Константин Смелый - Это даже не умрёшь
После обеда Машеньку привели в смотровую. Вика постелила на кушетку чистую простыню и полезла за инструментами для взятия мазков, но Жук остановил её и на этот раз. Вместо мазков и прочих формальностей он попросил Машеньку растянуться на кушетке и вколол ей слоновью дозу снотворного.
- Сходи пока проведай Зину, – сказал Жук Вике. – Я всё сам сделаю.
Вика пожала плечами и вышла.
Жук запер за ней дверь. Минуты три он задумчиво стоял посреди комнаты, морща лоб и почёсывая мочку уха. Мочки, а также раковины обоих ушей Жука давно стоило побрить.
Машенька умиротворённо сопела на кушетке. Её ноги были слегка согнуты и повёрнуты влево.
Постепенно Жук вышел из раздумья. Он достал набор сверкающих инструментов и сосудов, методично вымыл их над широкой овальной раковиной и разместил на столике рядом с кушеткой. Затем аккуратно раздел Машеньку. На полу под кушеткой выросла куча скомканной одежды, увенчанная трусиками с изображением черепашки в очках. Жук тщательно осмотрел и ощупал тело девочки, четыре раза перевернув его в процессе. Тело было веснушчатым и подростковым, с ещё слабо выраженной грудью и острыми лопатками. На правом бедре сидело бледное родимое пятно величиной с пятирублёвую монету; низ живота был перечёркнут тонким выпуклым шрамом. Жук нашёл в компьютере отсканированную копию медицинской карты из чеховской поликлиники, в энный раз пробежал её глазами, но не увидел ничего, что могло бы объяснить присутствие шрама.
- Ну бог с тобой, – Жук нетерпеливо отмахнулся от компьютера.
Он достал из стола «Кэнон», поменял объектив, прикрепил вспышку и сделал тридцать два снимка разных частей тела Машеньки, для чего её пришлось ещё пару раз перевернуть. После этого наконец пришла очередь разложенных на столике инструментов. Жук надел перчатки, ввёл в левую руку Машеньки анестетик, взял пробу крови из вены и выцедил её в длинную пробирку, уже занятую до половины бесцветной жидкостью. Кровь красиво заклубилась. Жук полюбовался ею и вытянул вторую пробу, которую поместил в пустую пробирку поменьше. Бросив все три использованных шприца в ведро под раковиной, он взял скальпель и аккуратно срезал слой ткани толщиной около миллиметра с подушечки большого пальца Машеньки. Срезанный лоскут он стряхнул со скальпеля в маленькое прозрачное блюдце, также заполненное жидкостью.
Оставалось только перевязать обрезанный палец. Жук сделал это, снял перчатки, накрыл Машеньку покрывалом, откатил в сторону столик с инструментами и образцами, настучал полстраницы текста на компьютере и вышел, выключив за собой свет.
Ему ужасно хотелось курить.
На крыльце он столкнулся с коренастой женщиной в чёрных резиновых сапогах и забрызганном грязью белом халате.
- Роман Романыч! – воскликнула она.
- Дарья Васильевна, – произнёс Жук, с опаской осматривая непорочную белизну собственного халата. – Что стряслось?
- Я это, ничего такого, к Вике за деньгами на корм... Вам хотела только сказать, что Чушка заболела, кажется. Надо бы это, в общем, ветеринару её показать.
- Это которая из них Чушка? – Жук нахмурился и достал из американского почтового ящика слева от крыльца сигареты и зажигалку.
- Которая молоденькая самая, с мордочкой чёрной. В феврале её только купили. Не хочет ничего есть и всё першит горлышком. Два дня уже.
- Она в отдельном загоне у нас?
-
В отдельном, в отдельном! Само же собой!
Никита и высшие сущности
Никита, подобно Амели Пулен с Монмартра, имел в жизни свои маленькие радости. Ему нравилось смотреть, как прорастает луковица, поставленная в баночку с водой. Ему нравилось заезжать домой в середине дня и там, на кухне, слушая Лав-Радио, делать себе два бутеброда из батона с изюмом и дешёвой варёной колбасы, которые запивались сладким чаем из большой (0,6 л.) кружки. Он любил набирать комбинацию из нулей и звёздочек на мобильнике и слушать, как смонтированный женский голос говорит «На вашем счёте осталось тридцать долларов семьдесят четыре цента». Зимой он получал огромное удовольствие по утрам, очищая стёкла машины от инея и попыхивая зажатой в зубах сигаретой.
Наиболее изощрённой и нечастой радостью Никиты было услышать в жаркий день от кого-нибудь малознакомого «ну и жарища – Ташкент просто». Если это случалось, он снисходительно замечал, что хилая московская жара даже рядом не лежала с температурным беспределом, который каждое лето творится в Ташкенте. Никите нравилось быть специалистом по Ташкенту. В 85-ом году его папу отправили туда прямо из ГДР, вместе с семьёй и понижением оклада. Звание, впрочем, понижать не стали. Почти до самого конца Советского Союза Никита жил в одном из более приличных домов на улице Хорезмской и ходил в полтинник, то есть школу №50. Она была одной из наиболее русских в Узбекской ССР. «С низким процентом узкоглазия», удовлетворённо острил папа и добавлял «чучмеклос», демонстрируя знание немецкой морфологии. Папа происходил из нордической Вологодской области.
В школе Никита, тем не менее, дружил с Вовчиком – лишь наполовину нордическим сыном русского инженера и узбекской учительницы. С Вовчиком Никита ходил на самбо, пил свою первую водку, курил первый план, ненавидел классную руководительницу Софью Исааковну, говорил о девочках. Один раз ездил с ним на Каспийское море. После того, как семья Никиты переехала в Рязань, они с Вовчиком даже переписывались несколько лет.
В Рязани Никита прошёл через военное училище. За училищем последовала короткая, но памятная десантно-командная карьера. В ходе этой карьеры он потерял связь с Вовчиком.
Связь неожиданно восстановилась в тот момент, когда Вика с Машенькой и гостинцами скрылись в подъезде многоквартирного дома в г. Чехов. Никита как раз опустил стекло, закурил и взял в руку телефон, чтобы получить порцию невинного удовольствия.
Удовольствие не состоялось. Телефон зазвонил. Номер был московским и незнакомым.
- Алё, – рявкнул Никита.
- Алло, алло! – воскликнул Вовчик. – Кит, это я, Володя! Вовчик! Из Ташкента! Из полтинника! Я в Москве!
- Вовчик!!! Мать твою за ногу! ЗдорОво! – Никита просиял и тут же снова погас. – Ты где мой номер взял?
- У жены твоей, где же ещё? Я твоим родителям в Рязань сначала позвонил, ну, то есть маме твоей. Я – прими соболезнования – в смысле, насчёт отца...
- Да ладно. Давнее дело.
- Твоя мама мне домашний ваш дала телефон, я позвонил. Как её зовут, жену-то твою? Не спросил как-то...
- Ира её зовут.
- Ира! Красивое имя, женское! В смысле, женственное! С прекрасной энергетикой! Доооолго её упрашивал, чтоб она мне номер твоего мобильного дала. Минут десять. Всё «я ему передаааам, он вам перезвониииит». Всю нашу с тобой молодость ей пересказал! Чтобы в доверие войти. Таинственный ты стал! Серьёзный!
- Время такое, – сухо сказал Никита.
- Дааа, время, это да... Встретиться-то можно с тобой, Кит? Я ведь в Москве...
- Чего ты делаешь? В Москве?
- Яааа... По общественно значимой деятельности... Тут, понимаешь, такой есть человек, он из Ташкента тоже, у него такая потрясающая миссия... Да я те всё расскажу при встрече! Ты закачаешься!
- Ну ну, – выдохнул дым Никита. – Уже боюсь. Послезавтра ты будешь ещё? В Москве?
- Конечно! Пока тут есть деятельность, буду! В обозримом будущем буду!
- Ты даёшь. Деятель! – поморщился Никита. – Хорошо. Послезавтра тогда. Ты приткнулся где?
- У друзей! Единомышленников!
В конце концов Никита без энтузиазма сказал Вовчику, что подберёт его у метро. На этом разговор закончился.
До возвращения Вики Никиту грызли сомнения. Он даже так и не проверил, сколько долларов и центов оставалось на его счёте. Что-то в голосе и репликах друга юности совершенно не вязалось с образом из Никитиной памяти. Никита помнил Вовчика нормальным пацаном. Тот нормальный пацан не проявлял склонностей к общественно значимой деятельности и не потрясался миссиями. И вообще, тот Вовчик говорил совсем не так. Если бы в активный словарный запас Никиты входили слова «интонация», «чрезмерный» и «экспрессивный», он бы подумал, что интонации в речи нового Вовчика носили чрезмерно экспрессивный характер.
- Чего-то он как пидор какой-то стал разговаривать, – сказал в тот вечер Никита в разговоре с женой Ирой.
До вечера, однако, ещё надо было дождаться Вики и отвезти её обратно в клинику. Вика Никиту раздражала. Когда она наконец вышла из Машенькиного дома и уселась в машину прямо справа от него, он перестал ломать голову над переменами в голосе Вовчика.
- Пристегнуться не забудьте, – недружелюбно сказал он, заводя машину. – Ну, как всё прошло?
Вика послушно пристегнулась.
- Неплохо, – сказала она. – Мама была очень рада. Благодарила. Вопросов задавала много. Я сказала ей про операцию. Что сделали операцию, что возможно улучшение... Что не будем выпускать из виду... Она всё спрашивала, неужели не надо денег платить. И почему не надо. Объяснила ей, что уникальные случаи всегда на госфинансировании... А отчима не было дома. Ничего, если я закурю?
