Дональд Крик - Мартин-Плейс
— Ах, Арти…
— Знаю, крошка. И я…
Тут вновь появился Дэйв Фримен с репортерами и жадноглазой блондинкой в вечернем платье, которая непрерывно повторяла: «Невероятно! Невозможно поверить! Право же, веришь, только увидев собственными глазами».
Ударил свет фотографических вспышек, и пять оставшихся пар оживились. Засуетились репортеры.
— Будьте добры, ваше имя. Прошу вас.
— Арт Слоун (Вот оно! Начало. Улыбнись. Продолжай улыбаться.)
— А имя вашей дамы?
— Пегги Бенсон.
— Сколько времени вы уже танцуете, мистер Слоун?
— Мы начали в семь. Сосчитайте.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. Мы чувствуем себя хорошо.
— А ваша дама? Как себя чувствует ваша дама?
— Очень хорошо.
— Как по-вашему, сколько еще вы сможете танцевать, мистер Слоун?
— А у нас как раз появилось второе дыхание. (Улыбайся. Пусть сукин сын радуется. Что он понимает?)
— Скажем, десять часов?
— Да сколько угодно!
Четыре часа. Репортеры ушли. Дэйв Фримен ушел. Блондинка из высшего общества ушла. Мешанина звуков. Свет вспыхивает, тускнеет, вспыхивает, тускнеет… Чего они, черт бы их подрал, устраивают с этим паршивым светом? А куда делись его ноги? Смешное это чувство, будто у тебя совсем нет ног. Здорово смешно. Когда он засмеялся, не раздалось ни звука. Он принялся напевать: «Вот бы опять всю ночь прогулять, чтоб утром домой проводить свою крошку…» и «Все заботы и печали убирай, ухожу я, ухожу я в дальний край. До свиданья, черный дрозд!»
Волосок с затылка Пегги попал ему в глаз, и он дернул головой, на мгновение очнувшись. Он оглядел зал. А где вторая пара? Их же было две. А теперь перед его глазами двигалась только одна. Одна! Всего одна! Внезапно он почувствовал прилив победной бодрости. Пегги начала оседать, и он рывкам поставил ее на ноги, задрав ей платье почти до пояса. Она тихонько застонала.
— Ч-черт! — сказал он сквозь стиснутые зубы, и отчаяние придало ему новые силы. — Мы еще победим, крошка! — Он глухо сипел. — Осталась всего одна пара. Одна. Слышишь, одна! — хрипло выкрикивал он ей в ухо.
Четверо юнцов, зеленовато-бледных, словно они всю жизнь провели в пещере, не спускали глаз с Пегги — ее платье задралось выше ягодиц. Внезапно ее ноги поволоклись по полу.
— Нет, крошка, нет! — он судорожно подхватил ее и принялся щипать ей спину. Боль разбудила ее, она вздрогнула, и ее глаза открылись. Она попыталась поднять голову. Напрягая последние силы, он выпрямил ее, когда их ноги уже почти остановились.
Мимо проплыла другая пара, повернулась, двинулась обратно. Лицо мужчины в темных тенях, самодовольные бачки, губы презрительно кривятся.
— Брось трепыхаться, сынок. Тебе же хана. Эй, Молли, ну-ка улыбнись нам! — он взял свою партнершу за подбородок и повернул ее лицо к Слоуну. — Давай-давай, улыбнись!
Девушка улыбнулась, как восковой манекен. Он отпустил ее, и она продолжала двигаться сама, довольно твердо держась на ногах. Ее партнер рассмеялся и оглянулся через плечо на Слоуна.
— Свеженькая, как огурчик, видал? — И, снова обняв ее, убыстрил темп.
Внутри Арти лопнуло что-то самое главное. Он тщетно пытался задержать свою руку, скользившую вверх по спине Пегги. И вдруг замер, покачиваясь и глядя вниз.
Два человека подбежали к ним и отнесли Пегги на санитарные носилки у стены. Арти сел на край других носилок и уставился на нее, испытывая невыносимую горечь поражения. Он уронил голову на руки.
Кто-то из членов жюри сказал:
— Ей-богу, она тут пролежит до завтрашней ночи!
— Дай ей полчаса, — ответил другой, — и мы ее разбудим. — Он посмотрел на Слоуна. — Не повезло, приятель.
Арти лежал, вглядываясь в полотнища, свисавшие с лепного потолка. Он никогда не забудет лицо парня, который выиграл марафон, и лицо его партнерши тоже. А он выбросил на ветер свою пятерку, и папаша Пегги совсем на него озлится, хоть он и так уже зол дальше некуда. Другое дело, если бы он победил… победил… победил… Если бы не эта длинноволосая скотина, он был бы на коне. А Пегги не виновата, она до конца выложилась.
Он поглядел на нее, на осунувшееся от усталости лицо и почувствовал острую жалость. Все зря.
Когда они вышли из «Палэ», уже занималась заря. На улице никого не было. Вдоль тротуара выстроились мусорные бачки. Они шли медленно, обнявшись. Пегги опиралась на него и тихо плакала, не в силах успокоиться. Двери спортклуба Лайхардта были заперты. Мимо прогрохотал молочный фургон, и кучер задумчиво посмотрел на них. Они молча шли мимо решеток, закрывавших витрины, мимо безжизненных фасадов жилых домов. Хоть бы она плакать перестала!
И это тоже было оно — та ночь марафона в старом «Палэ», помнишь, Арти?
17
Дэнни вошел в зал и оглянулся, ища взглядом Слоуна, — ему казалось, что отныне какое-то хрупкое и плохо пригнанное звено соединило его с Арти, который выглядел на помещенной в воскресной газете фотографии не то как полоумный, не то как наркоман. «Мистер Слоун говорит: «Мы чувствуем себя хорошо». Ирония, заключенная в этой подписи, возрастала во сто крат из-за вымученной улыбки его партнерши — еще более идиотичной, чем даже у Молли.
В улыбке Молли было хоть какое-то тупое сознание происходящего, объяснявшееся, решил Дэнни, воздействием Джо Таранто, чья вкрадчиво жестокая усмешка подчеркивала подпись под их фотографией: «Победители».
Напряженно ощущая пропасть между «Национальным страхованием» и той средой, которую эти фотографии словно приписывали ему, Дэнни с тревогой думал, не обратил ли кто-нибудь внимания на совпадение фамилий его и Молли. И он весь напрягся, когда к нему подлетел Томми Салливен, которому не терпелось поделиться новостями.
— Ты видел — во вчерашней газете?
— Да, — кивнул Дэнни.
— Погляди-ка на его девчонку! Ну и парочка! — смаковал Томми. — Ему сегодня устроят хорошую проборку, вот увидишь.
Когда вошел Слоун, все взгляды исподтишка обратились на него. Кое-кто вообще не сдержался: две-три девушки захихикали, Томми Салливен насмешливо оскалил зубы, а Гарри Дент поднял над головой сложенные руки, как победивший боксер. Слоун посмотрел на часы и нагнулся над своей работой.
Вид у него был пришибленный и настороженный. Дэнни догадывался, что Слоун сейчас очень зол, и, воспринимая его, как частицу мира Молли, нелепо оказавшуюся вдруг в его собственном мире, испытывал жалость к этому угрюмому гневу, такому бессильному, обреченному на поражение. На что мог опереться Слоун? Да ни на что, как и Молли. Журнальные мечты о красивой жизни, о счастливом случае, который открыл бы перед ними выход, освободил бы от «Национального страхования».
Полчаса спустя к Слоуну подошел Риджби и что-то сказал ему. Слоун кивнул, встал и пошел через зал к кабинету Фиска.
Томми жадно смотрел ему вслед. Его лицо выражало всеобщее настроение, и, негодуя на него, Дэнни почувствовал, что восстает против норм, которые должен был бы принимать безоговорочно. Не то чтобы ему нравился Слоун. Но ему еще меньше нравилось носившееся в воздухе хихикающее злорадство, мещанская чванливость, навязывающая людям нормы приличий, подобные тем, которыми миссис Тейлор сковала Изер.
Арти стоял перед столом Фиска. Фиск смотрел на него, сквозь него и мимо него до тех пор, пока не были исчерпаны все возможные варианты наиболее уничижительного выражения.
— Мне хотелось бы, Слоун, чтобы вы поняли, что мы не имеем обыкновения вмешиваться в частную жизнь наших служащих, — сказал он. — Если только какие-либо поступки не вынуждают нас к этому. Вам, разумеется, ясно, что я имею в виду фотографию, помещенную во вчерашней газете.
Арти кивнул. Ненависть заглушала в нем страх, придавала ему беспомощную силу. Валяй, валяй, издевайся, сукин сын!
Фиск продолжал:
— К счастью, название нашей компании упомянуто не было. Однако я хотел бы, чтобы этот случай явился для вас предостережением. Если вы дорожите своим местом тут, впредь постарайтесь избегать подобной известности. Вы поняли?
И Слоун снова кивнул.
— Очень хорошо. На этом мы пока остановимся.
Арти вышел из кабинета и прошел сквозь строй множества взглядов — любопытных взглядов, жадных взглядов, взглядов, пытающихся разгадать, чем кончился этот разговор, взглядов, которые он ненавидел, взглядов, от которых он не мог скрыть своего унижения. Руки в карманах стиснулись в кулаки. Он шел вразвалку, ослепнув от ярости. Мысленно он переворачивал столы, рвал папки, выламывал дверь в кабинет Фиска, разносил все в щепки. Он сел за свой стол и взял ручку. Стряхнул большую каплю чернил на промокашку и смотрел, как клякса расплывается все шире. Он не мог совладать со своими мыслями. Но клякса поглотила их, и он был спасен.
Когда Фиск вернулся к себе после перерыва, на его столе лежала памятная записка. Взглянув на подпись, он взял лист и начал читать.
