Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова
— Онеонта слишком далеко. На моей машине туда не доедешь. Я буду видеться с детьми еще реже.
Джон смотрел на шоколадную тыкву, лежавшую на столе. Она выкатилась из сумочки, когда я вытаскивала платок.
— Ты даешь Сэму конфеты?
Я развернула шоколадку и запихала в рот.
Я не думала, что взрослая жизнь окажется вот такой. Я не думала, что в ней придется торчать в разных кофейнях с людьми, которые тебя не любят, не пекутся о твоих интересах, — и молча это терпеть. А получалось, что на девять десятых взрослая жизнь состоит именно из этого.
Слезы — прекрасная приправа к шоколаду. В них же соль. Горькое со сладким сочетается не очень, но добавьте соли — и получится идеальный вкус.
Я посмотрела на Джона. Ни заговорить, ни врезать ему по физиономии я не могла, поэтому не знала, что делать. Он ждал, что я скажу, я думала. Потом до меня дошло, что он попросту ждет счета. Я выудила из сумки пятерку и положила на стол. Потаращилась в чашку. За всю свою почти сорокалетнюю жизнь мне еще никогда так сильно не хотелось облить человека скверным кофе. Но вот незадача — свой кофе я частично выхлебала, частично разлила, чашка оказалась пустой.
Джон достал из кармана бумажник, потом спрятал обратно.
Я встала, одернула задравшиеся штаны — они без эластика — и вышла из «Горизонта».
На парковке, рядом с моей машиной, стоял Джонов внедорожник — моя доходяга выглядела рядом с ним совсем букашкой. Я подумала, не оцарапать ли ключом блестящий бок.
Не стала.
В машине гавкала собака. Не знаю, что она хотела сказать — «дай-ка-мне-шоколадку» или «а-ну-отвали-отсюда».
Ключи позвякивали в одеревеневшей руке. Я заползла в машину, отыскала нужный ключ — он казался великоват для крошечного замка зажигания. Всунула его, повернула. Двигатель заработал.
Я закрыла глаза и стала ждать, когда ко мне придет понимание, что делать дальше.
Джон постучал мне в окно. Я опустила стекло.
— У тебя колеса плохо накачаны, — сообщил он.
Я кивнула. Да, шины мягкие, машину ведет. Он наклонился к собственному колесу, надавил пальцем на шину.
Собака вновь подала голос — глубокий, басовитый лай. Вот бы она перекусила Джону яремную вену.
Я рванула с места, придерживая левой ногой педаль тормоза. В зеркало заднего вида разглядела две полоски резины, оставшиеся возле машины Джона, и его гневное лицо. Он всегда говорил, что вожу я паршиво. Из его автомобиля высунулась собачья голова. Размером она была с медвежью.
Что было потом, не знаю. Следующие пятнадцать-двадцать минут моей жизни никак не отложились в памяти. Выпадение из реальности, помрачение сознания.
Очнулась я у кассы универмага «Лучшие времена», — оказывается, я только что купила за семьдесят долларов джинсы.
В руке у меня были моя кредитная карточка и открытка с изображением Малыша Рута — не исключено, что я только что слямзила ее из книжного магазина. Крупное, пластичное лицо Малыша Рута было снято крупным планом. Казалось, он думает: «Ну и что же, блин, дальше?»
Брюки лучших времен
Дома, все еще в помрачении, я напялила джинсы. Невероятно, но они подошли, — а может, ничего невероятного, может, я примерила их в «Лучших временах», в кабинке, — в упор не помню. Попа моя в них выглядела так, будто мне всего тридцать пять, а то и всего тридцать два.
Фотографию Малыша Рута я приклеила к стене над компьютером.
Снаружи в кон-то веки проглянуло солнце, верхушки сосен вспыхнули серебристым светом. Я обошла по периметру свой участок, в новых джинсах, ярлыки я еще не оторвала, и они свисали из карманов. Я бродила по ломаной кромке своего акра почти час, на каждом проходе доводя до истерики соседского терьера, блюстителя границ. Я думала про отца: как спокойно и размеренно он работал, всю свою долгую жизнь, когда не играл. Во всех его действиях была дотошность, абсолютная сосредоточенность. Я могла взглянуть на него в любую минуту, и было ясно, что он делает именно то, что собирался делать в этот момент жизни: красит крыльцо, читает о политике в «Нью-Йорк таймс», объедает небольшую кисть своего любимого винограда.
«Что я здесь делаю? — подумала я. — Что я делаю здесь?»
Нет ответа.
Я не могла заставить себя вернуться в дом. Дом — это место для людей, семьи, супругов, матерей с детьми. Мой дом вопил, что он пуст. Я влетела в него, схватила счета, один из контейнеров с маслом и отправилась за четыре квартала к Джинне.
Она открыла дверь — взмокшая, растрепанная.
— Я принесла счета, а еще масло, — сказала я.
Мы стояли в прихожей, куда явно приходили нечасто — и хорошо, если учесть, что она была застлана бежевым ковролином. По контрасту с пятнистой от пота футболкой и вислыми штанами дом Джинны казался особенно чистым.
— Симпатичные брючки, — похвалила она. — Новые, да?
Я поняла, что так и хожу с ярлыками, — и содрала их рывком.
— Теперь назад не возьмут, — посетовала Джинна.
В одной из комнат работал телевизор.
— Твой муж дома? — спросила я. Муж ее был человеком с располагающей физиономией, крупным и мягкоголосым.
— Марк? — уточнила она, будто у нее имелся и другой муж. — Понятия не имею, где он.
Это звучало не слишком многообещающе, но мы с Джинной были едва знакомы, расспрашивать не хотелось.
— Мистер Дейч-младший выдал мне сливок, и я сделала масло.
— Ух ты, это как? — поинтересовалась Джинна. И, не дав мне ответить, добавила: — Можешь не рассказывать, я терпеть не могу готовить.
Я протянула ей контейнер с маслом:
— Думаю, его лучше хранить в холодильнике. — Я стояла, чувствуя себя очень неловко, гадая, пригласит ли она меня в дом, гадая, смогу ли я сейчас вынести чье-то общество. Внезапно мне показалось, что в доме холоднее, чем на улице. — Увидимся на той неделе, — сказала я.
— Чаю не хочешь? — предложила она. Но предложение запоздало, и мы обе это знали.
— Спасибо, мне надо домой, — ответила я, хотя мне совсем не надо было домой.
— Возьми рогаликов, у нас их целая куча. — Марк работал водителем фургона, развозил хлеб. — Я же сказала, я понятия не имею, когда он вернется, да и в любом случае он никогда не ест дома.
— А тебе без него не тоскливо? — спросила я.
Джинна передернула плечами:
— Привыкла. Он и когда дома все больше молчит.
Она засунула рогалики в пакет.
— А где сын?
— В школе, — откликнулась она удивленно.
Ну, еще бы, я бы должна знать, что в это время дня дети на уроках — будь я настоящей матерью.
— Спасибо за рогалики.
Она закрыла дверь, а я пошла восвояси; обе были рады, что разговор окончен.
Подлинник
Я смотрела в холодильник, решая, в каком стиле у меня будет нынче завтрак, прикидывая, хороши ли будут черствые рогалики с самодельным маслом, — и тут позвонил адвокат из Нью-Йорка. Соединил нас его ассистент Макс.
— Не исключено, что рукопись действительно принадлежит Владимиру Набокову, — объявил он без всяких предисловий. Мне показалось, что он взволнован. — Эксперт из «Сотби» дал предварительное заключение: вероятность, что это подлинник, достаточно высока. Они хотели бы встретиться с нами у меня в офисе. — Судя по голосу, ему льстило, что к нему явится представитель известного аукционного дома. — Разумеется, предварительно нужно будет показать им весь подлинник целиком.
Тут он, резко сменив тон, проорал что-то насчет «гребаного аффидевита Голдсмита». Я поняла, что он одновременно разговаривает по другому телефону. Не переводя духа, он вернулся к беседе со мной:
— А вот самый интересный момент: они спрашивают, не хотите ли вы продать рукопись до получения официальных документов.
— А зачем?
— С нашей точки зрения, если это действительно подлинная рукопись Набокова, тем самым вы сможете избежать дорогостоящих судебных разбирательств — ведь ваше право на рукопись наверняка оспорят. Они согласны взять всю ответственность на себя. — Он явно был в курсе, что дорогостоящее судебное разбирательство мне не по карману. Мне не по карману даже самое что ни на есть дешевое судебное разбирательство. — А если выяснится, что рукопись не подлинная, тогда она и вовсе ничего не стоит и окажется, что мы упустили единственный случай использовать ее финансовый потенциал.
Он, похоже, знает больше синонимов к слову «заработать», чем я.
— А рукопись будет опубликована? — спросила я.
— Этот вопрос будет решаться без вашего участия. Суть дела в том, что определенную сумму вы можете заработать прямо сейчас. Если это так — советую согласиться. — Я расслышала, как он дает Максу инструкции по поводу Голдсмита. — Разумеется, можно сделать ставку на то, что рукопись подлинная и что ваши права на нее не будут оспорены, — в этом случае речь пойдет о действительно серьезных деньгах. Купите себе новые туфли. Да что там, купите дом!
