Грэм Свифт - Последние распоряжения
Но пока мы шли, отругиваясь от зазывал и нищих, он сказал: «Знаешь чего, Рэйси: потом сходим, поглядим на пирамиды». Так что, может, он и сам догадался.
И теперь у меня есть фотография, которую сделали в тот же день ближе к вечеру: мы с Джеком сидим на верблюде, а позади нас белеют пирамиды. Наверное, на свете тысячи таких дурацких снимков – почти все, кто там побывал, сфотографировались на верблюде рядом с пирамидами, но этот снимок особенный, ведь на нем мы с Джеком. Это был, можно сказать, мой единственный в жизни жокейский опыт. Джек сказал: «А выйдет у нас?» Я ответил: «Ясное дело. Мне отец давал конем править, когда на телеге ездили». Он сказал: «Но это ведь не конь и не телега, это верблюд». Вы бы никогда не подумали, что он может испугаться какого-то верблюда. Я сказал: «Положись на меня», а он ответил: «Согласен. Куда же мне еще деваться?»
Так что вот они мы, сидим на верблюде, в латунной рамочке у Джека на серванте, около вазы с фруктами. Я хохочу как полоумный. Джек пытается улыбнуться. У верблюда, понятно, морда похоронная. А Эми так и не узнала и до сих пор не знает, чем мы занимались всего за несколько часов до того, как нас щелкнули. «Второй раз за день верхом, а, Рэйси?» И еще она не знает, что именно в тот день я впервые увидел ее фотографию.
Я сказал: «Все ж таки удивительно, а, Джек? Древний Египет. Будет что вспомнить».
«Тебе и так будет что вспомнить», – сказал он.
И тут он был прав – мы с ним много чего повидали. Это так же верно, как то, что я служил в страховой конторе, а Джек торговал мясом. Сейчас это кажется удивительным, как древняя история: неужели мы с Джеком и впрямь были там, в пустыне? Неужели мы и правда наступали из Египта в Ливию и отступали обратно в Египет, а после снова наступали в Ливию? Маленький человек в больших событиях. И где-то в той же пустыне наступал и отступал Ленни Тейт, хотя тогда мы его еще не знали. И Микки Деннис был убит под Белхамедом, а Билл Кеннеди под Матрухом, и Джек сказал: это несправедливо, что у фараонов по целой пирамиде, а добрая половина Билла даже в обычную могилу не попала. Потом мы двинулись на Триполи, и все без единой царапины. Если не считать одного раза. И тогда угодило не в меня, а в Джека. Ранило его в левое плечо, а у меня над головой просвистело. Но он всегда говорил, что, если б я не сдернул его вниз с песчаного бруствера, ему пришлось бы хуже. Схлопотал бы, как Билл Кеннеди, – аккурат в бабью радость.
Я видел у него этот след в больнице, после операции. Новый шрам на животе, старый – на плече.
Видишь это, сестричка? Подойди-ка поближе. Зацепило в Северной Африке. Кабы не мой приятель, вот этот самый Счастливчик, не лежать бы мне здесь.
«Твое первое слово, Рэй, – сказал он. – Только имей в виду: вон та справа, сисястая, вне конкурса».
Но это было нелегко, потому что я никогда еще не видал сразу пятерых девок, стоящих на деревянном балкончике в одном нижнем белье да ожерельях. Как булочки с глазурью на витрине. И все они хихикали.
«Чего они смеются, Джек?» – сказал я.
«А что же им, плакать?» – ответил он.
И я выбрал самую маленькую. Не сказав почему – но, как выяснилось потом, не ошибся. Я думаю, мне нужен был кто-нибудь, кто научил бы меня тому, чего я никогда раньше не делал, чтобы в следующий раз можно было обойтись без инструкций, и при этом не разболтал бы другим. Даже если Джек сам обо всем догадался. А в этом-то я уверен.
«Отличный выбор, Рэй. Как раз твоего калибра».
И когда она привела меня в свою конурку – полтора десятка мух и галлон духов, – сложность была не столько в действиях, сколько в словах. Например, она сказала: «Давай лизать?» Это было, когда она скинула с себя бельишко, повернулась задом, вильнула им передо мной и снова развернулась – все так быстро, точно крутанули волчок. И я уже вывесил язык, будто на приеме у доктора, а после подумал: она говорит «Давай лежать», она мне лечь предлагает. Но до сих пор не знаю, так ли оно было. Или потом, когда я выдал свой запас, хотя она еще моргнуть не успела – та же беда, что с Лили Фостер, но здесь я, по крайней мере, внутрь попал, не промахнулся, – и встал, натягивая штаны, потому что думал, так оно и надо, раз-два и нечего рассусоливать, она сказала: «Тебе десять минут. Смотри на часы. Сто думай твой друг, ты так быстро выйти?»
И когда мы вернулись на балкон, Джек уже был там: поджидал меня, облокотившись на перила, с сигаретой во рту, и болтал с другими девицами, которые все так же хихикали, хотя явно мало что понимали, и перешучивался с двумя саперами, которые торговались внизу на дворе с мадам, как будто думал, что этот треп поможет им сбить цену.
«Ну что, порядок? – сказал он. – А то мадам Яшмак уже собиралась идти к вам с гвоздодером».
Но мне и отвечать не пришлось, потому что моя подружка вышла следом и ответила за меня. Она сказала: «Лутсе не надо. Солдат маленький – стык больсой».
«Стык? – спросил Джек. – Стык?» И все вокруг засмеялись, а я покраснел как помидор.
«Стык?» Джек смеется, и девицы хихикают, и два сапера во дворе поднимают глаза и тоже смеются, и мы в Каире, в Египте, в Африке, в середине войны.
«Ай да девочка у тебя! Одним словом – и сразу обо всем».
Включая нашу с Джеком встречу.
Винс
И я ударил ее. Ударил Салли Тейт.
Потому что сказал: «Знаешь, откуда дети берутся?» – и она ответила: «Нет». Я сказал: «А я знаю». И замолчал, так что она не выдержала: «Ну давай, рассказывай, откуда дети берутся?» Тогда я сказал: «От хмеля. Они берутся от хмеля», и она посмотрела на меня так, будто вот-вот расхохочется.
«От какого еще хмеля?» – сказала она.
Я сказал, что точно не знаю, но это и есть то самое. И с ним что-то делают – собирают, кажется.
А она смотрит на меня этак насмешливо, словно сама уже давным-давно выяснила, откуда дети берутся. Наверно, от нее и пошла эта шутка. Ни с кем нельзя делиться своими секретами. Маленькая шутка вдогонку к большой, но ведь запомнилась же. Так что даже много лет спустя Ленни говаривал: «Возьми еще пивка, Винс. А то детей больше не будет».
Но я не потому ее спрашивал, не потому затеял этот разговор. Дело было не в хмеле и не в том, как его собирают, а в том, кто. Самое главное – кто его собирает.
Так что потом я сообщил ей главное. Джек с Эми собирали хмель, но от него получился не я, а кое-кто другой. И этого кое-кого назвали Джун. Выходит, мальчишки, с которыми я дерусь, говорят правду. У Винси есть сестренка. Но это и неправда тоже, потому что я получился не от того хмеля, который собирали Джек с Эми, а от того, который собирали...
И она сказала, что знает, давно уже знает про все это.
Вот тут-то я ее и ударил. Она не смеялась, но я ударил ее так же, как бил тех мальчишек.
И с мальчишками я дрался по-старому, чем дальше, тем больше. Потому что теперь я знал, что их слова – это и правда, и неправда. Потому что она не была моей сестрой. Джун мне не сестра, нет у меня сестры. И хотя она не была мне настоящей сестрой, я все чаще дрался из-за нее, ради нее, потому что сама она не могла себя защитить. Потому что раньше, когда я и знать не знал ни о какой Джун, мне некого было защищать и я дрался просто так.
Я думал: можно сделать ради нее хотя бы это. Потому что, хоть она мне и не сестра, я все равно похож на нее. Нет, я не был чокнутый, как про нее говорили, – но и со мной тоже сыграли злую шутку. Вот я и дрался.
Дрался с мальчишками. С Алеком Кларком, с Фредди Ньюменом. Девчонок я не бил – только Салли. Девчонок бить не полагается, они другие. Но и они могут получить в случае чего – это им понятно, не настолько уж они другие. Так что если одна, или две, или целая их компания начинала дразнить меня так же, как мальчишки, только иногда похуже, я их не бил, я говорил: «А ну покажи трусы».
Тогда Салли и присоединилась к ним, я заметил: когда все стало похоже на игру, когда они принялись прыгать, и плясать, и скакать передо мной: «Эй, Винси, где тут твой хмель?», пытаясь довести меня до состояния, в котором я не смогу побить их.
Потому что раньше она держалась от меня в стороне, мы даже не разговаривали. Потому что я ее ударил.
Но она повела себя не так, как другие девчонки: те-то вздернут на секунду юбочку и сразу бежать с воплями и визгами, чтобы потом украдкой вернуться и сделать то же самое по второму разу. А она сказала: "Пойдем со мной, Вино. И мы пошли на развалины дома, который разбомбили немцы, пробирались там среди сорняков, кирпичей и мусора, – раньше я даже не знал, как выглядят такие развалины, никогда туда не ходил. Потом она встала и посмотрела на меня и подняла свою юбку обеими руками, подолом к самому носу, как будто загородилась ею. И главное, конечно, было не в ее трусах. Они были темно-синие, ничего особенно интересного. Главным был сам факт, что она стояла передо мной, держа юбку на весу, как скатерть, и терпеливо ждала, пока я закончу осмотр. Тогда я сказал: «Покажи мне свою дырочку».
Теперь с Салли все было по-другому.
Она сказала: «Нет». А я ответил: «Гляди, схлопочешь». И она: «Только если ты тоже покажешь».
