Алексей Леснянский - Дежурные по стране
— Вы прекрасно понимаете, что происходит, — сказал Молотобойцев. — Это судьба… Назад пути нет.
— Пути назад нет, — согласился Левандовский.
— Нет назад пути, — не отличился оригинальностью Волоколамов. — А теперь кое-что попробуем. Идейка одна есть… Я сейчас всё усугублю. Поближе к реалиям усугублю. Подальше от космических далей, поближе к реалиям. — Леонид облизнул пересохшие губы и сглотнул слюну. — Короче, слушайте меня. Сейчас я вызову рвоту, чтобы студентам желудок промыть. Поставлю прививку. Короче, в малых дозах болезнь привью, чтобы начал вырабатываться иммунитет. Ничему не удивляйтесь, вкупайтесь в тему по ходу дела. Лёха, сначала дай мне слово не вмешиваться и быть на моей стороне, что бы я там ни говорил. — Левандовский утвердительно кивнул. — А ты, Вася, готовься к бою. Посмотрим, всё ли так плохо. Мальчишкой и Яшей придётся пожертвовать. Подмигнёте Бочкарёву, как начну, чтобы по курсу был.
— Всё сделаем, как сказал. Вперёд! — бросил Молотобойцев.
Волоколамов вплотную подошёл к Женечкину и начал громко аплодировать. Студенты притихли, потому что лицо Леонида не выражало ничего хорошего. После непродолжительных оваций Волоколамов оставил Мальчишку в покое, встал на колени и начал дёргать «броневик» за нос. Яша сморщился от неприятных ощущений и завалился на бок, умудрившись при этом подмять под себя Вовку.
— Что смотрите? — спросил Волоколамов, не дав актёрам опомниться после падения. — Клоуны! Шуты гороховые! Мигом поднялись и освободили мне место.
«Броневик» быстро пришёл в себя:
— Офигел что ли?
— Рот закрой, — отрезал Волоколамов.
— Лёнька, что с тобой? — спросил Женечкин.
— Заткнись и ты. Россию продавать буду.
— Не надо! Это не надо! Не смей!.. Мы с Яшкой лучше мушкетёров изобразим. Тебя не берём. — Вовка стал оглядываться по сторонам в поисках Левандовского, Молотобойцева и Бочкарёва. — Лёха, где ты тут? Будешь Атосом?.. Артём, как насчёт Арамиса? Или хоть Вася!
— Атос убит на дуэли! — откликнулся Левандовский.
— Арамис канул под Ла-Рошелью! — крикнул Бочкарёв.
— И если Портос на пару с гасконцем в ужасе не рассосутся со сцены, то их постигнет та же участь! — пробасил Молотобойцев.
Волоколамов был удовлетворён. На его лице вспыхнул румянец, серые глаза засветились. Он попросил, чтобы принесли стол, красную скатерть и молоток, сказав студентам, что игра, в которой он призывает всех принять участие, будет называться «Аукцион. И смех, и грех».
— Тихо всем! Тишина! — крикнул Волоколамов. — Итак, приступим. Первый и последний лот на сегодня — Россия. Первоначальная цена — сто рублей, больше она не стоит. Выкрикиваем на понижение. Понижая, не зарываемся. Рубль скинули — и довольно. Обоснование обязательно. Для особо одарённых напомню, что Россия или Российская Федерация — это такая холодная страна, в которой мы живём, то есть не живём, а зябнем и прозябаем. Площадь — семнадцать миллионов донельзя запущенных квадратных километров. Население — около ста пятидесяти миллионов человеко-рабов. Столица… теоретически есть, но практически — отсутствует. Основные источники дохода: вонючий газ, чёрная жидкость и два твёрдых тела, которыми успешно топят не только печки, но и экономику, потому что в парадоксальной северной стране, которая выставляется на торги, экономику можно легко утопить даже в твёрдых телах вопреки законам физики. Государственный язык — матерный с вкраплениями русского. В общем, тон задан… Поехали!
— Тон задан, — прозвучала реплика Бочкарёва. — Задан — от слова зад! Дерьмо — страна! Девяносто девять рублей!
— Завуалировано, но принимается, — сказал Волоколамов и стукнул молотком по столу. — Активней, студенчество! Активней, бурсаки! Девяносто девять рублей — раз, девяносто девять рублей — два…
Так Россия в очередной раз пошла с молотка. Не пошла — полетела; за десять минут цена на шестую часть суши была сбита до семидесяти рублей. Радовало одно: если в 90-ых продажа страны осуществлялась без каких бы то ни было правил и закулисно, то в общежитии «Надежда» студенты придерживались строгого регламента торгов, определённого Волоколамовым, и хищного желания заполучить государство по дешёвке от народа не скрывали. У большинства ребят было приподнятое настроение (коктейль из возбуждения и весёлого озлобления после возлияний в ознаменование окончания сессии). Языки развязывались. Каждому хотелось, а главное имелось что сказать при опускании цены и России. Обстановка накалялась. Волоколамов ни на секунду не забывал о том, что перед началом торгов мат был возведён в ранг государственного языка, и горячо приветствовал нецензурную брань. Правда, к чести Леонида надо сказать, что авторов примитивно-пошлых реплик он безжалостно выключал из игры и апелляций не принимал; мат должен был не резать, а ласкать его чувствительное ухо.
Магуров и Женечкин с тоской смотрели на происходящее и непрестанно повторяли слово «измена».
Ваш скромный слуга, студент группы 99-2, присутствовавший в тот вечер на аукционе, со свойственным ему в студенческие годы легкомыслием высмеивал происходящее. Он тогда и не подозревал о том, что однажды возьмётся за перо и будет мучиться из-за того, что не может в полной мере передать обстановку, царившую в комнате. Поделом графоману. Пусть страдает, ведь есть за что, потому что он… Вам не кажется, что мы отвлеклись от нашего повествования? Поверьте на слово, что горе-романист не стоит того, чтобы долго на нём задерживаться.
Лучше поговорим о девчонках. Они-то как раз к немалой радости автора и огорчению Волоколамова площадные выражения в ход не пускали, но, правда, только потому, что участия в торгах не принимали. А вот если бы на аукцион выставлялся Генка Прокудин, — изменивший не какой-то там незнакомой и малоинтересной стране, а реальной и до боли родной Вальке Карамашевой из шестой группы, — то со всей ответственностью можно сказать, что мы бы ещё и не такое услышали. В общем, представительницы прекрасного пола воротили свои прелестные носики от презанимательных торгов; зато теперь, спустя годы, автор даже при всём желании не имеет права обвинить их в разбазаривании государства, которым с воодушевлением занималась сильная половина. Да, порой женская пассивность бывает лучше мужской активности.
Когда цена России понизилась до семидесяти рублей, Волоколамов пришёл в бешенство, так как увидел, что ещё никто не затронул главные государственные недостатки. Теперь Леонида устроили бы только драка.
— Что ты орёшь?! — напал Волоколамов на лопоухого парня. — Сам-то понял?! Прочисти локаторы и слушай сюда! Если один мент тебя на дороге обул, так ты думаешь, что я дам тебе право с целой страны цену сбивать?! Чё у нас, по-твоему, все менты такие?! Облом тебе, а не шестьдесят девять рублей за лот № 1! И всех предупреждаю, что свои эгоистические претензии оставляйте при себе, а то так и в минус можно уйти.
— Оборзел, оборзел, — загудел народ то ли в адрес Волоколамова, то ли в сторону ушастого парня.
— Олигархов, как собак нерезаных! Доволен?! Шестьдесят восемь рублей! — выкрикнул парень по прозвищу Шнырь.
— Не принимается! Как собак — это нас, а их — горстка, с гулькин хрен — понял?! — парировал Волоколамов. — Олигархи — это не проблема! Проблема — их сверхдоходы! Всех убить, всё отнять — это не по мне! Новое поколение политиков оставит им два-три процента от совокупной прибыли — и баста! Это во много раз больше, чем просто хлеб с маслом, так что все останутся довольны!.. Слабо работаем, слабо! Пятиминутный перерыв! После возобновления торгов мат использовать запрещается!
Смех стал переходить в глухой ропот. Запахло жареным. У многих глаза налились кровью.
Молотобойцев сжал кулаки, потому что почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля.
Магуров и Женечкин демонстративно покинули торги.
Бочкарёв достал из-за уха побывавшую в употреблении жвачку, засунул её в рот и стал надувать и лопать пузыри. В его голове вновь всплыла гениальная, как ему казалось, фраза «Стихотворный яд, отравиться наизусть», с которой он пробудился, счастливо прожил день и намеревался заснуть.
Левандовский не переставал завидовать Волоколамову: «Мою роль взял, Лёня. В моём стиле работаешь. Я бы, конечно, играл по совсем другому сценарию, но теперь уже поздно. Ты — на трибуне, я — в народе. Доигрывай, раз взял с меня слово. Будь всё проклято. Перегораю».
Волоколамов вспотел. Он скинул пиджак, в два приёма избавился от серого галстука, глотнул воды из графина и расстегнул две верхние пуговицы рубашки, словно хотел сказать: «Стреляйте! Моя грудь открыта для пуль».
Частичное обнажение вырвало у девчонок томные вздохи.
Стриптиз возбудил и парней, но в ином роде; они лихорадочно взводили курки мысли, чтобы по команде открыть беспорядочный словесный огонь. Кое-кому по причине отсутствия мозгов или перебора со спиртным открывать стрельбу было нечем; такие готовились к рукопашной.
