесно, - и я головой у него на груди лежу, а рукой обнял его за талию, другой рукой, всем кулаком мну его суперную мастерку с эмблемой “practical shooters” на плече, но я вскидываюсь, смотрю Илюшке в лицо, - близко-близко, - что?
- Ну что, Илюшка? Я что-то опять, да? Надо мной опять смеёшься? Гад, тогда. Гад зеленоглазый…
- Да ну, мнительный ты, самурай! Не, глянь! Стёпа ваш, берберийский. Блядь! То есть, Б. То есть: to fuck my bald skull! То есть, - горе моей кудрявой голове, - это в совсем уж вольном переводе. Пасёт, хищник, меня…
- Брысь! Вот же! Хищник, куда там, - вот Егорыч из больницы вернётся…
- И что? Это… ты ложись, как лежал, - мне хорошо было, Гришка…
- Да? Супер, мне тоже в тему… вот, так хорошо. А Егорыч его мухой в стойло поставит, - если ты ему новый баллончик в “Prokiller” поставишь.
- Блядь, он что, в кота вашего стрелял?
- А ты чо, против? Я нет. Тот хоть пистолета бояться стал, - как в руки возьмёшь… Ха, и название ведь! «Прокиллер», - тема.
- Гришка, я его не из-за названия купил, - хмуро отзывается Илья. - Просто… Ну, я не знаю, какого хрена японцы его так назвали! Это же просто клон Кольта M1911, а чо они его так… Он почти копия такого пистолета, Ле Байер, это американская фирма, Кольты под «практику» выпускают, и для ещё там… фирма редкая… И известная у «практиков», суперспорты делают, - в натуре супер! Качество, - песня! Я этого «японца» потому и купил, - тоже качество супер, и почти копия Ultimate Master Ле Байера.
- А где купил, у нас? Дорого?
- В Москве, четыре с половиной сотни… м-м…
- Ну-у… четыреста пятьдесят рублей, - ну, нормально…
Илюха смеётся, поворачивается ко мне лицом, - моя правая ладонь с его талии перемещается на спину Ильи, он своей левой рукой обхватывает меня за шею, и так получается, что я упираюсь ему лицом в изгиб шеи. Я кручу носом, я ввинчиваюсь им… так. Мягкий воротник мастерки сдвигается, и мне хорошо упираться носом… губами… лицом, короче, мне хорошо и удобно упираться в изгиб Илюхиного плеча и шеи, - хорошо и удобно, - но, главнее, что хорошо…
- Ну да, - шепчет Илья мне снизу в ухо, - четыреста пятьдесят. Рублей… Хм, нормально…
- А чо? - тоже шёпотом спрашиваю я в Илюшкин изгиб плеча и шеи… кожа его… под моими губами такая… хорошо…
