Терри Сазерн - Грустное кино
Арабелла с довольным видом потерла ладони и принялась с явным удовольствием обдумывать эту тему.
– Eh bien [17], так-так, посмотрим… – и где-то секунды через три: – Ara, как насчет… принцессы Анны?
– Кого?
– Принцессы Анны… английской принцессы!
– Ты имеешь в виду принцессу Маргариту?
– Да нет же, принцессу Анну! La petite! Mon Dieu! [18] – Арабелла раздраженно отвернулась.
– Погоди минутку, – сказал Борис, вставая. – Дай-ка я еще вина выпью. – Он вернулся с бутылкой. – А теперь извини. Я бы хотел уточнить две вещи. Во-первых, она должна быть актрисой, а во-вторых, ей должно быть не меньше восемнадцати.
– Ей уже восемнадцать, – из глубин своей обиды буркнула Арабелла.
– Да, но вся штука в том, что она не актриса.
– Еще и лучше. Я буду учить ее… всему.
Борис вздохнул.
– Она никогда на это не пойдет. Это чудесная мысль, но она никогда на это не пойдет.
– На что не пойдет? Не станет сниматься в фильме Бориса Адриана? Тогда она должна быть просто сумасшедшей!
– В этом фильме будут сниматься только те люди, – объяснил Борис, – которым нужны деньги, а еще актеры… актеры и актрисы вроде тебя… артисты, которые захотят в этом участвовать – по той или иной причине.
Арабелла мрачно пожала плечами.
– И потом… есть же королева, – добавил Борис в качестве убедительного аргумента. – Подумай о том, каково ей будет.
– Да, верно. – Последнее замечание явно произвело на нее впечатление. – Королева. Это может ее расстроить.
– Это может разбить ей сердце, – пробормотал Борис, улыбаясь. – Нет, тебе придется найти кого-то еще.
– Компромисс…
– Боюсь, да.
– Хорошо, я подумаю.
Они продолжили трапезу, но теперь уже в тишине. Борис разрабатывал фантазию о лесбиянке и принцессе, а Арабелла исследовала свой мир темных, корчащихся образов на предмет подходящей пособницы.
Довольно долго оба молчали, пока Арабелла, закончив с остатками сыра, не откинулась на траву и не вздохнула.
– А знаешь, – сказала она затем, – ведь именно здесь, на этом самом месте, я впервые занималась любовью.
– Ты имеешь в виду – с девушкой?
– Конечно с девушкой! Кого еще я, по-твоему, могла иметь в виду – осла?
Борис лег рядом с ней, заложив одну руку за голову, а другой придерживая стакан вина у себя на груди.
– Кто она – та кузина, которую ты навещала каждое лето?
– Да… Дениза, – она так произнесла это имя, словно пробовала его на вкус.
– Гм. Прямо здесь, да?
– Я же говорю – на этом самом месте.
Довольно долго Борис ждал, глядя в небо.
– И что случилось? – наконец спросил он.
– Что случилось? – повторила Арабелла, качая головой, как будто не была уверена в своих воспоминаниях или как будто события прошлого слишком сложно было воссоздать – или, опять же, как будто она в этот момент переживала их вновь. Затем она вздохнула. – Мне было пятнадцать, Денизе – на год меньше. Она была моей кузиной, и, сколько я себя помню, мы каждое лето проводили вместе. Не могу тебе сказать, просто не могу выразить, как мы были близки. Она была волшебным созданием – странным, чистым, деликатным… как дитя природы или что-то такое из балета. И так… утонченно-красива. Я обожала Денизу, потому что она была совершенно… неэгоистична, совершенно не думала о материальном мире. А я, как и все мои парижские подруги, являла полную противоположность. Амбициозная, всегда доходящая до края, одержимая мыслью о совершенствовании и успехе. Но для Денизы я была идолом – я уже работала в театре и училась… для нее я воплощала в себе всю загадку и восторг Парижа. – Тут она сделала краткую паузу, мягко улыбаясь. – Знаешь, юные девушки – начиная примерно с двенадцати лет – проявляют исключительный интерес к развитию своего тела. Каждый день они изучают свои груди, следя за их ростом. И если у них оказывается близкая подруга примерно того же возраста, они показывают их друг другу и сравнивают. Точно так же было и у нас с Денизой, если не считать того, что я была на год старше, и у меня все началось раньше. К тому же я по природе оказалась в этом смысле более… скороспелой. К тому времени как мне стукнуло четырнадцать, мои груди уже были чудесными, – она невольно взглянула на одну из них и накрыла ее ладонью, – очень милыми, тогда как у Денизы они еще только намечались. А когда я вернулась на следующий год – ей было уже четырнадцать, – ее груди полностью изменились, они стали просто волшебными. Она тогда первым делом мне их показала, хотя и стеснялась немного. Они были идеальными – точно такими же, какими мои были год назад. Вот. В тот день мы пришли сюда на пикник, совсем как сейчас, поели, а потом решили искупаться, как всегда без одежды. Как раз тогда все и случилось – когда мы вышли из воды и снова стали рассматривать ее груди. Нас обеих заворожило то, как соски Денизы торчали от холодной воды. Мы обе потрогали их, потом мои, много смеялись, и я сказала, что хочу узнать, что я почувствую, если поцелую один из них, пока он твердый и вот так торчит. А Дениза рассмеялась и сказала, что это очень забавная мысль и что она тоже так сделает. В общем, мы поцеловали друг другу соски, и ощущение было просто чудесное. Я хочу сказать, ее сосок у меня во рту ощущался просто чудесно… такой холодный и твердый от воды, но внутри такой теплый, живой и чувствительный. Я чувствовала, как он твердеет и становится еще больше, когда я его целую. Думаю, с этого все и началось – с отклика, с такого ее отклика. А затем меня одолело непреодолимое желание поцеловать Денизу в губы. Мы и раньше целовались, но никогда серьезно – с языком во рту и со всеми делами, – мы вроде как практиковались, чтобы узнать, как это будет с мальчиками. Но здесь было совсем другое – я хотела целовать ее глубоко-глубоко, и чтобы эти твердые соски крепко-крепко прижимались к моим грудям. Тогда я начала целовать Денизу, пока мы здесь стояли, на этом самом месте; я гладила ее бока, бедра, ноги… и наконец эту ее штучку. А потом я сказала ей, что не знаю почему, но хочу эту штучку поцеловать. И Дениза сказала – пожалуйста. Тогда я упала на колени и стала целовать ее клитор, а потом мы легли и начали целовать друг друга. – Она потянулась и схватила Бориса за руку. – Это было так чудесно… просто фантастика. Мы были словно в бреду. Да, мы забавлялись друг с другом раньше, и там даже, может, было что-то вроде оргазма, но такого маленького, а здесь произошло что-то невероятное – Дениза стонала и корчилась, а потом рыдала, когда кончила. То, что я смогла заставить ее так кончить, дало мне невероятное ощущение власти. В конце концов уже только я целовала Денизу, заставляя ее кончать снова, и снова, и снова…
Арабелла погрузилась в молчание, забавляясь с травинкой.
Борис, пристроившись на локте, изучал ее прославленный профиль. Считалось, что у Арабеллы самый красивый рот во Франции, где он был увековечен в рекламе зубной пасты, снятой, когда ей исполнилось всего шестнадцать. Эту рекламу показывали до сих пор – полные, влажные, красные губы и сильные, белые, идеальные зубы. Борис почувствовал, как у него напрягается член.
– Расскажи мне еще, – попросил он. – Вы что, все лето этим занимались?
– Да, по ночам в кровати – но нам приходилось соблюдать осторожность, потому что Дениза не могла держаться тихо. А потом случилось ужасное. Мой дядя – он был ее отчимом, здоровенный страшный мужик – про нас узнал. Думаю, он что-то услышал в нашей комнате ночью. Точно я не знаю, но потом он нас увидел – как-то раз последовал за нами сюда и понаблюдал. Тем же вечером он остался со мной наедине и рассказал о том, что увидел. Он пригрозил рассказать моим родителям… если я только не позволю ему побыть со мной. Я сказала ему, что никогда еще не была с мужчиной, что я девственница… а он все говорил, что не причинит мне боли. Я спросила, как он это проделает, не причинив мне боли, если я девственница, и что, если я от этого забеременею. Тогда он сказал, что не будет заниматься со мной любовью, а просто обнимет меня, прижмет поближе. В общем, я была так напугана и растеряна… еще я подумала, что если мои родители узнают, это их убьет. Следующим днем была суббота, а по субботам мы – то есть женщины – я, Дениза и моя тетя – всегда ходили в деревню на рынок. Дядя велел мне сказать им, что я больна и не смогу пойти, – а потом оставаться в постели.
Какое-то мгновение казалось, что Арабелла не хочет продолжать, но у Бориса теперь имелись собственные причины для настойчивости.
– И что было дальше?
– Дальше… я осталась, как он велел, и сказала им, что чувствую себя больной, поэтому они ушли на рынок без меня… и я лежала там, прислушиваясь и ожидая. Это было ужасно. А потом я услышала, как в соседней комнате стучат по полу его башмаки – тяжелые башмаки, какие носят крестьяне, – и поняла, что он идет. Я закрыла глаза – это было просто невыносимо. А потом он пришел, очень тихо, словно на цыпочках.
