Александр Проханов - Надпись
Церемония завершилась. Он вышел из дворца на Ивановскую площадь, окруженную соборами, наполненную млечным туманом, в котором тонули купола и кресты, уходила в высь, пропадала колокольня Ивана Великого. За белой мглой, под круглой золотой головой, на трех темных обручах, была начертана надпись. Золотая, на исчезнувшем языке, она содержала вещий смысл бытия, тайну жизни, разгадать которую ему поручил Творец. Но немощный разум был не в силах ее расшифровать.
Коробейников стоял, запрокинув лицо, стремясь пробиться сквозь белесую дымку, вознестись к колокольне, трижды ее облететь и, в волшебном ясновидении, прозревшими очами прочитать сокровенную надпись. Молился, умоляя Творца открыть ему тайну, научить различать письмена, добыть наконец ту истину, за которой пришел в эту жизнь. Молитва была жаркой и истовой. Дух стремился ввысь, а тело утрачивало вес и вещественность.
Бесшумный могучий порыв подхватил его, будто невидимый ангел поднял его на воздух. Сквозь тусклый туман, в белесую нежную синь, вдоль каменного столпа колокольни, в солнечное яркое небо, в ослепительный свет. В золоченом куполе виднелись морщины и вмятины. Он видел волнистое отражение своего лица, метнувшуюся ошалелую птицу. Та же сила, в бесшумной буре, повлекла его вокруг колокольни, трижды обнесла, и на черных кольцах, как на траурных лентах, он прочел золотую надпись. «БОГ ЕСТЬ» - было начертано на верхнем кольце. «ТЫ УМРЕШЬ» - вещало второе. «РОССИЯ - МУЧЕНИЦА» - сияло на нижней ленте. Пылало золото, выжигало надпись в сердце и разуме, и было ликование, и бесстрашие, и благодарение Господу, открывшему триединую формулу жизни.
Буря стихла. Он стоял на земле, запрокинув лицо, видя, как слипаются струйки тумана, смыкается прочерченный след. Тихо шагал, неся в глубине глазниц запечатленную надпись.
После вручения ордена он поехал в деревню, где поджидали его Валентина и дети. «Строптивая Мариетта» находилась в ремонте. Он сошел на автобусной остановке и шагал через просторное сжатое поле с желтой стерней, в которой, словно синие сливы, темнела стая грачей. Когда он приближался, грачи без крика взлетали, шумели крыльями, колыхались над полем и снова падали в стерню, чернели на желтизне, словно черные головни.
За полем виднелась деревня, стояла знакомая изба под шелушащейся дранкой, высокая, поредевшая береза, сквозная и зыбкая. На огороде жена и дети собирали картошку. Он представлял, как Валентина неумело погружает в землю лопату, выворачивает тяжелый ком с понурой ботвой, проросший сорняками, с мелкими розоватыми клубнями. Васенька и Настенька пальцами выковыривают клубни, кидают в жестяное ведро, и оно слабо звякает.
Он шел к ним, своим родным и милым, по широкому осеннему полю, среди русской природы. Вдалеке под серыми небесами горели великолепные иконостасы лесов, синели еловые дали, блестели студеные воды, дули холодные ветры, предвестники зимних буранов, жестоких непроглядных ночей. Жена и дети заметили его, распрямились. Смотрели, как он приближается. Были видны светлые капельки их лиц, машущие руки. Из неба полетел мелкий дождь, и он услышал, как под тучей переливаются, слабо дрожат, печально тянутся нежные, тревожные звуки. Над полем высоко, нестройным косяком летели журавли. Это были не птицы, а ангелы, покидавшие Русь. Были видны их тонкие крылья, легкие покровы, хрупкие руки, сжимавшие печальные поднебесные дудки, в которые они дули на прощанье, роняя звуки на деревни и дороги, холодные воды и пустые леса. Он стоял на стерне, глядя в небо, и любил всех бесконечно, печально и нежно.
* * *Ночь в натопленной избе. Дети спят, зарывшись в одеяло. Жена задремала, уронив раскрытую книгу. А он на чердаке, на маленьком стульчике, слушает, как шумит над избой ветер осени. Его окружают проекты Города Будущего, сферы, спирали и призмы фантастических летящих конструкций. Лежит на столе старинный плотницкий циркуль и ржавый кованый гвоздь. Слабо мерцает крыло умершей стрекозы. Белеет под лампой лист бумаги. Он держит над бумагой перо, чувствуя, как копится на кончике крохотная капелька света. Драгоценно трепещет, тяжелеет, удлиняется. Готова сорваться, ударить в белизну листа, превратиться в стоцветный, громогласный, многолюдный роман. Еще одно мгновение, последняя секунда немоты. Капля срывается с пера, летит к бумаге, и - пока она летит - протекает вся его длинная жизнь от рождения до смерти.
This file was created with BookDesigner program [email protected] 01.09.2007
