Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Я возлагал большие надежды на аппендицит. При операции врачи обязательно наткнутся на аскариды и вытащат их всех до одного.
Утром я позабыл про живот и аскариды. В хирургии мне нравилось.
Здесь не скучно. В палате со мной лежал пацан после аппендицита. Он рассказывал, что операция ерундовая. Не больно.
Два других соседа взрослые дядечки. Старик-казах – десять дней назад ему отрезали ногу – все больше молчал, – и говорливый дядька лет сорока после операции на желудке. Говорливый – сам врач и просвещал палату по медицине.
Я напрягся. Сосед говорил про сумасшедших.
– Они буянят до тех пор, пока не почувствуют, что кто-то сильнее их. Узреют силу – сразу как миленькие приходят в себя… Буйные излечиваются. Ненадолго, но излечиваются. А вот тихие…Тихие, нет… Они неизлечимы.
Пришла тетя Рая Какимжанова. Принесла черешню, клубнику. Ближе к обеду пришла и мама.
Вечером в столовой показывали кино "Неотправленное письмо".
Больные заранее заняли места и ждали. . Ко мне обернулся светлый казах лет тридцати и спросил: "Сегодня к тебе приходила полная женщина… Это твоя мать?".
– Да.
– А почему она в газовом платье?
Медсестры, с которыми днем перешучивался этот светлый, с насмешливым интересом смотрели на меня. Им то, что надо?
– Что такое газовое платье?
– Капроновое. – ответил светлый.
Я не понимал, что дурного в газовом платье, но чувствовал, знал, что этого гада хорошо бы где-нибудь подкараулить.
…Татьяна Самойлова в "Неотправленном письме" с геологами в сибирской тайге искала алмазы. Поначалу все шло хорошо, алмазы нашли, пора собираться домой. Пожар в тайге… Трудно было поверить, что из-за пожара Самойлова вновь потеряет любимого. На этот раз
Василия Ливанова.
В "Советском экране я прочитал, что во всем виновата война и будто бы из-за войны Самойлова потеряла Баталова в фильме "Летят журавли". Неправда. При чем здесь война? И в "Неотправленном письме" пожар в тайге тоже ни причем.
Аппендицит не подтвердился, аскариды тоже не обнаружились и меня перевели в детское отделение. Пошла жизнь по распорядку. Туда нельзя, сюда не ходи. Играть на воздухе можно только в беседке.
Медсестры нас не стеснялись Что мы могли понимать? В отделении был малыш полутора или двух лет. Пухленький, симпотный мальчик
Алдан. Алдана хотелось прижать к себе, обнюхать, потискать.
Малыш возился в беседке с машинкой. Медсестра сказал: "Вчера приходил твой кабан-отец". Алдан улыбнулся и радостно засопел. Отца его я не видел. Глядя на Алдана, я не мог представить, каких размеров достигает кабан. При мне пришли к нему его взрослые сестры.
Веселые девушки. В ушах у них болтались кольца-сережки. Они щекотали братишку. Алдан топал ножками и улыбался.
Другая, не та, которая болтала про отца Алдана, медсестра приглядывала за нами в беседке с незапахнутым халатом. Нечаянно я увидел ее исподнее. С самого низа светлые трусы медсестры были то ли вымазаны грязью, то ли она забывала следить за собой.
Пришел Доктор. Не один, с девушкой. Чувиха красивая, но сильно накрашенная. Девушка погладила меня по голове: "Какой ты маленький".
Доктор напропалую лепил фонари.
– Маленький? Но зато какой! Это здесь он тихоня. Знаешь, что дома вытворяет? Стихи пишет… Стихи – труба делу! Скоро его будут печатать в журнале "Пионер".
Врет и не зажмуривается. Во-первых, не в "Пионере", а в
"Балдыргане". А во-вторых, главный редактор "Балдыргана" успел позабыть о своем обещании напечатать меня.
Вечером зашла попрощаться со мной мама. Завтра с Ситкой Чарли они уезжали в Ленинград. Папа выхлопотал место в институте Бехтерева.
Папа, мама, все мы надеялись, что в Ленинграде Ситка наконец покончит со Сталинградом.
"Бургомистр Западного Берлина Вилли Брандт лицемерно обвинил власти Германской Демократической республики в нарушении Потсдамских соглашений и положений дополнительного протокола по статусу
Берлина… Канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, преисполненный реваншисткого ража, подстрекает заокеанских покровителей принять меры в ответ на сооружение разделительной стены в Берлине…".
Это уже кое-что, но еще ничего не значит. Читаем дальше.
"ТАСС. 11 августа. Главнокомандующий войсками стран-участниц
Варшавского договора Маршал Советского Союза А.А.Гречко на заседании
Объединенного штаба объявил о приведении подчиненных ему войск в повышенную боевую готовность…".
Началось! Наконец-то! С газетой в руке я вылетел во двор. Команда
Аси Сергеевны на месте.
– Ура! Ура!
Скамейка пришла в движение.
– Что случилось?
– Война! – Выпалил я из гаубицы.
Ася Сергеевна взвизгнула.
– Ты что несешь?! – Соседка не на шутку разозлилась. – Сейчас же замолчи! Болтун!
Я тоже разозлился. Темнота, а туда же.
С торжествующей злобой я поднес к глазам Аси Сергеевны третью полосу "Известий": "Читайте!"
– Так…Маршал Гречко… Ну и что?
– Читайте дальше.
– "О приведении подчиненных ему войск в повышенную боевую готовность…". Что здесь такого? Ничего не пойму…
Я объяснил.
– Надо уметь читать не только между строк. Когда вы последний раз слышали о приведении наших войск в повышенную боевую готовность?
Ася Сергеевна вконец отупела и заполошенно смотрела то на меня, то на газету, сведенными к переносице, глазами.
– И что теперь?
– Что теперь? – Я подбоченился. – Если о приведении войск в повышенную боевую готовность объявили только позавчера, то на самом деле наши войска уже месяца три как находятся на рубежах развертывания. Понятно?
– Что ты говоришь? – Ася Сергеевна побледнела. – И правда…с войны о таком не объявляли. Она растерянно переглядывалась с соседками. Бабушки замороченно притихли.
Я их успокоил, как мог.
– Не надо бояться американцев. Они не успеют нам ответить.
Варшавский договор – это мелочь. Наши ракеты за пять минут от
Америки не оставят и мокрого места. А если они случайно успеют запустить в нас свои ракеты, то наши антиракеты зачем?
Дело сделано и я побежал к Пельменю. Он вернулся из овощного магазина и показывал Галимжану арбуз. Арбуз большой. Берькин брат щелкал его пальцем, сдавливал руками.
"У онанистов на ладонях волоса растут!"
Я едва не выдал себя. С Галимжаном со смехом здоровались Таракан и Людка Марчук. Таракан гоготал, показывая ладони: "Вот они, волосики. Пробиваются". Людка то, что смеется? Что она про онанистов может понимать?
Я стоял поодаль и слушал.
Дома не догадывались, чем я занимаюсь перед сном. Если бы Шеф подловил, то он бы поговорил, предостерег. С недавних пор он взялся за меня и опекал плотно. Все из-за Джона. Шеф уже не мог с ним сладить и прозевал момент, когда Джон стал курить план. Родители узнали про анашу и делали одну за одной ошибки. Матушка по телефону грозила тюрьмой джоновским кентам, самого же Джона запугивала психушкой: "Коймаса, домдорга салам". Домдорг похож на Военторг, куда мама заглядывала по дороге на Зеленый базар. Так мама переиначила дурдом.
Папа психовал и жаловался: "В этом доме мне не дают работать".
Бесполезно. Джон по уши втянулся и днями пропадал с анашокурами на зовете.
Кличку Шеф брату дал я. В свою очередь Шеф называл меня
Подшефным. Я побаивался брата и одноврменно хорошо ощущал выгоды положения брата Шефа. Во дворе и школе мне многое спускалось только потому, что я брат Шефа.
Он только и делал, что проверял домашние задания и запрещал уходить со двора. Джон протестовал против жесткой опеки и говорил, что запреты плохо кончатся для меня.
Шеф одергивал его "не лезь не в свое дело!" и посмеивался над сентиментальностью Джона. Однажды он спросил: "Почему ты такой?".
Джон понял, о чем спрашивает Шеф, но переспросил:
– Какой?
– Ну такой. – Шеф не мог объяснить.
Джон улыбнулся глазами. Улыбнулся грустно, виновато.
– Наивняк?
Шеф не согласился.
– Наивняк? – ухмыльнулся Шеф. – Нет, дорогой…Ты обыкновенный тупак.
Джон рассмелся до слез: "Это точно".
Шеф сказанул так для балды. Он хорошо понимал младшего брата и знал, что тоньше Джона пацана на свете нет. А что до сентиментальности… Бывает. Надо знать и Шефа. Он кривился, когда кто-нибудь при нем размазывал сопли по стеклу.
"Шильда белым бела…".
Что такое шильда я тогда не знал, как не знаю до сих пор. "Шильда белым бела" – слова из песни, где поется о том, что "осень немым вопросом в синих глазах замрет". Джон напевал больше почему-то про эту самую шильду, опуская все остальные слова из песни.
Джон мечтал стать писателем. Мечтал ли стать пишущим человеком
Шеф, я не знаю, Скорее всего, мечтал. Какая еще может родиться мечта в семье, где отец из нужды и привычки поступался своими заветными желаниями и переводил чужие тексты? Может папе и вовсе не дано было сочинять собственные вещи и не было у него никакого желания писать собственные вещи? Дано или не дано знать, не могу, а вот желание стать автором собственных текстов наверняка имелось. Хотя бы еще и потому, что в семье был человек, который неустанно подогревал его амбиции. Таким человеком была мама.
