Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
— Этого нельзя допускать!
Сеньор Кайо остановился и оторвал взгляд от земли с таким выражением, словно его поймали на ошибке.
— Чего? — спросил он.
Лали заговорила с видом обвинителя.
— Этого, — сказала она, — чтобы восьмидесятитрехлетний старик тяжким трудом от зари до зари зарабатывал себе на жизнь.
Сеньор Кайо стоял, хлопая глазами, — он не мог прийти в себя от удивления. Опять провел тыльной стороной ладони по лбу, поскреб щеку.
— Ну и ну, — проговорил он наконец со сдержанным возмущением, — и вы тоже собираетесь отнять у меня работу?
Лали охватил гражданский пыл — маленькая голубенькая жилка набухла и пульсировала на лбу, предвещая ораторский выпад. Она произнесла решительно, с угрозой, твердым, казенным голосом:
— Общество, которое терпит такое, — несправедливое общество.
Сеньор Кайо был похож на рассерженного ребенка. Он смотрел на нее в изумлении. Потом сказал:
— Вот так так! Да если вы отнимете у меня работу на огороде, чем мне заниматься?
Виктор с Рафой только успевали поворачивать головы, следя за их диалогом. Губы Виктора сложились в ироническую усмешку. Лали горячилась:
— А если завтра вы заболеете?
— Ну и что? Моя меня вылечит.
— А если заболеет она?
— А дети на что?
Лали раскинула руки в патетическом жесте. Ее фигура на фоне позолоченных солнцем обрывистых скал выглядела театрально.
— Добрались наконец! — сказала она. — Именно этого я от вас и ждала.
Сеньор Кайо все больше приходил в замешательство.
— Так ведь положено, правда? — робко завел он. — Сперва ты за ними ходишь, пока они не оперились, потом они за тобой, когда тебя ноги носить перестают.
Похоже, Лали отказалась от усилий по преобразованию общественного уклада. Она пробормотала что-то насчет трудностей переделки патриархального общества, но, поскольку сеньор Кайо продолжал смотреть на нее, не понимая, Виктор вмешался, чтобы снять напряженность.
— У вас много детей?
— Двое у меня, парочка, сын и дочка, — ответил все еще не оправившийся от изумления сеньор Кайо и поглядел на Лали, словно ожидая от нее нового выпада. — Сын в Баракальдо, на заводе подшипников, а дочка в Паласиосе, замужем и, знаете, лавку держит и бар. — Он чуть улыбнулся и добавил: — У обоих машины.
В разговор вступил Рафа:
— А почему они уехали из селения?
Сеньор Кайо сделал руками неопределенный жест.
— Молодежь, — сказал он, — скучно им тут.
— Черт побери, конечно, скучно. Какие у них тут перспективы?
Галки, хлопая крыльями, кружились над скалами и заунывно кричали.
— Нужды они не знали, — угрюмо уточнил сеньор Кайо.
— Елки, нужды не знали! Смотря что вы называете нуждой.
Сеньор Кайо покачал головой и постоял немного, глядя на Рафу как бы издали. Потом снова взял мотыгу и принялся размеренно и четко присыпать землею рассаду, пробормотав:
— Сдается, мы друг дружку не поймем.
Солнце медленно уходило за левый берег. Тучи, темнея и сгущаясь, неслись на юго-восток. Время от времени они накрывали долину тенью, а потом вновь пробивалось солнце и заливало все мягким оранжевым светом.
Виктор, засунув руки в карманы, примирительно обратился к сеньору Кайо:
— Скажите, пожалуйста, сеньор Кайо, а когда начался исход?
Сеньор Кайо, не понимая, уставился на него. Виктор пояснил:
— В каком году люди начали уходить из селения?
— Когда народ снялся с земли?
— Вот именно.
— Точно не скажу, но как пришла война, люди и забеспокоились.
— Во время войны? Уже тогда?
— А как же, сеньор. На войну не одного и не двух забрали, и обратно они не воротились. А потом и пошло, и пошло.
— Когда?
— Лет эдак пятнадцать тому назад.
— Ведь селение было когда-то большое?
Водянистые глаза сеньора Кайо засветились.
— Большое, говорите? В добрые времена у нас тут сорок семь семей хозяйствовало. И повеселиться умели, к слову сказать, во всей округе другого такого селения не сыскать было. И не потому так говорю, что это мое, но на пасху к нам сюда даже из Рефико люди поднимались. Куда там!
Рафа бросил окурок на землю, затоптал его, опустил голову, усмехнулся:
— Ну просто Нью-Йорк, черт побери!
Сеньор Кайо засыпал последнюю лунку, подошел к канаве, двумя ударами мотыги пробил запруду, и вода весело побежала по грядкам со свеклой. Старик улыбнулся и сказал, обращаясь сам к себе:
— Вода не поторопится — свекла не примется. — Глянув на небо, добавил: — На убыль пошло, как должно.
Рафа, слонявшийся по запустелым огородам, наткнулся в зарослях на крест и остановился.
— Эй, сеньор Кайо! — закричал он. — Тут крест!
Сеньор Кайо поднял на него глаза.
— А как же, — спокойно сказал он. — Я его поставил.
— Под ним кто-то лежит?
— Как не лежит, сеньор, — мой кум Мартин. Кладбище, знаете ли, высоко в горах, мне одному туда ходить не по силам.
С мотыгой на плече он устало подошел к кресту. Лали с Виктором последовали за ним. Сеньор Кайо пояснил:
— Вернее сказать, кумовья-то мы не с ним, а с нею, с Андреа, матерью его покойной Элоисы, но он, Мартин то есть, женился по второму разу на матери своей первой жены, и они еще родили сына.
— Смерть мухам! — не удержался Рафа. — Вы хотите сказать, что не успел он овдоветь, как сделал ребенка собственной теще?
— Так уж вышло, сеньор, вам это не по душе?
— Ну, прямо телефильм в пяти сериях!
— Не подумайте плохого. Тогда в селении народу уже почти не осталось, трудно было пару найти.
Рафа, потешаясь от души, поглядел на Виктора:
— Уму непостижимо, старик!
Сеньор Кайо с мотыгой на плече, чуть наклонившись вперед, зашагал по краю террасы.
— Всякое в жизни случается, — заметил он философски.
Спускаясь по ступенькам, выбитым в тропинке, он обернулся к ним и сказал:
— Сейчас на минутку подойдем к реке, а потом, если у вас есть время, я покажу селение.
— Хорошо, — сказал Виктор, подстраиваясь под шаг старика.
Гуськом они спустились меж рядов голых яблонь; селение осталось наверху, а внизу, в ущелье, глухо и неровно, как море, шумела река, рокотали ручьи. По берегу сеньор Кайо быстро зашагал вдоль натянутой веревки к заводи.
— Каждый день ставлю тут сеть, — пояснил он.
Виктор с сосредоточенным вниманием следил за его движениями: как он достал из зарослей ежевики вилы, нашел бечевку, привязанную в кустах, и, потянув за нее, вытащил из заводи большой перемет, металлическую сетку, в которой копошилось десятка два раков. Рафа не выдержал:
— Смерть мухам! А ты идешь в бар, и там у тебя за одну штучку глаз вынут.
Сеньор Кайо улыбнулся. Достал садок, выложенный по дну ивовыми ветками, и вывалил в него раков. Прищелкнул языком.
— В рис — для вкуса, — сказал он. И добавил: — Кому нравится, конечно.
И он тронулся обратно, вдоль веревки, через заросли колючего кустарника, вниз по ущелью, туда, где заводь расширялась. На узкой, покрытой галькой полоске берега открылся заросший мальвами луг.
— Какая прелесть! — сказала Лали.
Старик обернулся:
— Мальвы-то?
— А это мальвы?
— Мальвы, конечно. На нынешних дождях вон как вымахали. Цветок мальвы помогает от болей в животе.
Рафа усмехнулся:
— Черт побери! В этой деревне что ни возьми — все для чего-то годится.
— А как же, — откликнулся сеньор Кайо, снова трогаясь в путь. — Все, что есть, на что-то годится. Для того оно и есть, верно?
VII
Поток разбивался о скалу, пенился и несся дальше — вниз, с двадцатиметровой высоты. Внизу, рядом с белым хвостом водопада, петляла дорога, а еще ниже, зажатая тесниной и зарослями кустарника, катилась река, волоча за собой кусты и стволы деревьев. Мягкий южный ветер увлажнял лица мельчайшей водяной пылью. Сеньор Кайо оперся о скалу и сказал громко, чтобы перекричать шум падающей воды:
— Этот водопад зовется у нас Грива. Испокон веков. Проходите. — Он поставил ногу на поросший мхом узкий каменный уступ и добавил: — Смотрите не поскользнитесь.
Он прижался спиной к выступу скалы, проворно повернулся и исчез за веером пены. Виктор повторил его движение, а за ним — Лали и Рафа. Узкий вход вел в пещеру, постепенно расширявшуюся, каменный пол и потолок сочились влагой. Снаружи доносился глухой шум водопада. В глубине угадывались искривленные тени сталактитов, на полу, во впадинах, виднелись остатки кострищ, а вокруг были разбросаны головешки, глиняные черепки, пустые консервные банки, ржавые треножники. Рафа оглядел пещеру, остановился взглядом на узкой щели входа, скрытого водяной завесой, сквозь которую проникал вечерний свет. И обернулся к сеньору Кайо:
— Потрясная берлога. Спрятаться тут — ни один черт не найдет.
