Элиа Казан - Сделка
Усталая от игры, Флоренс быстро заснула. А я лежал и думал о моем друге Пате Хендерсоне. Пат, мишень острословов офиса, так и не смог порвать с женой.
Его девчонка работала в отделе художников — каждый советовал ей забыть про Пата, но однажды, будучи в Нью-Йорке на большом сборе клиентуры, Пат сел в своем номере «Коммодора» и написал обеим по письму. Но перепутал конверты с адресами. Это была рука ниоткуда для Пата.
Я заснул на этой мысли.
Вскоре я превратился в некую личность, ответственную за дамбу, подмываемую наводнением. Дамба, творение безобразное, состояла из досок, старых дверей, кухонных столов, какой-то другой мебели, странно знакомой, рядом по воде плавал крупный мусор, вырванные с корнем деревья, вздутые, опухшие трупы людей и домашних животных, некоторых я, кажется, даже узнал, но был вынужден пройти мимо (ничем не мог помочь; мне самому угрожала большая опасность), плыли целые дома, съеженные и перекошенные, среди них и тот, в котором я жил в детстве. Вся эта плывущая махина подбиралась к самому верху плотины, к точке наверху, откуда вода, вперемешку со всем скарбом, неминуемо должна была ринуться вниз. Я уже видел, как струи воды просачиваются сквозь тело плотины, вот я бегу к одной, чтобы заткнуть щель, уже неспособный остановить неминуемую катастрофу, затем вижу другую струю и бегу к ней, нашептывая про себя успокаивающее: «Все будет отлично!» («Прекрати говорить сам с собой!»), и, подбежав, закрываю дыру, нет, не пальцем, а всем телом, как пробоину, и снова умудряюсь на время отодвинуть время распада плотины, но ненадолго, потому что потоки воды хлынули уже со всех сторон, снизу и сверху, справа и слева, и у меня уже ничего нет под рукой, чтобы сдержать натиск стихии, я даже не знаю, куда бежать от проникающей отовсюду воды («Не скрипи зубами!»), а потоки воды уже рвутся вниз, и я стою, побежденный природой, в слезах, вокруг все стонет и скрежещет в ожидании конца, и я узнаю, что ставка здесь — что-то неизмеримо большее, чем сама жизнь, хотя во сне мне так и не ясно, что же это, кроме одного — когда рушится дамба и все вокруг, и все надежды вместе с ними, я умудряюсь испустить последний вопль стыда, вопль, который Флоренс не могла не услышать!
Я проснулся. Хотел разбудить Флоренс и рассказать ей, потому что больше не мог держать все при себе. Я уже дотрагивался до ее плеча, но отдернул руку. Вид ее лица в розовой пелене сна, такой доверчивый, такой мирный, вызвал во мне чувства, которые я не могу описать; я ощутил такое отвращение к себе и к тому, что делаю, что снова потянулся к Флоренс. Но остановился, вылез из кровати, ушел в другой конец комнаты и уселся в кресло. Всю свою несчастную жизнь я только и делал, что раздваивался, не принадлежа по-настоящему ни Флоренс, ни кому другому. И снова удержал себя в кресле. Что-то было во мне, чего я не мог контролировать, оно пыталось разорвать на части весь договор, по которому я жил всю свою жизнь. Но я не позволял его рвать, черт побери, не позволял! Тело покрылось испариной, но я еще не был готов. Дыхание участилось, казалось, вот-вот чьи-то клыки вонзятся в глотку, я будто пробежал милю.
Наверно, я снова провалился в сон, хотя и не помню той границы, за которой началась частичная потеря памяти. Я слышал голоса с улицы, полной толп народа, — революция! А моя комната в каком-то отеле забаррикадирована чем под руку попало — стульями, шкафами, предметами из обломков наводнения, — подступает что-то ужасное, и я жду, жду, не надеясь на спасение. Знаю, что охрана отеля убита, рев толпы слышен все ближе и ближе с улицы; вот он уже эхом отдается в ушах. И опять я знаю, что ставка — это не банальность, та или другая девочка, ставка — это все мое проклятое существование, что-то вроде бесплотного и неосязаемого облака надежд, которые я давным-давно отбросил от себя, что-то похожее на тень моей чести и совести или на то, что угрожало моей славе, издыхающему самоуважению, на все, что невозможно выразить теми суррогатами слов, которые заполонили все, не оставив места для настоящего. Затем в шуме толпы, требующей крови, в шуме, плывущем над улицей как колыхание знамен, я различил голос, раздававшийся все ближе и ближе. Владельцем голоса оказался мой главный антагонист, но удивительно, он был и самым близким мне, и самым дружественным. Голос мягко, но могильно предвещал мне близкую погибель, уверял, что скоро стенки комнаты не смогут более выдерживать напора воды и рухнут, и то, что идет на меня, — уже у самой двери. Я увидел, что стихия проникает ко мне, вода течет из-под двери, быстро заполняет комнату. Вода залила меня, окоченевшего и дрожащего… Флоренс трясла меня, повторяя: «Эй, глупышка, чем ты здесь занимаешься? Пойдем в постель. Ох, Эв, дорогой, все-таки тебе надо сходить к нему, он поможет тебе, он же дока в своем ремесле. Но сейчас не думай об этом, иди в постель, ты так вымок!» И она отвела меня обратно в кровать, куда я плюхнулся и проспал оставшуюся часть ночи без сновидений.
Жены не было дома, когда я проснулся на следующее утро. Завтрак прошел в одиночестве. Я пробежал глазами спортивное обозрение, поехал в офис. Среди деловой почты ничего существенного не оказалось. Я ощущал себя как обычно — напорист и оптимистичен. К полудню вернулся домой.
Вместе с Гвен мы заканчивали последний черновой вариант статьи о Чете Колье. По крайней мере, я надеялся, что последний. Но Гвен начала злить меня. Казалось, она ненавязчиво, но против моего желания пыталась сглаживать острые углы, рассыпанные по тексту. Будничным голосом, не поднимая глаз от страницы, я спросил ее, нравится ли ей статья. Это было некорректно с моей стороны — заставлять ее говорить то, о чем мы договорились молчать.
Гвен ответила так же нейтрально и так же холодно: «Нет, я не согласна ни с одной оценкой». Несколько минут мы работали в натянутом молчании. Мы оба прошли хорошую школу и умели сдерживать себя. Но мое лицо побагровело. И, взглянув на меня, она испугалась. Она закрыла дверь, подбежала ко мне и поцеловала со словами: «Но я же люблю тебя!»
Случившееся сразу за поцелуем я до сих пор до конца не понимаю. С полной уверенностью можно сказать, что это была не любовь, скорее, наоборот. Как ни называй, я вскочил и пошел на нее прямо в своем кабинете. В доме не было только Флоренс, где-то рядом возилась Эллен, бродили две служанки и сидел на крыше рабочий, чинивший телеантенну, — сплошное сумасшествие. Впрочем, даже если бы Флоренс и была дома, значения бы это не имело. В разгар акта я думал о том, неужели я хочу, чтобы меня застукали, подталкиваю события к развязке? Как мой друг Пат, написавший письмо одной женщине и положивший его в конверт для другой? Но за те минуты я не произнес ни слова и не выдавил из себя ни стона. Я слепо доверился сексу, как единственной вещи, в которой я был уверен на все сто.
Гвен оцарапала мне спину в пылу страсти. Не плечи, а ниже, вдоль поясницы. Ее ногти почти вонзились в мое тело, не желая отпускать от себя. Там остались полосы, прочерченные ее ногтями, слегка кровоточащие.
Мы оба учащенно дышали. Гвен быстро оправилась и села к печатной машинке. Я был заведен случившимся на полную катушку. Схватил халат и пошел к бассейну. Плюхнувшись в воду, я полежал там, отмокая и расслабляясь в тепле. Затем выполз на край и заснул на животе.
В такой позе меня и нашла Флоренс. Видела или не видела она следы на спине, мне так и не дано узнать, важно другое: мягко ступая, чтобы не потревожить мой сон, она прошла в дом, поднялась на второй этаж и зашла в кабинет, где сидела за машинкой Гвен и точила пилочкой ногти. Пока Флоренс была в дверях, Гвен несколько секунд не замечала ее присутствия. Гвен занималась ногтями, потом ее будто кольнули сзади, она обернулась и увидела Флоренс. Они обменялись любезностями, и Флоренс ушла к себе.
Проснувшись и потребовав коктейль, я обнаружил, что Гвен ушла. Флоренс в подчеркнуто рассеянной манере сказала мне, что я могу позабавиться ее предрассудками, но по ней Гвен — сущая бродяжка, и она предпочла бы, чтобы та делала свою работу в офисе. Я разыграл такую же якобы рассеянность и утвердительно кивнул. Затем она спросила:
— Ведь она больше не нужна тебе?
— Да. Вот закончим статью о Колье и все, — ответил я и задумался, что конкретно известно Флоренс и что она обо всем этом думает. Ведь если она видела следы на моей спине, то она могла сделать далеко идущие выводы.
Шансов у меня не осталось. Серьезным тоном я поведал ей, что исследователь из Гвен никудышный и я рад сообщить ей, что конец работе над статьей наступит в следующие выходные. Более того, если Флоренс не нравится ее присутствие в доме, то я позабочусь, чтобы больше секретарь не появлялся. Флоренс, казалось, осталась удовлетворена. Ну, если работы осталось на день-другой, это ерунда, сказала она.
Я попросил Флоренс смешать мне тот самый, ловко получающийся у нее «Гибсон», предположив, что, сделай она его, — это будет достойный успокоительный знак. Она приготовила само совершенство. Я издал еле слышный рев восторга.
