Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Да? Что это вдруг? Были такие подружки, души в ней не чаяла…
Правда. Не чаяла… Не чаяла! Все правда: Вера ни в чем не виновата — она ничего не сделала, она и раньше была такая. Но я тогда почему-то не замечала… Я сама хотела ней дружить. Сама! Это называется подлость — то, что я теперь делаю: прошу вот так, потихоньку, подсылаю маму, чтоб меня от нее отсадили… Подлость и предательство. Но все равно это лучше, чем если я убью ее. Плохо, но все-таки лучше…
— Она разговаривает на уроке и не дает мне слушать.
— Девчонки — они все болтливые… — вздыхает Марья Александровна. Она перешивает мамину комбинацию: вшивает полоски, чтобы стало пошире. — А ты не обращай внимания.
— Действительно, что такое? Не можешь сказать ей, чтобы она замолчала?
— Я ей тысячу раз говорила, она не понимает!
— Я тоже не понимаю. Что значит — разговаривает? Можно же объяснить, что тебе это мешает.
— Ей невозможно объяснить! Пойди и скажи, чтобы ее пересадили. Нет, лучше, чтобы меня пересадили от нее. И скажи, что, если этого не сделают, я ее убью, я ее растерзаю, наброшусь и растерзаю!
— Ого! Подумайте, какие страсти!
— Ты не веришь? Я тебе говорю — я убью ее! Или сделаю еще что-нибудь ужасное. Пойди и скажи! Пока не поздно, пойди и скажи!
— Н-да… Характерец… — хмыкает мама. — Между прочим, напоминает мне одного моего близкого родственника…
Наверно, папу. Я всегда напоминаю ей папу.
— В двадцать девятом году, весной… Приехал к нам в Таганрог в отпуск. Сам-то он работал в другом городе. Познакомился каким-то образом на танцульках с девицей, гречанкой. Ей было пятнадцать лет, но они, знаете, рано развиваются. Начался роман, весьма бурный. Особа, надо сказать, попалась темпераментная.
Нет, это не про папу. У папы не было никаких романов ни с какими гречанками, у него был роман с мамой.
— Ну, и так это продолжалось с полгода — вначале при малейшей возможности рвался, прилетал — то на выходной, то на праздники… Подождите, Марья Александровна, милая, не слишком ли будет широко? Вы, по-моему, чересчур размахнулись. Неужели я такая толстая? Ну-ка, дайте я померяю… Чтобы потом снова не пороть. Да… — Мама меряет комбинацию, разглядывает себя в зеркальце. — А к зиме — у мужчин, знаете, это часто случается — начал уже тяготиться такой безумной привязанностью. А она ни в какую — вцепилась мертвой хваткой и не отпускает. Ну, были, что называется, привходящие обстоятельства: он, правда, и сам был очень молод, но все-таки при желании можно было толковать это как совращение несовершеннолетней, на службе за такое по головке не погладили бы… Нет, вы знаете, сантиметра два все-таки надо убрать. Когда тесно — нехорошо, но когда как мешок болтается, тоже не годится. Видите? Аж оттопыривается. Да… В общем… Что там говорить… Приехал он, не помню уж, не то в конце октября, не то в начале ноября, пригласил ее покататься по морю на лодке. Погода, надо заметить, была не самая прогулочная, холод собачий, но влюбленным, разумеется, ничто не указ. Взяли напрокат лодку, а часа через два он возвращается — один. — Мама отдает Марье Александровне комбинашку и накидывает халат. — Лодочник, оказывается, еще спросил: где же ваша барышня? Он говорит: барышня на меня рассердилась и сошла на берег. И все. Уехал обратно. А после море труп выбросило, кто-то наткнулся.
— Батюшки-светы, ужас какой! Прямо «Американская трагедия».
— Да… И две пули извлекли — экспертиза показала: из его пистолета. У него по роду службы пистолет имелся. Ну, и арестовали, разумеется… Вот вам и страсти-мордасти…
— Действительно — страсти-мордасти! — Марья Александровна вздыхает. — А мы-то думаем, это только в книжках писатели такое сочиняют. И чем же кончилось?
— Ну, кончилось… Кончилось, слава богу, благополучно: нашли опытного адвоката, удалось подмазать кого следовало… Отпустили… Просидел почти год под следствием, отпустили. Все равно, разумеется, не обошлось без неприятностей, со службой той пришлось распрощаться. Я уж не говорю обо всех волнениях и переживаниях… Боже, сколько здоровья это стоило его матери! Что поделаешь? Все свои драгоценности отдала, можно сказать, с молотка спустила, за бесценок…
— Драгоценности — бог с ними, кто ж тут про драгоценности думает?.. — Марья Александровна качает головой. — Тут ведь жизнь молодая. Девочку ведь убитую жаль…
— Конечно, жаль, — соглашается мама, вытаскивает из тюка серый кривой лоскут и расправляет его на столе. — Девочки должны быть поосторожней… И поумней. Не терять голову и не вешаться мужчинам на шею.
— Мужчина мужчине тоже, знаете, рознь… Не каждый так способен… Ужас какой вы рассказали.
— Я его, конечно, не оправдываю. — Мама подымает брови, вздыхает, заталкивает лоскут обратно в мешок. — Но с другой стороны… Это глупость щенячья… Вы, Марья Александровна, ошибаетесь, если думаете, что это такой уж редкий случай. Подобных преступлений полно. Просто никто не обращает внимания. Не думаю, чтобы он действительно собирался ее убить. Поначалу, видимо, надеялся убедить, может, и припугнуть, а потом уже, в пылу ссоры, потерял рассудок. Согласитесь, если бы все обдумал заранее, то позаботился бы о каком-то алиби или хотя бы камень к ногам привязал, чтобы не всплыла. Более опытные и хладнокровные на его месте не попадаются. Попадается один из десяти — самый дурной и наивный. Что там говорить? Если бы не мать, так и сгнил бы в тюрьме. Всю родню на ноги поставила, всех знакомых обегала…
— А у нее-то — что же, никого не было, у гречанки этой?
— В смысле родных? Нет, почему же? Были. И мать, и отец, и братья, кажется, были. Я их лично не встречала, но так, кое-что слышала. Но вы учтите, они ведь к этому делу совершенно иначе относятся — если девушка себя опозорила, что вы, не дай бог! Могут и убить: честь семьи! Дикие люди, дикие нравы… Потому-то она так за него и цеплялась — все надеялась, дуреха, что женится. А ему на ней жениться — вот уж нисколько не улыбалось. Да и вообще, смешно — в таком возрасте жениться. Когда сам еще птенец неоперившийся… Он под конец и слышать о ней не желал.
— Да… — сокрушается Марья Александровна. — Любиться — так улыбалось, а жениться — так нет…
— Что ж? Так всегда и бывает. Вы сами сказали: «Американская трагедия». Половина мировой литературы держится на этом сюжете. Вспомните «Фауста». Это нужно наперед знать: «Мой совет до обрученья не целуй его». Что вы — мужчина, когда своего добивается, готов все что угодно наобещать! В этом отношении они все на одно лицо: что молодые, что старые. Золотые горы посулит, бриллиантовые россыпи. А потом только и смотрит, в какую сторону деру дать.
