Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде
Она шла бодро, быстрее, чем обычно, — одышка поможет ей убедить всех в том, что она потрясена, а заодно и скрыть неистовую радость оттого, что наконец окончились эти три года, три года мучительной ярости и жгучего негодования, вонзивших ей в голову свои стрелы. Он больше не назовет ее «старушкой», не посмотрит с жалостью, как совсем недавно, когда протягивал ей руку, и больше не будет притворяться счастливым. Он умер. Аллилуйя. Да здравствует свобода!
Через два часа она заметила туристов и бросилась к ним:
— На помощь! Мой муж! Прошу вас! Помогите!
Все прошло как нельзя более удачно. Подбегая, она упала, поранилась, расплакалась и рассказала о несчастном случае.
Ее первые зрители клюнули и проглотили наживку — поверили и в выдуманную историю, и в изображаемое горе.
Группа разделилась: женщины с Габриэллой отправились в долину, а мужчины на поиски Габа.
Вероятно, кто-то позвонил в отель «Бельвю», потому что служащие в полном составе встретили ее с соответствующими ситуации лицами. Жандарм с бесцветной физиономией сообщил, что на место трагедии вылетел вертолет с бригадой спасателей.
При слове «спасатели» она вздрогнула. Неужели они рассчитывают найти Габа живым? А вдруг он и вправду спасся? Она тут же усомнилась в этом, вспомнив, как он кричал, затем смолк и наступила тишина.
— Вы… вы думаете, что ему удалось выжить?
— Надеемся, мадам. Он был в хорошей физической форме?
— В прекрасной форме, но он упал с высоты в несколько сотен метров, его тело билось о скалы.
— Нам доводилось видеть много удивительного. Пока ничего неизвестно наверняка, наш долг — сохранять оптимизм, мадам.
Немыслимо! Или она сумасшедшая, или он. Почему он так говорит? Получил какие-то сведения или повторяет стандартные фразы? Второе предположение более вероятно… Габ не мог выжить. Но даже если произошло такое чудо, то у него многочисленные переломы и ушибы, обильные внутренние и внешние кровотечения, потеря речи!
Если он еще не умер, то умрет в ближайшие несколько часов. Успеет ли он сказать что-нибудь санитарам, перед тем как его перенесут в вертолет? Выдаст ли он ее? Невозможно. Да и сумел ли он что-то понять? Нет! Нет, нет, нет и тысячу раз нет!
Она опустила голову на руки, и все подумали, что она молится, сдерживая слезы; на самом деле она безбожно ругала жандарма. Хотя она была уверена в своей правоте, этот тупица вселил в нее сомнения. Дрожи теперь от страха!
Вдруг кто-то положил ей руку на плечо. Она подскочила.
Командир бригады спасателей смотрел на нее как побитая собака.
— Крепитесь, мадам.
— Как он? — в тревоге вскричала Габриэлла.
— Он мертв, мадам.
Габриэлла взвыла. Десять человек разом бросились к ней, чтобы утешить, успокоить. А она безудержно кричала и рыдала, решив выплеснуть эмоции: отлично, он не выкарабкался, он ничего не расскажет, этот дурень жандарм только зря ее напугал!
Все вокруг жалели ее. Как приятно убийце изображать жертву… Габриэлла упивалась этим сладостным чувством до самого ужина, от которого она, естественно, отказалась.
В девять вечера полицейские вернулись и объяснили, что ее необходимо допросить. Она разыграла удивление, хотя ожидала вызова, ведь смерть при невыясненных обстоятельствах в первую очередь ставит под подозрение супругу погибшего. Свидетельство, которое должно было убедить полицию в том, что произошел несчастный случай, было многократно отрепетировано.
Ее отвели в комиссариат. В сем розовом здании она изложила свою версию событий, не сводя глаз с календаря, изображающего троих очаровательных котят.
Хотя допрашивающие стражи порядка извинялись, задавая тот или иной вопрос, Габриэлла продолжала отвечать так, будто ни на секунду не представляла, что ее могут в чем бы то ни было заподозрить. Она всех очаровала своей любезностью, подписала протокол и вернулась в гостиницу, где мирно уснула.
На следующий день прибыли две ее дочери в сопровождении благоверных и сын, что весьма осложнило положение. При виде горя любимых детей ей стало по-настоящему стыдно — стыдно за то, что она причинила им боль, а не за то, что убила Габа. Как жаль, что он их отец! Как глупо, что она не родила их от кого-нибудь другого! Теперь бы им не пришлось оплакивать погибшего. Но прошлого не изменишь. Почувствовав свою беспомощность, Габриэлла погрузилась в молчание.
Присутствие детей все же было полезно: они избавили ее от тягостной необходимости идти в морг на опознание тела. Она это оценила.
Они попытались также воспрепятствовать появлению в местной прессе статей о трагическом падении, не подозревая, что заголовки «Нелепая смерть туриста» или «Жертва собственной неосторожности» несказанно радовали Габриэллу. В них она лишний раз видела неопровержимое подтверждение как смерти Габа, так и своей невиновности.
Однако одна деталь ей не понравилась: возвратясь, вся заплаканная, из бюро судебно-медицинской экспертизы, ее старшая дочь сочла необходимым прошептать на ухо матери: «Знаешь, папа даже в смерти очень красив». Во что вмешивается эта девчонка? Красота Габа касается только Габриэллы! Исключительно Габриэллы! Разве она недостаточно из-за этого страдала?
Выслушав замечание дочери, Габриэлла замкнулась в себе до конца похорон.
Когда она вернулась домой, в Санлис, соседи и друзья вереницей потянулись к ней выразить свои соболезнования. Первые визиты были ей приятны, но она быстро устала повторять один и тот же рассказ и выслушивать одни и те же избитые фразы. Под маской печали и смирения она кипела гневом: стоило ли избавляться от мужа, чтобы теперь бесконечно о нем говорить! К тому же ей не терпелось пробраться на четвертый этаж, проломить стену, распотрошить тайник Габа и увидеть то, что ее так мучило. Побыстрее бы ее оставили одну!
Особняк четы Сарла располагался рядом с крепостной стеной и походил на сказочный замок, — весь увитый розами, он очаровал бы Александра Дюма или Вальтера Скотта бесчисленными башенками, зубцами, бойницами, резными балконами и галереями, декоративными розетками, крутыми лестницами, стрельчатыми окнами и многоцветными витражами. По восклицаниям гостей Габриэлла научилась со временем определять степень их невежества и распределила всех по четырем категориям от просто неуча до зануды. Просто неуч неприязненно осматривал стены и бурчал: «Какое тут все старое»; неуч, считающий себя образованным, шептал: «Средние века, да?»; действительно образованный неуч обнаруживал подвох: «Здание девятнадцатого века, построенное в средневековом стиле?»; а зануда восклицал: «Виолле-ле-Дюк!» — и надоедал всем комментариями к каждой детали, которую знаменитый архитектор и сотрудники его мастерской могли видоизменить, восстановить или придумать.
В Санлисе такое здание не вызывало удивления (этот уазский городок, что к северу от Парижа, приютил множество исторических построек), но рядом со стенами времен Жанны д'Арк или постройками XVII и XVIII веков выглядело сомнительного вкуса новоделом, ведь ему было всего полторы сотни лет. Габриэлла получила дом в наследство от отца, и с тех пор, как они обосновались здесь, она тут же попала в разряд скороспелых богачей. Ее это забавляло — она-то никогда не считала себя ни скороспелой, ни богатой.
Верх был отдан полностью в распоряжение Габа. После свадьбы они договорились, что Габ устраивает в ее доме жилье по своему вкусу. Габриэлла никогда не посягала на эту территорию и имела право заходить сюда только в его присутствии, в экстренных случаях.
Продавленные кожаные кресла, книги, курительные трубки, географические карты соответствовали непритязательным представлениям Габа о комфорте. На первый взгляд здесь не было ничего необычного, но в стене, в отверстии за деревянной планкой, находился тайник. Габ сделал его двадцать лет назад, вынув несколько кирпичей. Когда он что-нибудь клал туда, то каждый раз штукатурил стену заново, дабы ниша не привлекала внимания. Эти предосторожности не позволяли вторгнуться в святая святых, не оставив следов. Сначала любовь, а потом опасения выдать себя заставляли Габриэллу проявлять к секрету мужа уважение. Габ частенько посмеивался над ней и поддразниваниями проверял ее терпение на прочность…
Но теперь ничто не помешает ей сбить штукатурку.
Хвататься за молоток и лом в первые три дня пребывания дома она считала неприличным, да и, учитывая толпу посетителей, у нее на это не было времени. На четвертый день телефон и дверной колокольчик затихли, и Габриэлла решила, что удовлетворит любопытство, как только наведается в свой антикварный магазин (он находился неподалеку, в трехстах метрах).
При въезде в город выдержанная в строгом стиле вывеска с выпуклыми золотыми буквами «Г. и Г. де Сарла» сообщала о существовании антикварного магазина, в местном понимании, то есть такого магазина, где торговали и массивной мебелью — буфетами, столами, шкафами, предназначенными для меблировки просторных загородных домов, — и изящными вещицами — лампами, зеркалами, статуэтками, достойными украсить любой интерьер. Санлисские антиквары не отдавали предпочтения какому-то конкретному стилю и не чурались подделок, лишь бы им было не менее ста лет.
