Тама Яновиц - Пейтон Эмберг
Сянь Жун говорил степенно, размеренно, с серьезным выражением на лице, и все-таки Пейтон опять поймала себя на мысли, что он похож на лису. Казалось, он вот-вот сменит тон и скажет сладкоречивым голосом рыжехвостой плутовки: «Доверься мне, мой цыпленочек, и я освобожу тебя от невзгод». И все же Сянь Жун Пейтон нравился. Он был обаятелен да и ласков в постели.
— Я вечером занят, — сказал Сянь Жун, — но, может, мы встретимся завтра? Вместе поужинаем. Я свезу вас в такое место…
— Идет! Замечательно! — воскликнула Пейтон голосом обрадованной девицы, которая, ни на что не надеясь, вдруг получила приглашение на свидание.
Опомнившись, она понадеялась, что ее восклицание сошло за американскую непосредственность.
Сянь Жун повязал галстук, надел пиджак. Теперь он казался старше. Поначалу Пейтон сочла, что ему тридцать, не больше, но теперь, присмотревшись, она увидала и мешки под глазами, и морщины в уголках глаз. Пожалуй, он лишь не намного моложе ее. Она едва не спросила «Сколько вам лет?», но вовремя спохватилась: он мог задать такой же вопрос.
— До завтра, — сказала Пейтон. Сянь Жун остановился в дверях.
— А что, если до завтра не ждать? — проговорил он. — Я могу прийти и сегодня, когда закончу свои дела. Вы меня примете поздно вечером?
— Приходите, я буду ждать. — Пейтон уронила голову на подушку.
— Вот и прекрасно. — Сянь Жун улыбнулся. — Значит, до вечера. А вы поспите, ведь я же вас разбудил.
Проснувшись, Пейтон надела купальный костюм и, облачившись в халат, направилась в бассейн. Она любила купаться, испытывая при этом животное наслаждение, позволявшее отрешиться от житейских забот и тягостных размышлений.
В воде были двое, оба — мужчины в голубых резиновых шапочках. Заметив Пейтон, они подняли голову, но, по-видимому, решив, что останавливать взгляд на женщине неприлично, поплыли не спеша дальше.
Скинув халат и подойдя к краю бассейна у глубины, Пейтон нырнула. Последовал удар, сотрясший все члены, но неприятное ощущение от удара моментально сменилось чувством довольства, которое она неизменно испытывала при переходе из одной стихии в другую, как ей казалось, более безопасную.
Вынырнув, Пейтон поправила защитные очки и не спеша поплыла брассом, затем перевернулась на спину. Полчаса удовольствия, а потом снова обыденная действительность, которая покажется еще более безысходной. Пейтон вздохнула: от реальности не уйти. Разве уподобишься приверженцам дзэна, чуть ли не повседневно прибегающим к медитации? Пейтон нахмурилась. Да что это с ней? Сегодня даже купание не помогает избавиться от тяжких раздумий.
Между тем, один из купавшихся, оказавшийся толстяком, отдуваясь и фыркая, стал медленно подыматься по лесенке, держась за металлический поручень. Вряд ли он напоминал Барри, но только Пейтон вспомнила о муже. Опять вздохнула.
Замужество ей счастья не принесло. Следуя наставлениям матери и стараясь «очаровать завидного жениха», она искренне полагала, что выйдет замуж не только за состоятельного, но и за одухотворенного человека. А кем оказался Барри? Жвачным животным, семяпроизводителем! Иных достоинств у него нет.
Впрочем, и у других женщин мужья не лучше, но многих это не беспокоит. У таких иные заботы: найти сыну достойную половину или удачно пристроить дочь. Тем и занимаются на вечеринках и пикниках. А женщинам победнее даже не до детей. У них и времени нет. Они крутятся у плиты да чинят одежду, а если выпадет свободный часок, болтают с соседками, чтобы отвести душу, им хватает и этого.
Несбывшиеся мечты, утраченные надежды — о них мало кто размышляет. Даже писательницы приукрашивают мужчин. Что ни герой — благородный, добродетельный человек, а то и рыцарь в буквальном смысле этого слова. Недаром почти каждый роман, соединив на своих страницах героя и героиню, заканчивается словами: «Они жили долго и умерли в один день».
Однако ни в одном романе не рассказывается о жизни героя и героини хотя бы год спустя после свадьбы — о том, как, положим, рыцарь, возвратившись из дальних странствий, едва оказавшись за замковыми воротами, расстегивает свои кожаные штаны и тянет истомленный воздержанием пенис к устам героини или, сняв с нее пояс верности, бросает ее в постель, так красочно описанную в романе: на четырех столбиках с бархатным балдахином, с которого ниспадает полог, призванный защищать от холода отошедшую ко сну госпожу.
Естественно, в романе ни слова и о следующем эпизоде, когда через день-другой рыцарь объявляет не подозревающей о подвохе осчастливленной героине, что ему снова пришла пора заняться рыцарским бизнесом и он уезжает в Святую Землю на поиски чудодейственного Грааля.
Героиня остается одна, и на нее снова сваливаются многочисленные хозяйственные заботы, ибо озабоченный своими рыцарскими делами супруг даже не потрудился нанять управляющего. А через шесть недель героиню начинает тошнить, после чего неудержимо тянет к солениям.
Пейтон представила себе Барри. Вот он сидит на диване и с идиотским выражением на лице смотрит по телевизору спортивную передачу, время от времени вскрикивая, словно его ужалили. А вот, напустив на лицо серьезное выражение, рассуждает о стоматологических новшествах, толкует, что непременно обзаведется лазерной техникой, хотя знает, что еле сводит концы с концами. А вот он с умным видом изучает в ресторане карточку вин, хотя ничего в них не смыслит и, как правило, пьет шотландское виски с содовой. А вот он в кабине лифта, забитого пассажирами, громко смеется над собственной шуткой, заставляя Пейтон съежиться от стыда.
Нет, Барри не похож на героя романа.
Купание не взбодрило. Вероятно, все еще сказывались смена часовых поясов и утомительный перелет, а может, она просто выпила лишнее. Пейтон снова почувствовала себя одинокой, несчастной.
Хотя вроде бы и жаловаться не на что. Она замужем, в отличие от многих обездоленных женщин, у нее взрослый сын, избежавший пагубного влияния улицы. Она здорова, ее фигура с годами не изменилась: все та же высокая грудь, тонкая талия, мягкие иссиня-черные волосы. Она по-прежнему привлекательна, пользуется успехом.
Но, может, она неумеренно чувственна? Наверное, так и есть, и в ней, где-то внутри, сидит похотливое, сладострастное существо, которое терзает ее, в то же время стремясь выскользнуть из темницы, но только она, вопреки своему благому намерению, не дает ему вырваться на свободу.
А что если Сянь Жун не придет? Тогда придется опускаться в бар, снова пить… Может, ей повезет, и на нее обратят внимание. Тогда, хотя бы на время, она утихомирит чувственного буяна.
Пейтон вышла на улицу. Отель стоял в пешеходной зоне, и сейчас все пространство перед гостиницей было заполнено, казалось, тысячами прохожих, главным образом филиппинками, молоденькими и стройными, которые без умолку тараторили непривычными для приезжего голосами. Казалось, они даже не говорят, а щебечут, стрекочут, чирикают, производя впечатление, что в округу слетелось великое множество воробьев. Филиппинки приезжали в Гонконг на заработки и работали за гроши чуть ли не круглосуточно.
Пейтон пошла прогуляться, чтобы не оставаться одной в кажущемся сумрачным и пустым гостиничном номере и не ждать с томлением Сянь Жуна, уподобившись школьнице, не отходящей от телефона в ожидании звонка кавалера, который, возможно, и думать о ней забыл.
Конечно, Пейтон не пылала любовью, да и не знала, что такое любовь, влюбляться ей сроду не приходилось. Но Сянь Жун производил приятное впечатление, в нем было что-то загадочное, да и в постели он доставил ей настоящее удовольствие.
Пейтон нахмурилась. Какая несправедливость: она стареет, еще несколько лет, и на нее никто не прельстится — останется делить постель с Барри, но Барри не в счет. А вот мужчины ее возраста будут по-прежнему нарасхват. Если она умрет, Барри женится на другой, немного погорюет и будет — не век траур носить. А случись что с Барри, она останется одинокой до конца дней.
Парило, воздух был неподвижен — ни дыхания ветерка, и Пейтон, поразмышляв, опустилась в подземку. К ее удивлению, в вестибюле было на редкость чисто. На большом телевизионном экране крутили рекламный ролик. Народу было немного. Металлический женский голос сначала на китайском, а затем на английском монотонно оповестил, что следующий поезд придет через три минуты.
К разочарованию Пейтон, умиротворенной цивилизованным видом гонконгской подземки, в подошедшем поезде толпился народ. Пейтон машинально вошла в вагон, смирившись с тем, что ей придется стоять. Однако ей повезло: какой-то парень, видно, пребывавший в задумчивости, внезапно вскочил с сиденья и ринулся к двери. Пейтон заняла его место, весьма довольная тем, что опередила других.
И тут она увидела прямо перед собой мясистую покрытую густыми черными волосами огромную руку с вызывающе крупным перстнем на среднем пальце. Пейтон почувствовала эротическое влечение. Возможно, она бы не отказалась, чтобы эта рука покоилась рядом с ней, на ее подушке. В ней было что-то сальное, непристойное, но в то же время и притягательное. Она могла бы принадлежать восточному деспоту, необузданному и страстному.
