Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник)
– Не пройдет такой номер. Им нужен обрезанный. А я не обрезанный. Без этого никакая синагога не считается.
Конников посерьезнел:
– Да. А ты ни в какую, значит?
– Конечно. Это их прихоть, а я режься.
– Без этого никак?
– Никак.
– Нашла коса на камень! Что ни говори, евреи без выкрутасов не могут. То у них не считается, это не считается. Все им вынь да положь – на слова никогда не поверят. Считают они, считают. И когда только досчитаются? Ты не обижайся. Я не про тебя. Слушай, Ёнька, пошли ты их всех вместе с их психической доченькой подальше. К тебе претензий никто не имеет?
– Никто. Она им сказала, что изнасиловал кто-то. Несчастный случай.
– Тогда ясно. Раз несчастный случай, так и ребеночек не в счет. Х-ха! Тебе, Ёнька, повезло. Если бы она им сказала правду, так они бы тебя враз смогли засадить за решетку. Я знаю. Ничего не докажешь. И вообще, ты с ней осторожнее. Она может держать на крючке: мол, признаюсь папе с мамой, что это ты, они тебе покажут кузькину мать. Она же ко всему инвалидка, закон на ее стороне. Что ты смотришь? Бабы все могут! Да что говорить! Ты меня держись. Молодой парень, красивый. Найдем тебе жену. Хочешь, с ребенком, хочешь, девушку. У нас в таксопарке одна диспетчером работает. Не веришь?
Конников ловко перевел разговор на другую тему. Потом еще выпили. Потом еще. Как пришел домой, Иона наутро не помнил.
На работе Иона ронял номерки, путал ячейки для обуви, просыпал чаевые мимо жестяной коробочки, потом погнул крышку, когда эту коробочку прикрывал.
А ко всему – Архип Архипович пристал с разговором:
– Смотрю я на тебя Иона, и радуюсь. Хороший ты человек.
– Да ладно, какой я хороший? Места себе никак не найду. Сегодня чуть чужой макинтош не отдал, – Иона поддержал разговор без настроения.
– Ну и отдал бы, потом выплатил. Подумаешь, какая беда. Бывает и похуже. Ты с лица спал. У тебя жизнь проходит нормально?
– Нормально, Архип Архипыч. Просто я давно не был в отпуске. Четыре года тут работаю, а отпуск не брал. Как вы думаете, взять?
– Бери-бери.
– А с другой стороны, у нас же не работа, а сплошной санаторий. Люди культурные, красота кругом. А в отпуске мне что делать? С ума сойти.
– Тоже правильно.
Помолчали. Архип Архипович повздыхал, потом сказал:
– Я один раз на море ездил. В здравницу. В тридцать пятом году. Ты на море был?
– Никогда. Я плавать не умею. Даже стыдно.
– Ох, а я плавать любил. Чуть не утонул – от смелости. Заплыл далеко-далеко, смотрю – берега не видать. Лег на спину и лежу. Думаю, ни за что назад не вернусь – не доплыву. Сил не хватит. Полежал – и обратно. И что-то меня ко дну тянет. Не на самом деле, а как будто в уме. Да. А как у тебя с личной жизнью? Пора семью заводить.
Иона ответил в том духе, что завести семью никогда не поздно и что он благодарит Архипа Архиповича за заботу. Но, видно, как-то так обидно голосом произнес, что старик принялся извиняться:
– Я, Иона, не в свое дело полез, правда. Думал, ты ни с кем не разговариваешь, не делишься, а у меня сердце свободное – я любой твой разговор приму с радостью. А тебе, выходит, не надо. Ну не надо и не надо. Прости.
И отошел потихоньку в сторону, как раз люди появились.
Иона не находил себе покоя. В выходной отправлялся гулять куда глаза глядят. А в голове крутились плохие мысли. И про Софочку, и про ее поведение, и в целом про Кременецких. И притом Иона стал замечать детей. Крутятся под ногами, бузят, ручками машут. Смешные. И жалко. Дошел до того, что в коляски заглядывал: как они там спят, на что похожи. Мамаши с подозрением сторонились, но некоторые поднимали покрывальце – мол, полюбуйтесь, какой бутуз.
Словом, абсолютно сошел с рельсов.
Софочка не давала о себе знать. Иона считал, что хоть это хорошо. Не рвет душу бесполезными признаниями. Что там у нее еще припасено, один Бог знает. Его ли ребенок, есть ли он?
Иона думал-думал и придумал, что был сон – и прошел.
Архип Архипыч заболел и месяц не показывался на работе, а когда вышел – написал заявление по собственному желанию. Его не держали – на завидное место подступали новые силы. Проводили с почетом. С грамотой и настольными часами.
Иона промаялся до августа месяца и попросился в отпуск.
В ЦУМе купил кое-какие вещички: кеды, чтобы путешествовать по горам, фонарик, термос с розами, большое махровое полотенце – все китайское, отличного качества. Взял бинокль.
Поехал на море. В Крым, в Феодосию. Посоветовали знающие люди.
Снял сарайчик у старика со старухой – Петра Алексеевича и Елены Ивановны.
Ходил-ходил, и по горам, и всюду. Купался мало. Сядет на берегу и смотрит в бинокль за горизонт. Наслаждается красотой. Иногда на женщину какую-нибудь наведет бинокль, для развлечения. Но без осознания. Просто со скуки.
По вечерам пил водку со стариком и беседовал. Петр Алексеевич воевал еще в Первую мировую и в Гражданскую непонятно на какой стороне, если отсчитывать от советской власти. При знакомстве изучил паспорт Ионы и сделал заключение:
– Если ты непьющий, так ищи другую пристань. А если пьющий – милости просим. Водочки мне ставь каждый вечер. Ну и деньги, конечно, так, для порядка. Деньги я все равно старухе отдам, а водочка при мне останется – внутри. И тебе веселее. Конечно, сам-то можешь и вино, у старухи полно, а мне уж белую. У нас с ней заведено: против не будет.
Иона пытался поймать отдых, но не получалось. Лежит ночью – спит. А отдыха нет. Ходит – тоже нет. Сидит – то же. Правда, и ничего другого не обнаруживалось. В голове пустота. Работают только глаза: стал замечать, что видит далеко-далеко. Забросил бинокль и принялся тренировать зрение. Смотрел прямо на солнце – когда в глазах темнело, закрывал рукой, а в остальном старался не уступать: посмотрит, закроет, посмотрит, закроет. В общем, не сдавался.
Заходили беседы и о войне.
Петр Алексеевич твердо заявил:
– Мы бы войну не выиграли, если б не устав. Устав есть кулак. Теперь что – сплошное шатание. Я старухе иногда читаю по памяти. Она смеется. Ну и дурь, говорит, все же и так понятно: кому, как, куда, если что. Не понимает сути.
Иона поддержал:
– А суть в том, что каждая буква оплачена кровью.
– Вот именно. – Петр Алексеевич встал и с рюмкой потянулся к Ионе: – Молодец.
Иона продолжал, потому что уже много выпил:
– Ты присягу давал? Давал. Договаривались? Договаривались. Все тогда были? Все. А теперь отказываются. Ну вот и получайте.
И сказал это с таким убеждением, что старик забеспокоился:
– Ладно, Ёня, дело прошлое.
Но Иона разошелся:
– Нет, я тебе скажу, тебе форму дали – тебя всегда по ней узнают. Другую одел – все равно узнают. И под суд. Потому что присягу формой не отменишь... Мне товарищ разъяснял, что когда евреи с Богом встретились лично, они ему присягнули на верность и устав приняли от сих до сих. И там все присутствовали как один: и те, что тогда жили, и те, которые еще не родились во веки веков. Значит, и я там был. А я ж ничего не знал. Я ж не знал, понимаешь.
