Грэм Свифт - Последние распоряжения
Теперь с Салли все было по-другому.
Она сказала: «Нет». А я ответил: «Гляди, схлопочешь». И она: «Только если ты тоже покажешь».
Я ответил: «У меня не дырочка, а прутик».
«Там тоже должна быть дырочка, разве нет? – сказала она. Я промолчал, и тогда она сказала: – Ну?»
Лицо у нее было совсем взрослое, серьезное. Я подумал: она и на девчонку-то не похожа, она как женщина, у которой свои мысли.
И я задрал штанину своих шорт, быстро, всего на полсекунды, но она сказала «Еще», точно скомандовала. Посмотрела, а потом взяла его рукой. Взяла и пощупала, словно пришла в магазин и выбирает помидор или еще какой-нибудь овощ вроде тех, которыми торгует ее папаша.
Тогда я снова ударил ее. Не лапай, пока не купила.
Она была единственная девчонка, которую я ударил. И сама, наверно, понимала, что к ней у меня отношение особое. Мальчишек – тех я бил без разбору. Терри Спенсера. Дейва Крофта. Так что директор вызвал меня на беседу. Его фамилия была Борроу, и он имел привычку тяжело сопеть носом, когда сердился, поэтому мы прозвали его Боровом. Думаю, ему было непросто со мной говорить, если он знал, что я знаю то, что знаю. А знал он наверняка. Он сказал: можешь объяснить мне, что значит слово «хулиган»? Есть много вещей, для которых мальчишка не умеет подобрать слов, но после того, как он посопел немного, я сказал ему примерно вот что: а вы можете объяснить мне, что значит слово «сирота»?
По-моему, это был хороший ответ, один из лучших во всей моей жизни.
После этого он откинулся на спинку кресла и стал сопеть и вертеть в руках карандаш. Когда я ходил на встречу с тем хирургом, мне вспомнился мистер Борроу. Вся наша жизнь – это борьба с разными старыми ослами, которые пытаются заставить нас перед ними ползать.
Он говорит: «Что ты собираешься делать, Винс? Кем хочешь стать?»
Я думаю: вот идиотский вопрос, потому что я уже кто-то. А он смотрит на меня, играет своим карандашом. Но вся беда в том, что я даже толком не знаю, кто я такой. Поэтому я молчу и только нахохливаюсь, и он это видит. Со спортивной площадки доносятся крики. Я бы хотел быть Гэри Купером, да не могу. Я бы хотел быть самыми разными людьми, даже мистером Борроу, вызывающим на ковер очередного мальчишку, но я не могу, потому что я – это уже я. Я думаю: наверное, и Джун чувствует то же самое. Вокруг нее столько людей, которые на нее не похожи, потому что она другая, и если Джун вообще что-нибудь думает, она должна думать: я не хочу быть как я, хочу быть как они, но я не могу, не могу, не могу.
Но, может, Джун вовсе ни о чем не думает, может, у нее в голове ни единой мысли, а желание кем-то стать – это штука особая. Что-то вроде ведущего вала у машины.
Говорят, их всех убило бомбой, а мне повезло.
Он говорит: «Я имею в виду, чем ты будешь заниматься? – И улыбается – хочет показать, что не желает мне ничего плохого. – Какую профессию выберешь?»
И я вижу, как все они висят передо мной, точно костюмы на вешалках, все профессии – жестянщик, портной, солдат, – и тебе предлагают выбрать одну, а потом до самой смерти притворяться, что это и есть ты. И вполне можно сказать «ему случилось стать тем-то», так же как говорят «ему случилось родиться там-то». Тогда я еще не слыхал этого выражения, но потом услышал. Это хорошее выражение.
Я думаю: он хочет, чтобы я сказал «мясником», но этого он от меня не дождется. Не хочу я быть мясником.
Я сказал Эми: «Возьми меня с собой к ней, я тоже хочу поехать к Джун». Хоть раз, но сделал то, чего он никогда не делал. У Винси есть сестренка, лицо как у теленка. И именно Эми призналась, что он вообще не хотел мне ничего говорить, никогда. С ума сойти – неужто он думал, что я так ничего и не узнаю? Именно Эми сказала мне, что Джун – это была случайность. Не в том смысле, какая она получилась, а в том, что они вообще ее не ждали.
Стало быть, Джун появилась у них случайно, а я – нарочно. Жестянщик, портной, солдат.
«Ну так кем же ты станешь?» – говорит он.
И смотрит на меня, уверенный, что двух ответов тут быть не может. Снаружи раздается свисток – это кончилась игра, и в комнате становится тихо, как под шерстяным одеялом, я слышу только его дыхание. Как раз в такие минуты я думаю: если они могут меня видеть, то, должно быть, видят сейчас.
Росла она, ласки не зная, по дому родному скучая.
Я ничего не отвечаю, и он, наверно, догадывается, что больше всего мне хочется его ударить.
Потом говорю: «Что я хотел бы делать, сэр, чем я хотел бы заниматься – это собирать хмель».
Рэй
Голос принадлежал Эми, но мне почудилось, только на одно мгновение, что я слышу Кэрол.
«Они ничего не могут сделать, Рэй», – сказала она. И в ее голосе я услышал твердость, такую же, как у Кэрол.
Она сказала, что он еще не оправился как следует после операции и Стрикленд до поры до времени не хочет ему все выкладывать. Но ей он сказал и Винсу тоже, коротко и ясно. Надежды нет. Он вскрыл его и сразу зашил обратно. А потом, когда она сидела у его кровати, он ненадолго очнулся и она ничего ему не сказала, а он ничего не спросил, только поглядел на нее и сказал: «Пускай Счастливчик придет».
«Так по-твоему, он знает?» – сказал я. Имея в виду: по-твоему, он знает, что все кончено? Но сам подумал – как, наверное, и Эми, – что мои слова можно понять и по-другому. Не в этом ли причина того, что он хочет меня видеть, – зачем, в конце концов, людей призывают к смертному одру? Я все равно ходил к нему чуть не каждый день, но тут он попросил: пускай Счастливчик придет. То, чего ты не знаешь, не может причинить тебе боли, и лишние разговоры только бередят душу, но когда человек умирает, это другое дело: ведь скоро у меня даже выбора не останется, сказать ему что-нибудь или ничего не сказать.
Наверное, и Эми подумала о том же, потому что она вдруг притихла и словно бы растерялась.
Я сказал: «Но ты же не думаешь, что он думает, раз меня зовут Счастливчиком, то...»
Экая глупость.
Потом она заплакала. Слышно было, как в коридоре ходят и разговаривают.
Я сказал: «Хочешь, чтобы с тобой был кто-нибудь?»
«Все в порядке, – сказала она. – Со мной Винс и Мэнди. Они останутся на ночь».
«Завтра с утра первым делом туда приеду, – сказал я. – Как только начнут пускать».
Мы помолчали, а потом она сказала «Прощай, Рэй», точно собиралась в какое-то дальнее путешествие и я мог вообще больше не увидеть ее, по крайней мере прежнюю Эми. Но нас покидала не Эми, а Джек, и как раз в этот миг мне почудилось, что я слышу не ее голос, а Кэрол.
«Я серьезно, Рэй, – я больше не вернусь. Слышишь? Я не вернусь к тебе».
В лицо сказать побоялась.
Я прижимал трубку к уху, точно плохо слышал, и мне вспомнилось, как Сью первый раз позвонила из Сиднея и я прилип к телефону – звонок-то, почитай, с другого конца света, – но голос Сью звучал так, словно она стояла за ближайшим углом. И я сказал ей: «Слушай, милая моя, до тебя как будто рукой подать». А теперь голос Кэрол доносился сюда точно с другого конца света, но я-то ведь знал, откуда она звонит. Не из Сиднея, а из Сиднема.
«Я не могла сказать тебе дома, но говорю сейчас».
Но я почти видел ее лицо на другом конце линии, видел, как она пытается найти для меня последние слова. И до сих пор вижу.
«Я останусь с ним, Рэй. Я и сейчас с ним, и я не вернусь к тебе. Прощай, Рэй».
Я не сказал «Прощай, Кэрол». Прощайте, миссис Джонсон. Не доставил ей этого удовольствия и себя не уронил. И это была вся моя жалкая месть: я так и не сказал ей «прощай». Просто положил трубку. А потом сидел молча, в наступающем вечере. И думал: я не пойду в «Карету», я не могу туда пойти. У меня не получалось представить ее с другим мужчиной, хоть я и знал, что он у нее есть. Барри Стоукс. Это так же глупо, как представить меня с... Но если уж ей приспичило иметь другого, она могла бы, по крайней мере, найти какого-нибудь богатого засранца, или красивого засранца, или доку по постельной части, коли уж на то пошло. А не помощника управляющего в доме быта, где подрабатывала от случая к случаю.
Будь я другим человеком, я не сидел бы здесь, в наступающей темноте, даже не зажигая света, даже не шевелясь, точно надеялся потихоньку раствориться в воздухе. Другой на моем месте опрокинул бы парочку шкафов или смахнул с каминной полки всю дребедень. Другой надел бы пальто и пошел прямиком туда, где она сейчас, и вышиб бы дверь, если надо, а потом вышиб бы тому парню все зубы.
Но все это не для меня, я ведь мужичок маленький.
Я подумал: сначала моя дочь уматывает в Сидней и перестает писать, потом жена берет и делает ручкой. И после этого меня еще зовут Счастливчиком.
Я подумал: да, не очень-то тебе помогло твое участие в битве под Эль-Аламейном.
Другой человек повел бы себя по-другому. Но я просто сидел в темноте, не двигаясь, не шевелясь, пока не обнаружил, что я не сижу, а лежу свернувшись, по-прежнему одетый, и уже шесть утра. Тогда я встал, умылся, побрился, надел свежую рубашку, и сунул в тостер два ломтика хлеба, и заварил себе чай, все как обычно. Вымыл посуду, которая накопилась в раковине. Заглянул в кошелек и положил кое-что в сумку. Потом отправился во двор, к гаражу, переделанному Чарли Диксоном из старой конюшни. Купил по дороге свежую «Спортинг-лайф», пачку «Плейере» и подумал: нынче среда, утро, и я еще живой. Стоял конец апреля. Я вывел задом фургон и протер ветровое стекло, не выключая двигателя. Поглядел на колеса и подумал, не проверить ли мотор, но потом решил: надо ли суетиться, если на нем почти не ездили? Я посмотрел, все ли на месте в кузове: газовая плита с баллоном, бак с водой, шкафчик с чайником, кружками, полотенцем и прочей мелочью. Путеводитель «По интересным местам Англии и Уэльса». Я выехал со двора, остановился, вышел, закрыл ворота, «Чарлз Диксон, сбор и продажа металлолома», и запер их на висячий замок. Утро было ясное, свежее. Я влез обратно в кабину и покатил в Ньюмаркет. [9]
