Александр Проханов - Надпись
- Я - «Первый»!… Квитко, приступай!… Работают обе коробки!… Дистанция двести метров!…
Коробейников видел, как из мглы, отделяясь от недвижных теней, обнаруживая себя скольжением, стал приближаться к сопке транспортер, приземистый, бесшумный, как скользкая ящерица. Застыл среди тенистых бугорков, почти невидимый. Гулкие, резкие выхлопы, тугие удары, упругие частые стуки наполнили воздух. От «бэтээра» полетели к сопке красные секущие брызги, длинные искры трассеров. Упирались в склон, шарили, подымались к вершине, впивались в верхнюю кромку. Промахивались, улетали в мглистую степь.
Коробейников, приподнявшись, слушал гулкие, рвущие воздух удары. Видел, как в сумерках пузырится крохотное желтое пламя у пулеметного дула, изрыгавшего крупнокалиберные очереди. Пули со стальными сердечниками буравили камни, отстригали вершину, долбили сопку, подымая над ней облачко светлой пыли. С другой стороны, подкравшись, ударил второй транспортер, пылко, туго вколачивая в воздух пузырящийся звук, всаживая в сопку красные гвозди.
Два «бэтээра» обрабатывали вершину, соединяя на ней пулеметные трассы. Вершина дымилась, искрила, словно на ней шла сварка и ее приваривали к заре. На латунном листе - темная вершина, окруженная кудрявым дымком, в который вонзаются красные электроды.
От вершины в сторону первого «бэтээра» полетели встречные трассы, тоньше, реже, неуверенным веером. Мелкие стуки китайского пулемета затаптывались, забивались грохотом крупнокалиберного оружия. Следом с сопки покатился по воздуху красный уголек, словно кто-то стряхнул с сигареты пепел. Комочек ударил в степь, отскочил, прыгая, как мячик, унесся в темноту, и там грохнул короткий взрыв промахнувшейся гранаты.
- Держи дистанцию, Квитко!… Не подставляйся гранатометам!… - Трофимов управлял стрельбой. В голосе его были раздражение, азарт, беспощадная страсть, сводящая на вершине сопки раскаленную сталь, оптику пулеметных прицелов. - Меняй позицию, Квитко, черт бы тебя побрал!…
Из окопа слабо плеснул свет, размазал сумерки, упал, не достав «бэтээр». Превратился в белую звезду недолетевшего термитного заряда. Транспортер, не прекращая стрельбу, двинулся вокруг сопки, высекая из нее блестки. Скрылся за горой. Стучащие очереди стали глуше. Промахнувшиеся трассы вылетали из-за вершины, гасли в небе. Второй транспортер пошел по дуге, приближаясь к группе захвата. Остановился у нее за спиной, оглушая, посылая над головами солдат малиновые брызги. Огненные ножницы состригали вершину, ровняли, делали плоской, сыпучей.
Коробейников увидел, как из окопа на вершине горы поднялся в рост человек. Его окружало пламя. Он сбивал огонь, извивался, размахивал руками. Горели рукава, как огненные крылья. Кинулся вниз пылающим факелом. Рухнул, ворочался, охваченный жидким огнем. Замер. Горел, как кусок жира. Растекался по склону сальными ручейками света.
- Термит загорелся… Пуля угодила в термитный заряд… Поджаренный китаец… - Трофимов отжался на руках, тянулся вперед, и в его округлившихся глазах мерцали две ртутные точки - отражение сгоравшего человека.
Пулемет на горе молчал. Света становилось все больше. Степь была полосатой, нежно-розовой. В этой степи Коробейников присутствовал при истреблении чужеземцев, которые корчились в окровавленном окопе, харкали кровью, подхватывали выпадавшие из животов кишки. Сгоравший на склоне китаец передавал сквозь пространство свою нестерпимую боль, от которой Коробейников обморочно упал на песок, заслоняясь близкой подошвой лежащего впереди солдата.
«Боже, ты даешь мне все это увидеть!… В этом твое назидание?… Ты устроил все это, чтобы я мог узреть?… Что же мне с этим делать?…» - вопрошал он, слыша, как шумит над головой растерзанный пулями воздух, и в эту безвоздушную трубу мчались пули, проносился узкий огонь. Казалось, на вершине сопки раскалываются стеклянные вазы, сыплется блеск осколков.
Кромки гор раскалялись. К ним подкатывалось невидимое солнце, готовое показать маленький огненный край.
- Лаптий, подымай группу захвата!… Чтобы солнце вас не слепило!… - Трофимов сунулся к сержанту, выталкивая кулак к вершине, словно хотел выбить солдат из песчаных лунок, куда они испуганно вжались. - Квитко, прекратить огонь! - Полковник придавил к злым губам рюмочку микрофона. - Подымаю группу захвата!… Прекрати огонь, капитан!…
«Бэтээры» умолкли. Ближний стал откатываться. В утреннем свете виднелись скосы брони, протектор толстых колес, задранный ствол пулемета. И в этом светоносном небе сипло и зло прозвучало:
- Сержант, атакуй!… Вперед!…
Этот приказ, длинный, как удар бича, хлестнул по бугристому тулову, составленному из прижатых солдатских тел. Бугры стали шевелиться, взбухать. Люди были не в силах оторваться от спасительного наполнявшего ложбину песка. По спинам и каскам бежала больная судорога. Первым медленно, мощно, как на домкратах, отжался Лаптий. Встал на четвереньки, в позу спортивного старта. Повернул к солдатам тяжелое, под каской, лицо.
- Вперед, мужики!… - сипло прохрипел, зачерпывая воздух ладонью. Словно вычерпывал группу из ложбины, выковыривал из песка, сметал вверх на сопку. - За мной!… - и побежал не оглядываясь, косолапо, сильно, как молодой медведь. Взбегал по склону, держа в кулаке автомат. Сила броска вязко натянула, повлекла за собой невидимые ремни и постромки, соединявшие сержанта с группой. Один, другой солдат стали подыматься. Поскальзывались на песке, начинали бежать, махая автоматами, как веслами. Устремлялись к вершине, вовлекая в бег остальных.
Коробейников чувствовал, как напрягаются связывающие его с солдатами крепи, выдирают из песка, вовлекают в общее стремление. Стал подыматься, тягуче, вязко, преодолевая гравитацию, готовый кинуться вслед солдату, который вставал перед ним, упираясь стопой в песок. Грозный, свирепый оклик: «Стоять!…» - удар по спине обрубил постромки. Передний солдат вскочил, горсть песка из-под его подошвы метнулась в лицо Коробейникову. Он остался на месте, хрустя на зубах песком. Смотрел, как удаляется группа вверх по горе, неровно, с интервалами, покрывая склон пятнами.
- Не ваша работа… - зло произнес Трофимов, похлопывая ладонью по песку, словно выравнивал оставленные солдатами лежки. - У вас другое задание…
Коробейников чувствовал перед собой зияющую пустоту, где его теперь не было и куда удалялись солдаты. Казавшаяся нерасторжимой связь оборвалась. Его судьба не совпадала с судьбой бегущих в гору солдат.
Они вбегали на склон острым клином, вершиной которого был сержант, а расходящимся веером - отставшие молодые солдаты. На полпути к макушке склон прогибался, образуя впадину, где еще сохранялась тень. В это длинное, с остатками тени, углубление вбегали и падали солдаты, тесно набиваясь в безопасное место. Последний покидал розоватый озаренный склон, когда сверху ударила очередь, трескуче, резко, длинной мерцающей искрой. Промахнулась, просвистела над головой Коробейникова.
- Так, сержант, молодец… Отдышитесь… Но не задерживайтесь… Сверху забросают гранатами… - Трофимов командовал, будто его негромкие слова могли быть услышаны на далеком склоне. Управлял атакой, словно от него к сержанту тянулся проводок, по которому передавались командирские команды. - Ну давай, сержант, подымайся!…
Солдаты продолжали лежать. Окоп на вершине молчал. Среди истребленных «бэтээрами» китайцев еще оставался живой пулеметчик. Невидимый ствол искал на склоне солдат, ждал их выхода из «мертвой зоны».
Солнце выжигало кромку гор, плавило камни. На эту жидкую раскаленную линию было больно смотреть. Солнце то появлялось, высовывало яростный злой язычок, то пряталось в гору, в слепящий блеск. Казалось, солнце не пускали, удерживали, откладывали восход, давая солдатам последние минуты належаться в безопасной тенистой ложбине. Коробейников чувствовал присутствие чьей-то невидимой воли, удерживающей светило. Сжав глаза, смотрел, как ныряет оно, трепещет, не в силах подняться. Его ресницы превращали свет в пышные зыбкие радуги. Казалось, из-за гор бьет разноцветный фонтан, переливается спектрами. Небо становилось нежно-зеленым, прозрачно-розовым, светло-золотым. Будто на китайских горах улегся хамелеон и меняет свой цвет.
- Сержант, ты медлишь!… Вперед!… - зло, беспощадно приказывал полковник.
Казалось, Лаптий через пространство сухого воздуха уловил злой, металлический голос. Поднялся, повторил вычерпывающий жест. Боком стал взбегать, враскоряку, работая локтями, выталкивая вперед автомат. Солдаты покидали спасительную тень, выбирались на светлый склон, карабкались вверх. Из окопа блеснул огонь. Очередь промелькнула среди бегущих солдат, никого не задев, и в ответ стали бить автоматы. Солдаты задерживались, били неприцельно, посылая к вершине разрозненные очереди, продолжали бежать. Один упал, завалился на бок, перевертываясь на спину, пропуская острый проблеск над собой. Его обегали, через него перепрыгивали. Было видно, как отпала его каска и он крутит белесой головой. Двое задержались, присели рядом. Грохнул взрыв, клубенек огня, маленькое облачко пыли. Коробейников успел заметить опадающую после броска гранаты руку сержанта. Лаптий первым выскочил на вершину, приседая, веером вел автомат. Взошло солнце. Окружило сержанта кипящим светом, оплавило, облило жидким свинцом. Он стал зыбким, тонким, провалился в вершину, словно там был кратер и он канул в белой расплавленной магме. Солдаты взбегали на кромку, пропадали в слепящем блеске. И там, где они пропадали, слышалась трескотня, бульканье, вопли. Вставшее солнце выпаривало скопившуюся на вершине, орущую, стреляющую жизнь, превращая ее в прозрачный наполненный светом пар.
