Элис Уокер - Красные петунии
За ленчем я спросила Нашего Монументалиста, нравится ли ему «Льюна» и в частности заключительная часть.
— Не особенно,— ответил он.— У тебя слишком ветхозаветный взгляд на человеческую природу. Ты не можешь себе представить человека без совести, не утруждающего себя заботой о душе, поскольку он давно ее продал. Короче,— сказал он,— ты не понимаешь, что некоторые люди попросту порочны, это опухоль на теле народа, и лучше совсем ее вырезать, чем пытаться понять, сдержать или простить. Твой Фредди Пай,— тут он засмеялся,— мог насиловать белых женщин по указанию правительства.
«Ого! — подумала я.— Ерунда, конечно, но, может, в ней есть и глубокий смысл?» Я задумалась.
— Я бываю наивной и сентиментальной,— кинула я пробный шар. Я бываю и такой, и этакой, но часто не без умысла. Это тактический ход, провоцирующий собеседника.
— Тебя ошарашили мои слова.— И он снова засмеялся.— Хотя ты уже знаешь, что за деньги черные взрывают других черных, подряжаются на убийство Брата Малькольма, могут снять план спальни Фреда Хэмптона, чтобы негодяям было удобно застрелить спящего человека, но тебе пока трудно поверить, что негра можно нанять, чтобы он насиловал белых женщин. Однако задумайся на минутку и поймешь, что это идеальный подрывной акт. Наберите побольше негров, дайте им изнасиловать побольше белых женщин или обвините их в этом, и любое политическое движение, сметающее расовые границы, обречено на провал. В жизни действуют гораздо более серьезные силы, чем в твоей истории,— продолжал он,— ты мыслишь в категории чувств, рассуждаешь о вожделении, ярости, медленно переходящих в агрессию и расовую ненависть. Но нельзя забывать и о деньгах — кто знает, не идут ли налоги, которые мы платим, в карман насильников. Не забывай и о сохранении статус-кво, милого сердцу тех, кто платит. Я хорошо это знаю,— сказал он,— потому что мне самому предложили «подработать» в этом роде, когда я был голоден и раздавлен.
— Но ты на это не пошел?
Он нахмурился.
— Ты все о своем. А может, и согласился, почем ты знаешь? За это платили, а я голодал.
— Ты на это не пошел,— повторила я.
— Нет,— сказал он.— Ко мне обратилась черно-белая «команда». У меня хватило сил выставить их из комнаты.
— Но даже если Фредди Пая подкупили, чтобы он изнасиловал Льюну, все равно непонятно, зачем он снова пришел.
— Возможно, мы никогда этого не поймем,— сказал Наш Монументалист.— Положим, ему заплатили за подрыв черного движения на Юге, наняли изнасиловать белую женщину. А когда он немножко поумнел, то оценил, как много сделала Льюна, не позвав никого на помощь.
— Значит, у него все-таки есть совесть — ведь ты это имеешь в виду?
— Может быть,— сказал он, но в глазах его ясно читалось, что я ничего не понимаю в порочности, властности и испорченности современного человека.
Но он, конечно, ошибался.
Перевод А. Медниковой
Стоит ли терпеть этот садо-мазохизм?
(Документ времени)
Дорогая Люси,
ты спрашиваешь, почему я обидела тебя на балу, который мы устроили в помощь движению «Женщин — на выборные должности!». Мне понятны твое изумление и твоя досада. Ведь бал мы задумали вместе и, как всегда, хотели собрать полный горшок денег на правое дело. А сама идея какова?! «Нарядитесь феминисткой, которой вы восхищаетесь». Но откуда же мне было знать, что ты восхищаешься Скарлетт О’Хара[10],— вот отчего в первую минуту я просто опешила.
Возможно, мне стоит еще раз сбегать на этот фильм. Не знаю. Теперь я спокойней отношусь к картинам, которые в детстве причиняли мне боль, иногда даже смеюсь там, где раньше возмущалась. Нет, слишком уж властно Скарлетт гоняет свою чернокожую служанку по лестницам, а Присси вынуждена паясничать — ее покорная, коверканная речь до сих пор звенит у меня в ушах.
Есть и еще одна причина, почему я не могла заговорить с тобой на балу, она тоже имеет касательство к напряженному молчанию между нами, к ожесточению и недоверию. Ведь в тот день я провела свое последнее занятие в нашем университете, а оно получилось тяжелым и безрадостным.
Помнишь, я тебе рассказывала об этих своих занятиях? Их темой был бог. Бог как внутренний голос, сокровенный дух, как потребность человека, попавшего в страшную беду, искать совета и утешения в собственной душе и находить там это утешение, словно оно ниспослано свыше.
(Меня всегда забавляло, что бог, который говорил с Гарриет Табмен[11] и Соджорнер Трус[12], изрекал именно то, что они хотели услышать, да и древние евреи Ветхого завета получали от своего бога такую же поддержку.)
И вот в рассказах чернокожих о том, как их хватали и отправляли в Америку влачить до конца дней рабское существование, я увидела проявление этого сокровенного духа, внутренней потребности в самоутешении, увидела стремление искать бога в собственной душе. Чудесный человеческий дар! Природа создала нас со способностью к речи, но она вложила в нас и способность познавать, ощущать бога. Это ощущение или, по крайней мере, его возможность наложены в нас от рождения.
Ничего нового, я думаю, в этой идее нет, однако мне после того, как я прочла пять-шесть рассказов, она показалась откровением: негритянку хватают, обращают в рабство, избивают, морят голодом, насилуют, делают матерью, хотя ей хочется совсем других детей, а она прячется где-нибудь в укромном местечке на поле, среди сена и домашней скотины и находит в своем сердце единственные утешение и любовь, какие ей суждено получить в жизни.
Такое впечатление, будто все эти женщины отыскали в своем внутреннем «я» какого-то близнеца, который спасал их от непереносимой боли в поруганной душе, от постоянного одиночества; и он, этот близнец, есть в каждом из нас, стоит только его призвать.
Чтобы подготовить группу к такому пониманию бога, я попросила их прочесть те рассказы и самим написать похожие истории, представив себя на месте невольниц. Еще я дала им задание объяснить их собственное отношение к богу как внутреннему голосу.
У меня собрались удивительные слушательницы, Люси. Женщины всех цветов кожи и всех возрастов, всех ростов и габаритов, всех слоев общества и всех убеждений. Нормальные и чокнутые, мужененавистницы и матроны с детьми, проститутки и девственницы — всякой твари по паре. Чудесная группа! И хотя сначала они боялись признаться — кто же в наши дни рискнет серьезно обсуждать религиозные вопросы? — почти все они тут же почувствовали, что именно я имела в виду под «богом» как внутренним, сочувствующим духом.
Какое же отношение эти религиозные штудии имеют к тому, что я обидела тебя на балу? Прямо слышу, как ты задаешь этот вопрос. Сейчас объясню.
Люси, мне хотелось, чтобы мои слушательницы нутром осознали, каково это — быть схваченной и отправленной в неволю. Я хотела, чтобы после наших занятий они уже не относились к рабыням как к чему-то диковинному, любопытному, но далекому от них самих. Я хотела, чтобы они выбросили из головы расистские штампы: негритянки, мол, и не желали другой доли, были довольны, сами «выбрали» для себя рабство и не сопротивлялись.
Каждую неделю в течение всего семестра кто-нибудь из них старался вжиться в образ «рабыни», «хозяина» или «хозяйки» и как бы на собственной шкуре почувствовать, каково это.
Для некоторых негритянок было почти непереносимо писать от лица схваченных и порабощенных, и они выбирали роль «хозяина» или «хозяйки». (Я намеренно не употребляю тут слово «раб», поскольку смотрю на порабощение с точки зрения порабощенного; разница же между «быть порабощенным» и «быть рабом» — огромная.) А кое-кто из белых считал невозможным писать от лица хозяев и самонадеянным — от лица порабощенных. И все же они написали немало отличных работ, хотя не обходилось без зубовного скрежета и слез.
Черные, белые, полукровки описывали плен, изнасилование, принудительное спаривание с целью развести побольше рабочих на плантациях. Писали о попытках к бегству, о продаже детей, о тоске по Африке, о самоубийствах. Но никто и не заикнулся о добровольном согласии на рабство или о счастье. Правда, особенно чувствительные к религиозному духу, пронизывающему некоторые старые рассказы, упоминали о порывах святого восторга и духовных радостях, но таких было немного: одна-две.
Неужели кто-то хочет быть рабом? — спрашивали мы себя.
И всей группой отвечали — нет.
Теперь вообрази наше удивление, когда вечером накануне последнего занятия по телевизору показали специальную программу о садо-мазохизме и две женщины, единственная разная по цвету кожи пара в этой передаче, представились как «хозяйка» и «раба». Негритянка только молчала и улыбалась, а белая — она была как раз хозяйкой и все объясняла зрителям — заявила, что та ее рабыня (у нее даже было на пальце кольцо в форме ключика, который, по ее словам, подходил к замку от цепи на шее негритянки).
