Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма
Встретившись с отцом после первых прокосов у межи своих бывших полосок, Федосья, опершись на косье по-мужицки, сказала:
— Поостановись, председатель!.. А то и я, глядя на тебя, замориќлась. Да и Онисьюшку пожалей… — Чему-то дивилась, лыбилась, довоќльная. — Знамо, такую пшеничку любо косить. — Подошла ближе к бороќзде. Межа прежняя была отцом перепахана, чтобы не плодить лишние сорняки.
Отец отер косу пучком пшеницы. Распрямилась и мать. Дмитрий косил следом за отцом, за ним подбирали и вязали снопы сестры.
— Верно, Федосья Афонасьевна, — отозвался отец, тая в глазах добродушную улыбку, как не понять было соседку, — хорошо косится, споро. Два раза косой махнул и стоп. Но ты меня обгонишь по соткам-то. Намашешь трудодней за нас за пятерых. Господь Бог, выходит на твоей стороне, а меня наказывает.
— Да уж что сделаешь, Игнатьич, — приняла шутку Федосья, — жизнь общественная… Должно же когда-то и нам подфартить маленько.
Первая несуразица колхозной жизни, с которой сразу же столкнулись моховцы: на хорошем урожайном поле не с руки было работать. Отец это, было, и усмотрел, начислял трудодни за намолот. Присылались табќлицы учета труда и разные поправки к ним. Но на поправки кто как взглянет. А крестьянин привык в амбаре свой труд итожить. И тут бы так: за намолоченный хлеб и получи. Но строгие установки на количеќство сжатых соток. А какие они сотки-то — пустые или хлебные, коќму дело? У отца-председателя и возникли первые расхождения с устаќновками…
Сели на увесистые тугие коринские снопы. У Жоховых пшеничка была реденька и хилая, снопики коротышки, и таком урожае говорили: сноп от снопа, как столб от столба. Тетка Федосья сама сеяла. Поговариќвали разное. Уязвленная намеками, она выдала себя.
— Ты вот, Игнатьич, намекнул о везении… Может, на новый сев помеќняемся полосами. Ты нашу засеешь, мы — твою. Бог-то, глядишь, и угодит обоим, ошибется. Все ведь в общий амбар… А я так же сеяла и стоќлько высеяла, как и другие. А если вот по-твоему быть, то получу не то…
Отец свернул цигарку. Помолчал, вроде бы и соглашаясь с Федосьей. Шевельнулись густые с коричневыми подпалами от табака усы. Помедлив, сказал:
— Поменяться-то хоть и сейчас можно. Но боюсь немилостивым быть. У меня с этой землицей давняя дружба как с живой. И угодила она, уродив такую пшеничку, старания мои видя. Примет ли другого-то хозяина?.. — Глянул на Федасью затаенно и задорно высказал: — А охоќта на моей покосить, так и поменяемся, полосы-то теперь стерпят, что им останется. Повесели душу на моей, а я на твоей соток и труќдодней поднагоню, и будет ладно.
Федосья расхохоталась, как озорной шутке об неудачно сосватанной невесте, престарелой девке.
— Да где уж мне, Игнатьич!.. Не сосчитать, сколько ты за утро груд наставишь на своей полоски, а я дай бог три-четыре. Боюсь, при моей косьбе твоя полоса под снег уйдет.
— То-то вот и оно, Федосья Афонасьевна, истину ты изрекла, — улыќбаясь, изрек отец. — Глаза-то, знамо, завидуют, а руки работы страшатся, и надо вот их в повиновении держать… — Докурил цигарку, встал, взял косу.
— Да погоди, председатель, без обиды остановила его Федосья. — И то поќдумать, куда бежать-то?..
— Этак-то мы, Афонасьевна, взаймы поедем просить всем колхозом. А у кого займовать-то?.. В Большом селе, так там Авдуха Ключев за милостыней уже руку протягивает, семена для озимого сева просит…
Тетка Федосья скривила поджатые губы. Но опять же не обиделась, а скорее разжалобилась. Подошла к отцу и робко, как о сотворенном неблаговидном проступке, поведала, что Илью ее заарестовали в городе… Помедлила и призналась:
— В краже обвинили. Просит защитить… А на что он мне, если и отпустят?..
Отец развел руками, что тут кто мог ей посоветовать. Мать сказала:
— Съездить-то бы и надо, муж ведь и отец…
Федосья промолчала.
В ссорах с мужем своим, Ильей Голодным, Федосья пророчила ему: "Попадешься, сгниешь в тюрьме…" Обзывала вором, и тут не переживала, сказала о детках:
— Сироты они теперь, да и слава какая?..
Моховцы над Ильей Голодным подтрунивали, когда он возвращался в деревню: "Ты, Илюха, как бывало Мироха Скороход. Тот пешком из Пиќтера на праздники приходил в печке попариться. В бане при народе догола раздеваться не хотел, стыдился. И ты вот кажинный раз на Всех святых жалуешь…"
Не все моховцы помнили Мироху Скорохода, но каждый раз в святки ряженые представляли его и пели частушку:
Я по Питеру — на тройке,
Позапитеру — пешком.
И на липовой лошадке
Добираюсь с подожком.
Илья Голодный, когда приехал домой, тоже захаживал к отцу в сарайчик-мастерскую. Хотелось ему пуще всего потолковать с мужиками о своќем житье бытье. Гордился своей вольностью. Пришел и в тот год, когќда отца освободили от принудиловки.
— Больно ты жаден до работы, Игнатьич, оттого тебя и замели, — соќчувственно "с пролетарской прямотой" поведал он отцу "свою мысль". Будто и не он "закатал" отца на принудиловку. — Тебя дом и земля как цепью железной приковывает. — И похвастался своей жизнью: — Свободушка-матушка, кто ее узнал, для того дороже ее ничего уже нет… Я-то думал тогда, что за братцем в Питер махнешь, вот этому и хотел подсобить. Как знать, что так вышло?..
Отец усмешливо подыграл Илье:
— Как птица небесная, ни жни, ни сей, а зернышком оброненным питаќйся… Каждому свое, Илья Яковлевич. Кому-то зернышки растить и ронять, а кому-то их подбирать. Коли не обронишь, так и подбирать неќчего… А я вот не хочу ни свое ронять, ни чужое подбирать…
— Но вот уронил, — осклабился Илья.
Щеки у Ильи Голодного были в густой рыжей щетине. Бриться он леќнился. Ходил, как бабы вышучивали "не бритым без бороды".
Однажды Дмитрий сказал отцу, разглядывая всходы на поле:
— Зеленые шильца из земли лезут, как у дяди Ильи на щеках… Только у него красные…
То, что Илья Голодный осужден за кражу, было последним известием о нем. С тех пор как в воду канул. Старший сын Федосьи Жоховой уехал по вербовке. Федосья осталась с Сашкой и старухой матерью. Родители самого Илюхи, отец и мать, забитые нуждой, рано умерли.
2
По вторую весну колхозной жизни на моховские поля вышли два тракќтора. Сходу вспахали клин за деревней, сделав одно поле из четырех. Моховцы не то что не просили, но даже противились присылке тракторов. Уж больно нескладно с чужаками дело иметь. Но такова была установка. Трактора пришли без их спросу. Даже и председатель о том не ведал.
Глядеть, как будут кромсать их моховские поля, высыпала все деревня. Трактор в Мохове — диво.
Глядели молча, то ли с осуждением, те ли с равнодушием: "Где вот теперь твоя полоска?"
Вечером отец пригласил трактористов к себе домой чайку испить, побеседовать с работниками. Это уж как водится у добродушного хозяина. Осталось такое правилом и у председателя. Приняло и колхозной наќчальство. Счетовод, бригадир-учетчик и кладовщик. Разговор вначале зашел о мировом вопросе. Буржуазные державы шибче вот загрозились. Ударным трудом и надо на их угрозы ответить, всем народом державу укреплять. Затем и на свою "новую жизнь" вопрос повернулся. Что вот делать мужику при эмтеэсовских тракторах и машинах? Лошадку, понятно, на колбасу пролетариату, а самому?.. С земли долой, раз уж ты не пахарь, не сеятель, а только глядетель. Да и с лошадкой не все ясно. Колбаќсу город съест, за этим не постоит, а землю чем удобрять, где навоз? Лошадка ведь еще и этим хороша. Да и съездить в лес на ком кроме как на нашей лошадке?
— Молодой тракторист, говорун и балагур, вроде как поддразнил бывших единоличников, почти еще и не колхозников:
— Мужику пироги печь и на печи лежать. Ну коровок еще там пасти. Да коли не совсем лень — по рыжики в лес ходить. И радоватьќся такой жизни, кою ему подарили.
Но у самих-то мужиков, как не зубоскаль, возникала не шуточная забота. Куда ни глянь, а ему остается одно — поднять да бросить. Воля-то на свои действа отнимается. На свою матушку кормилицу землицу и гляди вот, как работник на попову выгороду.
Отец в такие разговоры не встревал, но и не унимал говорунов. Угощенья не жалел. День такой один раз бывает. Мать подавала закуски на стол как при дорогих гостях. Дмитрий и сестры глядели из второй половины пятистенка на веселье в доме.
Из всех рассуждений-разговоров выходило — моховцев в сторону, веќрх за трактористами. Молодой учетчик-бригадир разошелся было, насеќдая на трактористов:
— Уж коли начистоту, то нам и не нужна ваша техника и такой поряќдок. Ты отдай нам самим трактор, в собственность, и мы будем за него выплачивать хлебом. А так вы от нас ни за что забираете все с наших полей… Грабиловка, если прямо говорить, тоже раскулачивание, только уже колхоза, а не кулака-единоличника.
Бригадир трактористов тоже разошелся, рыковка подействовала и на него. Кулацкие разговорчики, подрыв МТС и политики Советской власти. Колхозное, вишь, это не твое. А Советской власти и МТС не резон колхозы зорить, бедняцким их делать. Об облегчении труда крестьянина деќло идет…
